Город Комсомольское Старобешевского района Донецкой области – небольшой и уютный, выросший во времена Советского Союза вокруг своего градообразующего предприятия – Комсомольского рудоуправления. Именно советская власть основала первое поселение в 1933 году на месте рудника, добывающего флюсовый известняк. Уже в 1957 году рабочему поселку был присвоен статус города. И в этом городе было все: мощное крупное предприятие, где трудились больше половины всего населения, три общеобразовательные школы, музыкальная школа, дворец культуры и городской парк, профилакторий, бассейн, детский санаторий «Ручеек», ПТУ, техникум и даже пионерский лагерь с собственной малой железной дорогой.
А еще Комсомольское – это город моего детства. Это улочки, утопающие в зелени садов, это зверинец на несколько гектар, где свободно паслись пони, пятнистые олени и единственная лама, это птичник, где совершенно бесплатно можно было кормить и гладить уток, белых лебедей и гордых глуповатых павлинов. Это 14 тысяч населения, живущих как в аквариуме, когда все друг друга знают. Это город, в котором не нужно закрывать входные двери, потому что злодеи к вам не придут, а друзья могут нагрянуть в любой момент. Это радушные приветливые жители, которые никуда не спешат.
Что же сделала война с этим маленьким раем? Его почти не стало. Еще теплится в нем жизнь, еще можно увидеть мальчишек, гоняющих на великах, мамочек с детками, всевидящих старушек. Но их – единицы. Собственно умирание городка началось немного раньше майданного противостояния и артиллерийских ударов. Разруха подобралась, когда хозяином рудоуправления стал Ринат Ахметов, олигарх, высосавший все соки из предприятия, ресурсов и людей. Сокращения, штрафы, увольнения, упразднение целых подразделений. Закрыли зверинец, куда-то исчезли птицы. Пионерский лагерь перешел вместо пяти на две смены, бассейн стал платным. Молодежь потянулась в Донецк. Но городок жил и боролся с тяжелыми временами как с болезнью. С приходом настоящей войны болезнь стала смертельной.
Ровно год назад Комсомольское превратился в военный городок. В нем стояли украинские вооруженные силы. Военных было много, и по законам жанра они пили, мародерили и разъезжали по улицам на танках. Потом были бои, обстрелы, взрывы, пожары, подвалы. Граница отодвинулась, укры бежали, побросав технику, БК и сюрпризы в виде мин и растяжек. Город перешел к Донецкой Народной Республике, но остался военным городком.
Городок отвоевали, но так ли радостна победа? Рудоуправление перестало работать: цеха закрыты. Школа – на дистанционном режиме, детский сад – полупустой. Банки закрылись, пенсий нет, пособий нет, работы нет. А стрельба есть. И люди стали покидать этот город кошмаров. Кто стремительно, едва успев собраться, кто подготовился более основательно, продумал запасные варианты.
Прошел год. Целый год борьбы, войны, ожидания победы, несбывшихся надежд и геополитических шахматных турниров. Пока Донецк был эпицентром государственного строительства и символом мучений жертв ежедневных непрекращающихся обстрелов, Комсомольское, как и десятки других незаметных городков и поселков республики, прозябал и лишался населения. Пока в Донецке проходил грандиозный парад ко Дню победы, многотысячное шествие ко дню республики, концерты и праздники, выпускной бал, флешмобы и акции, Комсомольское превращался в город-зомби.
Я покупаю гостинцы и еду в Комсомольское проведать свою тетку. Автовокзал жужжит, «бусики» исправно бегают, пассажиры мечутся по платформам. Автобус наполняется и, подгоняемый горячим летним ветром, уносит меня в город моего детства. А город – пуст. На Комсомольский рынок еще недавно приезжали и из Старобешево, и со всех окрестных сел, и из Донецка. Но сегодня здесь открыто всего три точки на десять рядов. Детский бутик работает, но продавщица от скуки решила вымыть окна. На улицах не видно прохожих, не едут машины, мамаши не выгуливают своих чад. Тихо.
