Есть такое мероприятие – разведка боем, опасное, благородное дело. Этот рассказ о масштабной разведке боем, участником которой мне пришлось быть ровно год назад.
Наверное, когда-нибудь историки донецкой войны установят и упорядочат все перемещения, маневры, боевые операции бесчисленных армейских соединений вокруг Саур-Могилы. Но год назад, в разгар самих событий, все это казалось нам хаосом. Смерть кружила, как пыльная поземка по волнистой, дивной красоты степи, грозила с каждой стороны. Деревни освобождались, окружались, оставлялись и освобождались вновь. Кто знает, сколько сотен выпущенных снарядов пришлось тогда на каждого солдата! Кто помнит, в каких урочищах и ярах, на каких высотах маскировались боевые лагеря…
В конце июля прошлого года в складках местности вокруг занятого карателями пропускного пункта на российской границе пряталось несколько артбатарей. Для того чтобы разомкнуть здесь границу с Россией, нужно было взять Мариновскую таможню, а для этого – покончить со скрытыми батареями. Вот их-то и должен был выявить путем разведки боем стоявший в ближайших селах Мариновке и Степановке разведовательно-штурмовой батальон «Тор».
В этом батальоне я был в то время начмедом, поэтому не намерен оценивать успешность операции или критиковать командование. Моя цель рассказать о том, как давалась нам эта война и какая цена плачена за то, чтобы Шахтерский район ДНР стал глубоким тылом, где крестьяне спокойно сеют хлеб, а дети ходят в школу.
Когда в фильмах про войну командир объявляет разведку боем, то обязательно прибавляет: «Берем только добровольцев». И у нас в добровольцах не было бы недостатка, но только о разведке боем нам объявлено не было. «Идем куда-то за Мариновку», «Идем на таможню» – так говорили между собой бойцы степановского гарнизона о предстоящей операции.
Чуть свет к штабу – одноэтажному зданию деревенского кафе – сходятся степановские штурмовики. Разномастный камуфляж в сереньком предутреннем свете становится почти одинаковым, зато по фигуре и походке мы друг друга узнаем издалека. И вот машины уже поданы, оружие погружено, и солнце поднялось высоко, а приказа выступать нет. Поздним утром бойцов, осоловевших от недосыпа и жары, оглушенных крепкими сигаретами, распускают на позиции.
А после обеда неожиданно собирают снова. В Мариновке, куда везут нас пыльными извилистыми проселками, давно шли серьезные бои. Но – такова специфика современных артсистем – разрушенных домов здесь немного, только в окнах – материя и полиэтилен вместо стекла. А посередине улицы лежит измятое крыло украинского истребителя.
Батальон «Тор» прибыл в Мариновку почти в полном составе – около трехсот человек. Почти все – стрелки, то есть люди с автоматами. Самое мощное оружие, которое мы берем с собой, – старинная противотанковая ракетница «Фагот» – тяжеленный агрегат, похожий на сюрреалистическую табуретку.
Командует батальоном россиянин Тор. Он родовер (русский язычник) и убежденный трезвенник, оттого трудно сказать, сколько ему лет. Он строен и как-то атлетически гибок, носит щегольские серые кроссовки и говорит для донбасского уха непривычно быстро, даже с каким-то присвистом. В Мариновке он подозвал меня и распорядился снабдить каждого бойца отличительным знаком – белыми повязками на оба плеча. Через несколько часов кое-кому эти повязки спасут жизнь, но тогда я пробовал возражать: запас бинтов, который я мог взять с собой в бой, был ограничен. «А ты в курсе, – ответил мне Тор, – что у нас приказы как бы не обсуждаются?». Выручила местная жительница: не пожертвуй она свою рваную простыню, начмеду пришлось бы идти воевать без единого бинта. Впрочем, некоторые ребята наотрез отказались вязать себе на руки «прямые мишени», заставить я их не мог.
Мы идем центральной улицей Мариновки. Впереди меня тяжело, но упорно шагает макеевчанин Шахтер, за спиной у него, как реактивный ранец из фантастического кино, две ракеты «Фагота» весом в 15 килограммов каждая. «Здоровый мужик», – произносит кто-то сбоку. Я отвечаю: «Он крепильщиком в шахте работал, не привыкать». И ему еще ничего, а у некоторых в каждой руке по железному ящику, набитому снарядами для автоматического гранатомета.
