- У каждого из ополченцев первой волны был свой мотив защищать Донбасс. Каков был твой?
- Если бы сюда пришли турки, немцы, сразу бы поднялся и пошел воевать. А тут вроде бы свои начали, поэтому какое-то время метался в сомнениях и думал. Но когда 26 мая украинцы начали бомбить донецкий аэропорт, понял, что началась настоящая война и идти надо. Пришел добровольцем. Месяц пробыл в рядах одного подразделения, выезжали на Авдотьинский блокпост, под аэропорт. Это было начало формирования донецкого ополчения. Потом узнал об отряде «Оплот», говорили, что в нем есть порядок, дисциплина и я перешел в «Оплот». Там проводили тренировки: кто что знал и умел, тому и учил. Вскоре мы приняли присягу, а потом переехали в воинскую часть на Боссе, она еще догорала после взрыва боекомплекта (в этой воинской части находились солдаты Внутренних войск Украины, отказавшиеся перейти на сторону ДНР и взорвавшие оружейный склад – прим. авт.). Там сгоревшего только стрелкового оружия было тонн пять. Как бы оно пригодились нам, когда мы начинали восстание! Думаю, и события 14-го года могли бы повернуться иначе с таким количеством оружия.
Тогда мы все были пехотой, штурмовиками – просто боевыми единицами. Дисциплина установилась строгая, потому что пришли защищать свою землю с сознанием собственной правоты. Наш первый батальон уже воевал, они сражались на КПП под Мариновкой. А мы еще не участвовали в серьезных боях. И вот как-то собрали нас, подъехали два «Урала» и повезли под Шахтерск. Мы шли, чтобы сохранить Дорогу жизни. С севера украинские вояки уже окружили Горловку, Дебальцево, это уже потом они оказались замкнуты Дебальцевским котлом. А с юга ВСУ от Иловайска вклинились. Так Шахтерск становился основой Иловайского котла. Приехали мы. Нас, ополченцев, было всего около тысячи – из бригад «Оплот», «Кальмиус», «Восток». У украинцев на тот момент военный ресурс многократно превосходил наш, и они наращивали давление. Но тогда не преимущество в живой силе, а количество единиц вооружения, артиллерии, бронемашин, считалось важным. А техники у нас практически и не было. Против нас с юга стояла 78-я механизированная бригада, а с севера – 25-я аэромобильная – десантура.
Скажу правду. Служил среди них и мой племянник – сын моего брата. В 13-м году он пошел по контракту в украинскую армию, вот и получилось что мы стали противниками. Потом я племяннику даже звонил, уговаривал, чтобы они сдавались.
- И что стало с племянником?
- Не совсем здоров. Тогда не сдался, а позднее получил ранение под аэропортом, из его роты единственный остался живым. Ранение было в голову, и сможет ли он ходить, я не знаю. Мы не общаемся. А брат мой – правильных убеждений. Да и племянник не был сторонником майдана или идейным националистом. Но раз пошел служить, принял присягу – пришлось воевать. Он сам сделал свой выбор. Вот так война прошла прямо по нашей семье.
Вернусь к рассказу. Приехали мы тогда в Шахтерск, проходит час, начался бой за 14-этажку, рядом с которой проходила трасса. Украинцы вышли туда, чтобы ее перерезать. А наши бойцы, человек 400, выстроились в ряд, цепью, и пошли в атаку.
- Но это же самоубийство. Был приказ?
- Да. Был приказ. А как иначе мы могли отбить укров? Правда, привезли с собой пару минометов – они хорошо нас поддержали. Наших ребят из этой атаки не вернулось человек 150, одни погибли, другие получили тяжелые ранения. А остальные пошли дальше, к границе, так начиналась операция «Иловайский котел». Мы же остались в Шахтерске – держать Дорогу жизни, по которой тогда эвакуировались мирные жители. Остановились в лесочке, окопались. Комбат говорил: «Ребята, окапывайтесь, не жалейте себя». Правильный совет нам дал. Это многим впоследствии спасло жизни. Как-то утром мы завтракали метрах в четырех от окопа. И вдруг – визг. Я понимаю, что-то сейчас будет, но сделать ничего не успеваю. Мина упала метрах в двадцати. Повезло. Вторая упала ближе. Но мы уже прыгнули в окопы. И начался массированный обстрел. Украинцы точно знали, где мы находимся, и били кучно – я насчитал 32 мины 120-го калибра.
- Откуда они могли знать ваше расположение?
- Мы находили и телефоны возле позиций, и маячки, да и людей вокруг немало всяких крутилось, и сочувствующих нам, и откровенных предателей.
