- Скажи, пожалуйста, что заставило тебя оставить мирную жизнь и взять в руки оружие?
- В последнее время перед войной работал таксистом. Хотя прежде был моряком. Но поскольку на Украине своего торгового флота практически не осталось, а ходить под флагом Либерии или какого-нибудь Туамоту, а потом месяцами гнить в чужих портах из-за махинаций судовладельцев особой охоты не было, вернулся в Донецк, на родину.
Как и подавляющее большинство моих земляков, от существовавших порядков был не в восторге. Но лучшей жизни практически не помню в силу своего возраста и потому, как говорится, что сам плыл по течению. Когда в Киеве начался евромайдан, поначалу особого значения этому не придал. Считал, что сытые киевляне бесятся с жиру, а нам надо работать. Но когда сбежал Янукович и началась бандеровская «движуха» по всей стране, начал понимать, что дело на этот раз добром не кончится.
По моим наблюдениям, у нас в Донбассе майдан поддерживали в основном предприниматели. Они были недовольны тем, что Янукович обложил их поборами, но почему-то перенесли свои антипатии на Россию, а потом – на Путина. Сам слышал, как наш босс неоднократно повторял: «Не хочу в таёжный союз!».
Находились и такие наивные товарищи, которые поверили, что на майдане люди выступают за всё хорошее против всего плохого. Против олигархов, чиновников-коррупционеров, ментов-беспредельщиков и так далее. Думали, что честные пацаны из боевых сотен майдана приедут и наведут и у нас порядки – разберутся с Ахметовым, Януковичем, Колесниковым и им подобными.
Меня в числе таких наивных не было, потому что привык смотреть на вещи реально. В ополчение же принял решение идти после второго мая, когда случилась Одесская Хатынь. Одесса никогда не была для меня чужим городом. Ведь я несколько лет там жил и работал, в Одессе остались друзья. Поэтому после разгрома и сожжения Дома профсоюзов у меня внутри словно планка упала: когда моих земляков и друзей убивают, нельзя в кустах отсиживаться. Короче, записался в ополчение. Поначалу не было даже формы, но сразу выдали автомат и два рожка. Обучали неплохо. Думали, что нас отправят в Славянск, но воевать пришлось под Донецком.
- Там же и получил первое ранение?
- Нет, в Иловайске. Там было очень жарко. А боевого опыта у нас, лично у меня, ещё не хватало. Я почему-то вообразил, что из РПГ можно легко подбить БТР. Прямо скажем, дурак был. Но попытался. Потом получил несколько осколков в грудь, которые мне удалили в полевых условиях.
Второй раз также был ранен в Иловайске – получил в спину из АГС. В боевых условиях рану зашивали практически вживую. А кое-кто умудрялся самостоятельно с помощью ножа выковыривать осколки. Иловайск был нашим Сталинградом. Там героически дрались все. Что говорить о мужиках, когда даже девчата – медики и поварихи – в окружённом здании, где оставались всего трое ополченцев-мужчин, стреляли наравне с ними.
В третий раз меня уже ранило в Донецком аэропорту. Снайпер попал в плечо. Провалялся две недели в больничке, и снова на передовую. Думал, что больше на больничную койку не попаду, сколько же можно! Но по нам сработал вражеский танк, и я два месяца лечился. Да и сейчас ещё изрядно хромаю – задело нерв на ноге. Так что дебальцевскую эпопею пришлось пропустить. Ну ничего, я ещё повоюю!
А вот многие из моих друзей теперь инвалиды. Особенно беспокоит судьба тех ребят, которые в самом начале потеряли руки или ноги и вынуждены были вернуться на гражданку. Тогда добровольцы не получали никаких документов. А сейчас появилась новая бюрократия, которой надо ещё доказать, что ты воевал.
- А каково соотношение численности между местными ополченцами и приезжими?
- По моим подсчётам, приезжих в ополчении было не более двадцати процентов. Это прежде всего русские добровольцы из различных регионов РФ, жители Северного Кавказа, в частности, дагестанцы. А вот чеченцев, признаюсь, не встречал. Воевали рядом с нами армяне, казахи, татары, узбеки. Встречал даже чехов и словаков. Сам не видел, но говорили, что в соседнем подразделении были испанцы и французы.
- Утверждается, что в ополчении воюют люди, которым уже за сорок, при этом молодёжь упрекали в пассивности. Как обстоят дела на самом деле?
- В период обороны Славянска действительно среди ополченцев преобладали, так сказать, взрослые мужики – по сорок, пятьдесят лет. Теперь в основном воюет молодежь. Хотя попадаются и люди преклонного возраста. Вот, например, в Иловайске к нам пришёл дед в возрасте шестидесяти лет и привёл с собой тринадцатилетнего внука, родители которого то ли погибли, то ли уехали, я уж точно не помню. Дед вскоре погиб, а внук остался в части. Правда, в бой его не пускали, был как сын полка, занимался выполнением отдельных поручений.
- Можешь что-либо сказать о профессиональном и социальном составе ополченцев?
- Очень разнообразный. Есть шахтёры, строители, есть и предприниматели, как ни странно. Опять-таки в Иловайске был даже цирковой акробат. Жаль, погиб, а был очень боевой парень. Но пули и осколки не разбирают, кто ты.
- Что думают в ополчении о Минских договорённостях, о роли России и лично президента Путина в происходящих событиях?
- К России мы относимся с любовью и благодарностью. Путина уважаем и не поддаёмся на провокационные разговоры типа «Путин слил» Если бы реально «слил», вряд ли кто-то из нас был бы ещё жив. Рассуждения местных интеллигентов и российских либералов о том, что надо было сразу договариваться, не ходить на референдум, а идти на выборы Порошенко, ничего, кроме отвращения, не вызывают. Таким бы миротворцам воочию показать разорванных на куски детей, униженных женщин, замученных фашистами пленных. И я посмотрю, посмели бы они нести свою чушь над их могилами.
- Так ты считаешь, что примирение возможно?
- Что бы там ни говорили и ни писали о Минском процессе, после всего, что произошло, мы с нацистами под одной крышей жить не сможем. Разве что после нашей полной победы. Ведь они не хотят ни примириться с потерей Донбасса, ни понять нас.
- Так что же будет дальше?
- А что Бог даст. Могу с уверенностью сказать, что нам отступать некуда, и мы не отступим.