Заходим в чьи-то ворота и в нескончаемых мариновских дворах растягиваемся гуськом. Тут заметный уклон вниз, и оказывается, что протяженность каждого двора по улице – это лишь вершина айсберга: десятилетиями, поколениями ставили мариновцы свои хозяйственные постройки на спуске к речушке Ольховчик. Партизанские дворы! А за ними, за густым лугом, в кущах узкой полосы деревьев петляет этот самый Ольховчик. Извилистый степной оазис, так я назвал про себя это место, которому через час суждено было превратиться в человеческую мясорубку.
Батальона «Тор» давно нет, люди, выжившие в том походе, разбросаны по гарнизонам и городам, и не у кого спросить, зачем по пути сюда завели командиры группу в сто человек в какой-то бетонный, без окон сарай, уставленный трухлявыми рамками для ульев? Вот уж, поистине, «прямая мишень» была! К счастью, сидели мы там не более минуты и, выбравшись, растянулись по речному оазису. Какой-то белый камень выступает справа пучком острых клыков – ни дать, ни взять, заколдованный замок… Сзади заухали наши тяжелые минометы. Их только два, и стреляют они всего по несколько раз. Мы-то знаем уже: такая артподготовка даже страху толком не нагонит. Ну что ж, значит, противник слаб, деморализован, с него и этого достаточно, словом, знают командиры, что делать…
Вдоль речки, прыгая по корягам с одного берега на другой, мы проходим километра полтора. Я иду в середине колонны, и когда становимся на привал, то оказывается, что штурмовая группа вышла уже на какую-то высоту впереди.
Под густыми кронами трудно понять, с какой стороны стреляют: кажется – отовсюду. Но ясно различимы отрывистые минометные хлопки вдалеке и рассыпчатые разрывы где-то совсем рядом, оглушительный треск танковых пушек и мгновенно – тяжелые удары их снарядов, изредка – взрывное и едкое шипение ручного гранатомета. Автоматные очереди. Меня снова подзывает Тор. Он сидит на подъеме тропинки, вытянув ноги в серых кроссовках, на коленях лежит автомат с подствольником, на железной каске укреплен видеорегистратор. Он пытается вызвать по рации танки. Из отрывистой, но вместе с тем странно спокойной речи его я понимаю, зачем понадобился: где-то впереди, на неведомой высоте, гибнут наши бойцы и есть раненые. Через минуту оттуда начинают возвращаться люди: те, у кого нет потеков крови из ушей, все равно оглушены пережитым – говорят громко, даже как будто степенно, а глаза оцепенелые до жути.
Перед тем как выдвинуться к раненым на высоту, слышал я странные вещи. Опустив рацию, комбат негромко обратился к стоящим возле него бойцам: «Мужики, если начнется жара (обстрел. – А. А.), лучше всего сначала кричите, это поможет выпустить адреналин. А потом постарайтесь определить, откуда по вам бьют».
С таким напутствием отправляемся мы за ранеными. Нас человек пять, мы выбираемся на бугристый выгоревший пустырь, ведет нас парень, уже побывавший только что на злополучной высоте. Надо бы ползти, но нет времени – семеним, согнувшись в три погибели. Пролезаем в узком темном дренаже под автострадой. Вода намыла сюда толстый слой грунта, в иных местах спиной почти касаемся «потолка» трубы, и я опасаюсь, что пылью заклинит мой автомат. По ту сторону трубы опять выжженное пространство. Невдалеке, на гребне бугра, катается по земле человек. Подходим и видим, что лицо его превращено в какую-то белую пенистую маску. Оказывается, взрывом ему забило землю под веки, а чистой воды ни у кого не оказалось, и глаза промывали перекисью.
Странные вещи окружили нас на высоте. По форме это танки, грузовик с зенитной установкой, еще какая-то техника. Но в каком же адском огне их прокаливали: кажется, ткни пальцем в порыжевшую броню, и она развалится как яичная скорлупа. Под ногами головешки, блестящие потеки алюминия, погнутое, изжеванное взрывами оружие и… не тронутые ни осколками, ни огнем украинские сухпайки в яркой зеленой пленке. Меж двух груд железа тихо стонет молодой боец, скрещенные кости торчат у него из левого бедра. Рядом молча лежит другой раненый, в виске – крошечная рана от осколка, это значит – мозг превращен в кровавую кашу и жить ему осталось считанные минуты. Третий раненый оживлен и едва ли не весел, вверху живота зияет дыра размером с пятикопеечную монету. Будет жить, если быстро попадет к хирургам.