Тетя Маша и дядя Витя при встрече обнимают меня, не скрывая радости. Сначала экскурсия на образцово-показательный огород. Ни травиночки, грядки – под шнурочек, помидоры – под палочку, картошка – в цветочках. Старики обстоятельно рассказывают, как всходили семена, как «садили» рассаду, как боролись с медведкой, как собрали первые огурчики. И так искренне радуются моему приезду, как будто много месяцев не с кем было поговорить. Но так оно, видимо, и было. За столом, где молодая, круглая, только что выбранная из нагретой земли, сваренная и густо присыпанная ароматным укропчиком картошка плавилась в масле, тетя Маша призналась:
- Уехали мои и внучата, и сын, и невестка. Кота мне Сиропчика оставили только. Я уже восемь месяцев их не видела. Младшенькая, наверное, так выросла. А мне все кажется, что меня кто-то зовет. Думаю, сейчас прибегут, поразбросают игрушки, насорят во дворе, затопчут грядки, капризничать начнут. А их нет. Так тихо без них, так тоскливо. А у нас с дедом антенна сломалась, телевизор не показывает. А кто на крышу полезет? Сережа, сынок, уехал, а больше мы никому не нужны. Да пусть они лучше там будут. Что дети здесь увидят? Здесь все остановилось, качели в парке не включает никто. Раньше вечером музыка была из парка, мы все бурчали, что спать мешает. Теперь не мешает.
Дядя Витя, старый трудяга, спешит высказаться, как будто боится, что собеседник исчезнет, растворится в знойном воздухе:
- Рудоуправление не работает. Раньше шесть тысяч работали. В прошлом году было четыре с половиной тысячи, а теперь и полторы тысячи по штату не сосчитать. Кто числится, на работу все равно не ходит, только в среду и в пятницу на отметку надо являться. И зарплату дают две трети на карточку гривнами. А как ее снимать, эту зарплату? Зимой еще в Мариуполь на банкомат мужики ездили, снимали. А теперь пропуска эти, уже не съездить. Кореш мой Степаныч, помнишь, мы в депо вместе паровозы чинили? Так вот, он умер в автобусе на украинском блокпосту в Волновахе. От инфаркта умер. Ему для лечения деньги нужны были, он поехал их снимать. Но так и не снял. Ну и на кой нам такая зарплата? Насмешка одна, издевательство. Ну да ладно, я уже пенсию получаю рублями. Мы уже начали долги за воду платить. Скоро за электричество заплатим.
Когда речь зашла о пенсии, тетя Маша со всепрощающей смиренностью поведала:
- Так я и нашу пенсию получить до сих пор не могу. Украинскую не смогла оформить, не хватает моего здоровье ехать куда-то, да и неграмотная я, не понимаю, кому какие документы дать. В пенсионном фонде у меня было оформлено на старый паспорт, тот, который я потеряла. Ну а на новый паспорт я только сейчас ксерокопии подала. Сказали, только через два месяца получу. Дед вон получал регресс свой уже два раза. Так мы семена, рассаду покупали. Кушать что-то начали. В столовую гуманитарную уже не ходим. Хотя там вкусно кормят: и суп, и каша – все вкусное. Но я только когда болела в столовую ходила, а сейчас уже мне хорошо. Правда, зубы болят, и уши тоже. Слышу плохо, без аппарата совсем туго. А у аппарата скоро батарейка закончится. А где новую брать – не знаю.
Я слушаю и не могу понять: сколь же велика чаша терпения человеческого? Откуда столько силы духа у простых неграмотных работяг, всю жизнь отдавших производству и живущих от земли? И сколько еще будет продолжаться вымирание таких же маленьких городков и поселков, пока наиграются геополитические гроссмейстеры, подпитывая свои бесконечные амбиции? И как же легко разрушить, разорить, уничтожить то, что создавалось годами коллективного труда. И сколько еще мы, считающие себя сильными и достойными гражданами молодой республики, будем позволять это уничтожение и разорение? Разве нам не должно быть стыдно плясать и праздновать, радоваться жизни в то время, когда на донецкой земле вымирают целые города, а старики, лишенные честно заработанных пенсий, ходят кушать в гуманитарные столовые?!
