В феврале 2014 года на майдане начались массовые убийства, которые транслировались круглосуточно по центральному телевидению. Обессиленные дикторши с садистской настойчивостью бесконечно повторяли события уличных боев, называли количество раненых и убитых. Это было воскресенье – выходной день расстрела так называемой «небесной сотни». Все остальное население страны врастало в экраны телевизоров, и начиналась великая смута.
Большинство дончан сочувствовали жертвам майданного патриотизма, но совершенно не понимали и не разделяли его идиотских требований. Гниющей червоточиной все общество поразил раскол. Из-за резко обострившейся политической активности рушились семьи, терялись друзья, трудовые коллективы делились на «лагеря по интересам». Возмущение и праведный гнев накапливались в душах, но трудяги Донецкого края привычно шли на работу, мысль захватывать и загаживать администрации, воровать со складов оружие, поджигать офисы, избивать людей казалась всем запредельно кощунственной.
Дончане упорно ходили на митинги, рисовали транспаранты, шили российские флаги, требовали референдума и продолжали работать, работать. А тут еще молниеносное, счастливое и бескровное присоединение Крыма к России. Донбасс провел референдум. Как это было, мы расспросили его непосредственных участников: избирателей и членов избирательных комиссий. А нашли мы этих людей прямо в центре Донецка на праздничном шествии, посвященном Дню Республики:
Дмитрий. Самое интересное, что референдум был проведен практически без денег – на голом энтузиазме и на невероятном эмоциональном подъеме! Вы себе представить не можете, но впервые слово «референдум» прозвучало на митинге, который официально проводила Донецкая областная администрация и на который по привычке пригнали людей под роспись. Перед нами выступали тогдашние областные руководители-регионалы, впоследствии бросившие Донбасс и его людей. И вроде бы правильно все говорили, убедительно, но народ не верил и не расходился. Уже шестнадцать часов, а люди и не думают идти по домам, одни уходят, другие приходят. Около семнадцати часов один студент залез на флагшток и водрузил российский флаг на здании Донецкой областной администрации. И пока он возился, народ скандировал: «Россия». А еще кричали: «Не срывай украинский флаг, пусть будет два». Мы наивно продолжали верить в дружбу народов. Наутро флаг убрали, а студента через неделю нашли и посадили.
Карина. Лично я не могла понять, как долго мы будем терпеть. Мне было больно и обидно читать чьи-то прогнозы, что люди на Донбассе лягут под любую власть, лишь бы были рабочие места. Но люди Донбасса доказали, что шахтеры и металлурги, как бронепоезд-тяжеловес, долго набирают скорость, но потом их не остановить, и они сами станут диктовать условия. У нас тоже прокатилась волна захватов административных зданий, СБУ, военных частей, складов с боеприпасами.
Лилия. Примерно в марте – апреле из Киева стали возвращаться люди, которые ездили на майдан заработать денег. Они вернулись в Донецк, прошлись по захваченной ОГА и сказали, что мы не изувечили ее интерьеры, что мы слишком аккуратненько ее захватили по сравнению с тем, что творилось в Киеве.
Карина. У нас в Донецке митинги проходили в режиме нон-стоп с февраля по май. Так вот, наши тротуарную плитку разобрали, баррикады из нее построили, а клумбу не затоптали и на всех митингах старались не ходить по газонам. А украинские СМИ формировали образ Донецкого края как земли лагерной, уркаганской, населенной одними наркоманами и зеками. Именно тогда прошли первые призывы физического уничтожения всех жителей Донбасса.
Дмитрий. Да мы до последнего не верили, что референдум состоится. Мы же тихонько, конспиративно его готовили, в подпольно-партизанском режиме. Много было доносчиков и предателей, готовых перекраситься под любую власть, которая окажется сильнее.
Лилия. Помнишь, как мы по телефону разговаривали: это вас шестая кухня беспокоит, нам муку не подвезли, сколько нам пирожков выпекать? А какой рецепт брать? Пролетарский, коммунистический? Раздольнинский брать? Помнишь, что это значило?
Карина (смеется). Помню, конечно! Это означало: вас беспокоит шестой избирательный участок, нам не завезли бюллетени для голосования! Какие нам улицы брать: Пролетарская, Коммунистическая? Раздольная – это наш участок или соседний?
Дмитрий. А как мы подпольно добывали списки избирателей, оставшиеся от президентских выборов, распечатывали их на своих принтерах, на собственной бумаге. Да и бюллетени оказались на обычной бумаге без всяких степеней защиты.
Карина. А избирательные урны, склеенные из картонных коробок и окрашенные гуашью в цвета нашего флага, помнишь? Конечно, далеко не все исполкомы разрешали использовать выборную атрибутику и оборудование: кабинки, столы, стулья, те же урны в нашем исполкоме были спрятаны в каком-то подвале или гараже, мы их так и не смогли найти. Пришлось мастерить на месте из подручных средств. А флаг и герб мы вырезали из газеты и наклеили.