- Говорят, что маячки, которые наводят артогонь – это выдумки, потому что есть, дескать, более эффективные средства наведения и корректировки артогня: спутники, карты ГУГЛ.
- Тогда, в 14-м, американские спутники еще не работали для ВСУ. Так что они стреляли чаще всего по маячкам, которые служили ориентиром. Их обычно подбрасывают к цели в количестве три штуки – для пристрелки, корректировки и точного попадания.
Били по нам в тот день с юга. Это до их первого «перекура» я насчитал 32 мины. А потом и считать перестал. И первый 300-й был в тот день у нас. Тяжелая контузия. Я еле довел парня: белый-белый, совсем безжизненный. Потом он весь день лежал во время обстрела под трубой, в окопчике, который мы вместе с двумя новобранцами копали всю ночь. Новобранцы были местными парнями, они пришли без оружия, в гражданском, решили воевать с нами. Один из пришедших на помощь добровольцев потом даже стал начштаба нашего батальона.
На следующий день нас долбили уже с двух сторон – и с севера, и с юга. К обеду вторых суток мы с бойцами переместились в подвал заброшенного дома. Расположен он был так, что минимально попадал под обстрел. На входе оборудовали баррикаду, выставили «глаза». Хорошие были бойцы, хотя и необученные. Здесь мы выдержали многое. Был и прорыв. Стояли мы тогда еще в окопах, на перекрестке, на самом кольце. Слева у нас – пулеметное гнездо, справа танчик стоит в кустах, только ствол виден, и направлен он прямо на дорогу. Артподготовка ВСУ накануне атаки продолжалась часа три и уже с трех сторон. И САУ били, и минометы долбили нас. Долбили-долбили-долбили. Такой мощный огневой шквал был, думал, вряд ли кто выживет. Спасали окопы. Потом мы поняли их тактику: под прикрытием своего огня противник идет на нас, а когда остается метров сто, огонь прекращается – и они вот уже тут, рядом.
Так вот, днем, открыто, три украинских БМП идут по дороге со стороны исполкома. А с ними человек 70-80 пехоты. Идут прямо на наш танчик. Начала боя я не видел, сидел в окопе. Вдруг ударил наш танк. Вижу, одна вражеская «бэшка» развороченная уже горит, у второй «бэшки» искорежена гусля (гусеница – прим. авт.). Такой меткий наш танкист был: одним выстрелом две «бэхи» покрошил.. А третью «бэшку» украинцы бросили и начали по посадкам разбегаться. Ну а мы не растерялись. Взяли и пленных.
Много странного мы тогда видели. Запах от тел погибших украинских солдат стоял, как от трупов в морге, – будто формалином накачали. Несмотря на жару, их тела почему-то практически не разлагались, не гнили, но отдавали какой-то смесью лекарственных препаратов, как в больнице или аптеке. Больше я никогда с такими загадочными случаями не сталкивался, поэтому и запомнил.
Был такой эпизод. Взяли пленного. Ему большой палец на правой ноге оторвало почти до самой пятки. Еще в нем было четыре пулевых и несколько осколочных ранений. На месте ранений – гематомы, а крови нет вообще, свернулась. Возможно, украинских вояк чем-то накачали перед боем, потому что органами своих же «побратимов» они торговали тогда вовсю, направо и налево.
Пролетала над нами и украинская «сушка». Вот это страх. Летела она на дозвуковой скорости и на бреющем полете. И такой звук – уши вянут. Наши ПЗРК работали в сумасшедшем темпе: били и били. Все смотрели в небо. Вдруг видим, вторая «сушка» появилась. Огонь переключился на нее. Казалось, это длится целую вечность, но пролетел только миг: еще залп, попадание и уже спускаются два парашюта со сбитой «сушки». Настолько быстро все произошло. До сих пор помню наш восторг и ликование. Одного украинского пилота потом возле Енакиево поймали, его порывом ветра аж туда отнесло.
В те горячие дни в Шахтерск приезжал Александр Захарченко. Я считаю, что он – достойный воин. Крест за Шахтерск он получил не зря. И всегда говорил: «Берегите людей».
После возвращения на базу в Донецк я узнал, что формируется инженерно-саперная рота. До войны работал строителем, поэтому был уверен, что смогу освоить и саперное дело. Мы в то время варили ежи и устанавливали их в местах возможного прорыва вражеской техники, строили блиндажи. Потом стал учиться саперному делу.
- То есть, осваивать новую специальность пришлось на ходу: разбираться в типах мин, способах их обезвреживания?
