Причём выражался он в годы войны не только в этнических чистках, направленных против евреев и поляков, не менее жестоко расправлялись боевики ОУН-УПА и с украинцами, заподозренными в симпатиях, как они говорили, к «советам».
А отец Евы Степановны как раз таким и являлся. Ещё в сорок третьем году он ушёл в партизаны. Да и раньше помогал им, доставляя различные сведения, делясь продуктами.
- Чтобы скрыть, что отец в партизанах, - рассказывает Ева Степановна, - мы переехали за несколько десятков километров в соседний район и поселились в брошенной хате. Соседям говорили, что отец наш уехал в Германию и работает там у какого-то «бауэра» - фермера.
Гнетущая атмосфера страха навсегда поселилась в душах тех, кто пережил то время. Ева Степановна помнит до сих пор, как бандеровцы ночью вырезали всю семью односельчан, которая проживала на околице.
- Эти звери не пожалели никого, - говорит Ева Степановна. - Мы, ребятишки, из любопытства побежали взглянуть, и увиденное навсегда отпечаталось в моей памяти. Дверь хаты была выбита, сорвана с петель. На полу в лужах крови лежали взрослые и дети. А на лавке, привалившись спиной к стене, сидела зарезанная мать с мёртвым младенцем на руках.
Мы опрометью кинулись прочь. И тут же застыли как вкопанные. На ограде висело окровавленное тело двенадцатилетней дочки хозяев. Ей, видимо, удалось выскочить из хаты, и она побежала прочь. Но когда перелезала через ограду, кто-то из лютых убийц догнал её и зарубил топором. Мороз продирает по коже, когда вспоминаешь об этом.
Летом 1944 года на Ровенщине развернулись ожесточённые бои. Советская армия гнала фашистов на запад. Вскоре мы увидели и отца. Он пришёл, одетый в полувоенную форму, опираясь на палку. Месяцы, проведенные в партизанах, подорвали его здоровье. Сырость, холод, промозглое дыхание болот…
Короче, как говорят в народе, он «упал на ноги», заработав тяжёлый ревматический артрит. Но отец не сидел дома, часто исчезал, порою на несколько дней. Как он сам потом рассказывал, выполнял задания командования по борьбе с бандеровским подпольем.
Как-то под вечер от него пришёл человек и сказал маме, чтобы мы эту ночь провели вне дома. Она быстро собралась, и мы пошли в сторону леса. По тропинке добрались до широкой поляны, посреди которой стоял большой стог сена. Мы зарылись в него поглубже. Младшие братья уснули, а мы с матерью не могли сомкнуть глаз. Ловили каждый шорох, вздрагивали от криков ночных птиц и тряслись до самого рассвета не столько от холода, сколько от страха.
Когда утром вылезли из сена, на поляне появились люди в военной форме. Первым побуждением было бежать. Но это оказались бойцы истребительного отряда, боровшегося с бандеровскими бандами. Их направил сюда отец, так как место, где мы скрывались, было заранее оговорено. «Ястребки», как называли бойцов этих отрядов, сообщили, что ночью в селе спалили хату, в которой мы жили. Так что нас ждала огненная смерть…
Бойцы сопроводили нас до военного городка, где мы жили в относительной безопасности какое-то время. Но бандеровский террор не ослабевал. Стало известно, что националисты сумели заманить в ловушку коменданта города Ровно, отрубили ему голову и прислали его жене. А вскоре отец велел нам собираться в дорогу. Его предупредили, что бандеровцы расшифровали его и объявили охоту не только на него, но и на всю семью.
Мы выехали сначала в Херсон, а оттуда в Донбасс. Здесь я окончила школу, училась в ПТУ. Вышла замуж. Работая на заводе, заочно окончила техникум. Получила квартиру, в которой после смерти мужа и отъезда сына осталась одна.
С годами всё больше тянуло на малую родину. Однако поехать так и не решилась. Родственники, с которыми переписывалась, сообщали, что с началом «Перестройки» там подняли головы новые бандеровцы. Но страх, въевшийся до мозга костей, заставлял молчать подавляющее большинство моих земляков, хотя многие из них не разделяли националистической идеологии.
Я была счастлива, что в Донбассе нет и никогда не было этой коричневой заразы, этой желто-голубой чумы. Но кошмар, к сожалению, повторился: на старости лет пришлось вновь столкнуться с тем же ужасом, что и в детские годы.
После переворота в Киеве я надеялась, что до наших краёв эти мятежники не дойдут, и вместе со всеми пошла голосовать на референдум о самоопределении Донбасса.
Но вскоре на улицах Амвросиевки появились солдаты с нашивками ВСУ и нацгвардии, многие из которых говорили на столь знакомом и родном мне волынском наречии, но от этого становилось ещё страшнее. Потому что уж кто-кто, а я-то помнила, что на нём разговаривали те бандеровцы, что пытали, насиловали, жгли и убивали.
То же самое они начали творить и здесь. Хватали и избивали активистов ДНР. Много людей просто-напросто исчезло. А потом, после изгнания оккупантов, моих земляков и соседей находили в братских могилах: скрученных колючей проволокой, изувеченных, с простреленными головами. Точно так же расправлялось со своими жертвами и старшее поколение бандеровцев.
Мне уже много лет. В Великой Отечественной войне я не принимала участия, поскольку в победном сорок пятом мне было десять лет. Старость не позволяет мне бороться с врагом. Единственное, что я могу, - это вязать шерстяные носки и перчатки для ополченцев, да каждый день молиться за нашу победу.