Дмитрий. А ты помнишь, сколько людей пришли? Ккоробки-то не хватило, она была заполнена часа за два. Пришлось приспособить еще одну коробку от телевизора, потом от пылесоса кто-то притащил. А потом люди хотели отдавать деньги в помощь ополчению. Пришлось еще одну коробку слепить – для собирания помощи. И в нее целый день бросали деньги. Сами, никто их не заставлял, никто не попрошайничал. Люди всей душой хотели хоть как-то помочь своей земле.
Лилия. А меня поразило другое – я эти очереди никогда не забуду! Да любой президент позавидовал бы такой грандиозной явке. Люди приходили на участки за час до их открытия и выстаивали в очереди по четыре – пять часов, чтобы отдать свой голос. Люди пожилые, поддерживая друг друга, с трудом добирались до участков. Но отстояли и проголосовали. А мы вообще не могли головы поднять, у нас руки отваливались – ведомости заполнять. А еще меня поразило, что прямо из очереди избирателей человек десять – пятнадцать, женщины и мужчины, добровольно уселись рядом с нами и помогали регистрировать, и работали часов шесть, пока очередь не стала меньше. А потом просто пошли по своим делам. Я никогда не думала, что народ может так самоорганизоваться.
Карина. А люди все шли и шли. Причем участков было меньше раза в четыре, чем обычно, люди не знали, где они находятся. Информационная война делала свое дело: большинство до последнего не могли понять: так состоится референдум или нет? В целях все той же конспирации наши молодые волонтеры буквально за ночь десятого мая обклеили районы объявлениями о том, что референдум все-таки состоится и где находится ближайший участок. А еще за эту ночь весь город окрасился баннерами типа «Проголосуй за Донецкую Народную Республику», «Приходи на референдум». И люди пришли. Эти самые баннеры очень вовремя вселили в нас надежду, что все будет, референдум состоится и фашизм на нашей земле не пройдет.
Дмитрий. Люди шли и боялись, но все равно шли. Часами выстаивали очереди, боялись встретить своих начальников, но все равно шли. А еще после немыслимой трагедии в Одессе, после кровавой расправы над безоружными демонстрантами девятого мая в Мариуполе город Донецк кипел от возмущения и гнева. Так что нас этими позорными для нашей истории акциями не напугали, а только еще больше разозлили.
Дмитрий. Конечно, боялись. Милиция тогда подчинялась Украине, которая запретила им выставить для охраны участков хотя бы одного человека. Не на всех участках были ополченцы с оружием. Да и сами ополченцы тогда еще не были похожи на солдат. Это были революционеры в шлепанцах и с автоматом. Так что мы собирали парней и мужиков местных, и они охраняли своих женщин, работавших на референдуме, буквально с палками и камнями. Кто нож взял, кто охотничье оружие, кто травматику. На внешнем периметре мы выставили подростков и молодежь. Их задача была мирно играть в мяч или в карты, но при этом смотреть в оба и вовремя сообщить о приближении подозрительных лиц. Но провокаций, конечно, боялись. Боялись отравляющего газа, поэтому приготовили ведра с подкисленной водой и косынки. Сами приносили аптечки. Сами брали с собой чай, печенье и что-то покушать. Сами сменяли друг друга.
Карина. Наши мамы очень за нас боялись, они уговаривали нас не лезть в это дело, плакали, а потом сами приходили голосовать и посмотреть, как все происходит. А детям мы тогда приказали сидеть дома и никуда не выходить, чтобы не попали в какую-нибудь перестрелку. А они тоже не слушались и прибегали, приносили нам бутерброды. Кто постарше, те подсели к нам на выдачу бюллетеней. Вот так в нас просыпалась давно забытая любовь к родине...
За этот год произошли гигантские сдвиги, просто грандиозные. В сознании жителей Донбасса мир перевернулся, мы научились по обрывкам фраз определять политическую ориентацию собеседника. Многие покинули город, но те, кто остался, скованы одной цепью – борьбой за объединение с Россией. Нас давят, уничтожают и унижают, но мы живы. Пусть не все перемены успешны и не принесли еще нам ожидаемого, но мы, суровые донецкие трудяги, идем вперед и умеем видеть сквозь трудности победу. Пусть исчезли бутики и торговые центры – никто не пожалел и особо не заметил их скоропостижной кончины. Пусть цены на продукты дороже в четыре раза, чем на Украине, но мы воспринимаем это как самую настоящую диверсию и блокаду, имеющую цель нас удушить. Но у нас не повышены в десять раз коммунальные платежи.
В боях закалились наши разрозненные отряды ополчения, ведомые раньше полевыми командирами и атаманами. Теперь отряды превратились в настоящую боеспособную армию под единым командованием. Сформированы полиция, МЧС, Министерство государственной безопасности – необходимые признаки государственности. У нас прошел грандиозный Парад Победы, где шли наши защитники, снятые с боевых позиций, они умеют воевать и сполна хлебнули настоящей войны. У нас впервые по площади прошел Бессмертный полк, и эта акция нашла в наших сердцах живой эмоциональный отклик. Мы верим в Победу, мы верим в нашу мечту – стать частью России. Путь пройден нелегкий, и впереди еще немало. Но нам уже не свернуть с него – мы не потерпим фашизма на нашей земле. Мы помним, что корни наши – русские. Мы учимся, мы мужаем. Мы верим. Победа будет за нами.