- Есть танковые и пехотные мины. Пехотные делятся на фугасные и осколочные. МОН – это мина осколочная направленная. Число (от 50 до200) при МОН означает метраж поражения. МОН 50 – это мина, поражающая на расстоянии 50 метров. МОН 90 – это сила. В ней 2400 поражающих элементов, 120 градусов разлет на расстояние 90 метров. Есть и другие мины, например, «сотка», она метров с пяти может пробить БМП своей массой осколков. Или противотанковая мина ТМ-3, килограммов пятнадцать весит. Когда идет танк или тяжелая машина, сейсмодатчик ловит сигнал и включает инфракрасный луч, который в свою очередь включает тактический датчик. Поражающие элементы в мине уложены полусферой, в этом месте образуется активное ядро – плазма, которое и поражает цель, плавя броню толщиной в метр.
- А вам приходилось встречаться с минами иностранного производства?
- Нет. Сталкивался только с штатными, советского образца, инженерными боеприпасами. Других не встречал.Снаряды видел – американские, 155-миллиметровые. Так что у ВСУ есть и пушки иностранные, и много техники, пригнанной из Восточной Европы
- Говорят, украинцы специально минируют тела погибших, в том числе собственных солдат?
- У нас есть закон. Лежит чужой двухсотый – тело можно только сдергивать, за ремень, за ногу. И любой незнакомый предмет надо сдергивать специальным приспособлением, так называемой кошкой. Есть разные нюансы. Например, отойти в другое место, а не туда, откуда удобно залечь и тянуть, ведь на удобном маршруте может быть поставлена мина на сапера, который идет обезвреживать.
- Как обычно происходит минное траление?
- Если объяснять просто, то так: залег в окопчике, закинул «кошку» метров на тридцать, например, и тащишь ее. Мина – жах! И осколки над головой прошли. Все, одна есть.
- Приходилось ли сталкиваться с нестандартными ситуациями?
- На линии западного фронта воевали год, устанавливали минное заграждение для наших позиций. Но логика пехоты такова: пусть саперы нас закроют, и я буду жить беззаботно. Это в корне неправильно, потому что расслабляться нельзя в любом случае. Так вот, приезжаем, перекрыли все подходы, прикрыли надежно. А потом вызывают нас и говорят: все повзрывалось. Как так? Приехали мы в срочном порядке, и нашли пластик с вкрученными в него шурупами с двух сторон. Выяснилось, что украинцы прикрепляли эту пластину на удочку и закидывали ее, а она задевала и срывала растяжки. Тогда даю команду: половину боеприпасов ставим на предохранительную чеку. Обычно минер, укрывшись в окопчике, сначала сдергивает растяжки, вот так протралишь, а уже потом начинаешь искать фугасные мины глубокого залегания. Но и на протраленной территории может сработать мина, стоящая на предохранительной чеке. Она устанавливается в расчете, что сапер не ожидает взрыва, будучи уверен, что при сдергивании растяжек все мины взорвались, идет работать дальше, и вдруг – взрыв! Такая мина срабатывает с замедлением, это зависит от таймера, температуры, осадков и других факторов. Но вернусь к рассказу о противостоянии с врагом. Рядом с местом, где мы нашли пластину от удочки, располагались сначала правосеки, потом их сменили поляки-саперы, чтобы разминировать территорию. Еще были мусульмане-наемники, вероятно, дудаевцы, они постоянно с черными флагами джихада ходили. Со временем они раскусили наш секрет с предохранительной чекой – и осторожничали, долго выжидали. Стоял противник у речки. Один берег крутой, овраг, а внизу течет речка. И вот мы заметили, что они с того берега закидывают свои «удочки» для траления. Мы щедро наложили на том бережку ОЗМ – осколочных мин. Такую мину слегка прикапывают, присыпают травой, устанавливают растяжку. Она подскакивает при взрыве на метр. Закинули они удочку, сдернули растяжку, - а подрыв самой ОЗМ происходит высоко, прямо у них под носом. Две с половиной тысячи поражающих элементов разлетаются по кругу на 30 метров. Часто и следы крови там находили, и тела, которые они не забирали. Разведчики потом рассказывали: «Ай, кто же это сорвал нашу ОЗМочку? Кто это там лежит с автоматиком, зачем шастал, шайтан такой-сякой, где ни попадя? Ох уж эти мины. Мда, надо восстановить, как было». Плюс еще был, что группа диверсантов тогда легла около десяти человек, они прямо на минное поле выскочили.
- А насколько профессиональнее их саперы?