А произошло здесь вот что. За день или два до нашего прихода на склоне небольшой возвышенности в паре километров от Мариновской таможни наша артиллерия сожгла маленький лагерь карателей. Похоже, работал «Град» с термобарическими ракетами. Решено было использовать «высотку» в ходе разведки боем – раз был лагерь, то в нем было где укрыться. И наш авангард высотку занял. Тут-то и оказалось, что окопы вырыты лишь по колено, а на стенах блиндажей нарисованы белые кресты – мишени для вражеских артиллеристов, у которых весь бугор был как на ладони. Авангард зашел в ловушку. Видя это, командир группы распорядился занять оборону на открытой местности, полукругом. И тогда прилетели мины. «Я до сих пор не знаю, как меня не задело ни одним осколком, – рассказывает тяжело контуженный в ту минуту боец, – если автомат сорвало с плеча и унесло прочь». Раненых было много. Некоторых отнесли в два крытых бревнами блиндажа, вышли, чтобы взять остальных, и тут блиндажи разлетелись от прямых попаданий танковых снарядов, щепки бревен смешались с останками людей. Оставалось одно: дождаться, когда утихнет огонь, и пробираться назад в Мариновку.
Не знаю, как долго нам пришлось ждать. Легкораненых, в том числе юношу с дыркой в животе, который шел сам, санинструкторы в минуту затишья увели обратно к дренажу под дорогой. Оказав первую помощь «тяжелому», я прилег за кормой сгоревшего танка. Под днищем, на боку, спиной ко мне, лежит заместитель комбата, бывший российский спецназовец, и я слышу знакомый, но поразительно неправдоподобный среди треска рвущихся в пожаре патронов и взрывов звук текущей из термоса струйки: «Ты что, чай там пьёшь?». Он повернулся и молча протянул мне крышку с горячим кофе. Я сделал глоток, земля колыхнулась под нами, и расплескавшийся напиток обжег мне пальцы. Говорю: «Спасибо, уже напился».
В этом огненном хаосе нам посчастливилось найти подлинные сокровища: два целых армейских одеяла. На них мы поднесли и протащили тяжелораненых через проклятую трубу, из которой видна была далекая цепь огня в подожженном осколками поле. До лесистого оврага, где были наши основные силы, оставалось теперь несколько десятков метров, но идти туда было уже нельзя: овраг вовсю обрабатывала артиллерия врага. Раненый в голову стал издавать короткие громкие храпы. «Заснул», – сглупил кто-то вслух. Мы полезли обратно.
Наверное, разведка боем удалась, когда по зарослям вокруг речки Ольховчик начали барабанить мины. Залетая в крону дерева, мина ударяет в крупную ветку и разит осколками тех, кто стоит или лежит внизу. Насколько я знаю по рассказам, без паники в овраге не обошлось, но большинство бойцов сохранили мужество и трезвый ум. «Не знаю, что на меня нашло, – вспоминает один из них, – я даже не пригибался, только сжался изо всех сил – и вышел без единой царапины». Мины доставали отходящих бойцов даже в самой Мариновке. А там, на берегах Ольховчика, среди убитых остались лежать умирающие.
Мы с ранеными не вернулись на высоту. Под насыпью автотрассы, по «чистой» стороне, в открытом поле проползли около километра. Сзади нас вели контуженных, которые не могли ползти и были замечены врагом. К счастью, задачу уничтожить кучку бегущих ополченцев каратели себе не поставили: две мины, пущенные в нас, разорвались по другую сторону трассы. Дальше шли в полный рост. Недалеко от Мариновки раненых забрала машина. Я же, придя в деревню, держал над собой двадцатилитровую бутыль и пил так, словно то была простая фляга.
Третья группа заночевала под высотой и лишь через сутки выбралась в Мариновку. Без потерь, но, должно быть, воды в деревенском колодце после них осталось немного.
В ходе той операции в батальоне «Тор» выбыли из строя не меньше трети личного состава. Отдельно хочется вспомнить шестнадцатилетнего санинструктора, который провел легкораненых под автотрассой и скончался от попавшей в грудь шальной пули. Его тело, высохшее и почерневшее под летним солнцем, как и тела многих других погибших, удалось забрать лишь через много дней. Каратели долго не давали нам возможности подойти к павшим, а когда все же выдали разрешение, то обложили минами наш фургон, возвращавшийся под белым флагом и с полным кузовом мертвых.
Остается сказать о результатах той разведки боем. В начале ночи, когда все, кто мог, отошли в относительно безопасную Мариновку, по выявленным огневым точкам карателей ударил «Град». Судя по находкам вокруг таможенного терминала, «укропы» оставляли свои позиции спешно, взяв лишь самое необходимое. А через две недели наши артиллеристы вынудили их уйти и с самой таможни. Граница с Россией была открыта после трехмесячной оккупации. Но это уже другая история.