- Намного. На Украине хотя и развалили армию, но инженерно-саперные войска еще очень сильны. И переставляют чужие мины, и даже выкапывают фугасные, которые я своим ребятам выкапывать запрещаю. Мы их взрываем на месте накладным зарядом, а они выкапывают и разминируют взведенную мину. Более того, могут переустановить ее у наших же позиций: мол, смотрите, какое у нас мастерство. А могут обезвреженную на бруствер положить, похвастаться. Используют радиоуправляемые мины, которые срабатывают от сигнала телефона или радиостанции, в общем, подготовка у противника серьезная, не надо ее недооценивать.
- Есть информация, что у украинцев нет карт минных полей. Это верно?
- Верно. Кем, что и как было поставлено даже год назад, неизвестно. У нас сейчас почти не ставятся мины – запрещено, чтобы исключить фактор подрыва своих. Я знаю случай, когда человек не обратил внимания на табличку «Мины», прошел мимо и подорвался. Лишился ноги, но уже ходит на протезе. Я бы настоятельно советовал людям быть предельно внимательными, не ходить в потенциально опасных местах, да и в знакомой местности оставаться всегда бдительными. Водителям надо помнить, что обочины практически всегда заминированы, поэтому лучше на них не съезжать нигде. Все помнят, сколько было случаев на украинской территории подрывов машин и автобусов именно при попытке съехать на обочину. Особенно осторожными надо быть людям, живущим в прифронтовой полосе, где зеленая зона буквально нафарширована смертоносными боеприпасами всех типов.
- Какие еще меры безопасности должен соблюдать гражданский человек?
- Ходить только по асфальту. Есть мины-ловушки разгрузочного действия, в них грамм 80 тротила. На них лежит груз, когда груз убирается, такие мины взрываются.
- А какие предметы чаще всего используются в качестве груза?
- Рожок, ВОГ, да что угодно. Именно поэтому категорически нельзя ничего поднимать с земли, под предметом может находиться мина. Хотелось бы этот призыв донести до беспечных мирных граждан и особенно детей и подростков, чтобы родители им внушили: ни в коем случае не поднимайте ничего с земли, ведь даже под вещью мирного назначения может оказаться смертельная ловушка.
- В чем разница между армейскими саперами и МЧС?
- МЧС трудятся на гражданских объектах, осуществляют подрыв найденного боеприпаса. Они утилизируют то, что не разорвалось. Конечно, если снаряд торчит в доме, его, по возможности, достают и вывозят. А армейские саперы находятся на передовой. Без нашей предварительной работы новая часть обычно на позиции не заходит. Мы обязательно делаем «дорожки», по которым ходить безопасно. Идем и перед связистами, когда они прокладывают линию связи. Мои ребята постоянно выходят на линию фронта, под обстрелы, под пулеметы, в том числе, туда, где до врага всего сто – двести метров.
- Разминирование лесов, посадок, полей после Отечественной войны продолжалось в Донбассе до конца 60-х годов. Какие у нас перспективы на будущее в этом плане?
- Не советовал бы в лесах и посадках грибы-ягоды собирать. Даже приблизительно о сроках разминирования говорить не приходится.
- Есть ли у минеров какие-то приметы или суеверия, ведь ваша профессия – одна из самых рискованных?
- Не скажу про всех, но известно, что каждый, кто подрывался и выживал, потом рассказывал: «Как помутнение находило или черт дернул! И чувствовал, что туда идти нельзя или вот сейчас сработает мина, а все равно шел». Чувство долга заглушало и интуицию, и инстинкт самосохранения. Мне трудно объяснить это с рациональной точки зрения, но есть такое. Еще известно, что у минера может быть «легкая рука». Как поставит на врага, так обязательно взорвется. Нескольких таких ребят знал лично. Сейчас вспоминаю, как мы только начинали организовывать нашу инженерно-саперную роту. Первые мины на «Волге» возили. Сначала нас было пять человек, потом люди стали прибывать. Но возникла проблема: не каждый может быть сапером. Тут нужны особые качества характера. Сейчас у нас много человек, техника, экскаваторы. Считаю, мы прошли достойный путь.
До сих пор вспоминаю с благодарностью очень опытного и толкового сапера еще старой, советской, школы, который три дня учил меня и других бойцов всему, что он знал. А потом методом проб и ошибок сами постигали разные нюансы, и интернет был в помощь, и практика. Однако теперь командирами обучение бойцов не ведется, хотя минной войне и вообще войне нет ни конца, ни края. Сколько человеческих жизней и здоровья она унесет с таким подходом, когда нет ни школы военных минеров-саперов, ни индивидуальных занятий с личным составом, даже сказать не берусь. Много. Но, похоже, это никого не волнует и никто подобную проблему решать не намерен. Статистика от потерь в минной войне велика, еще больше приобретенных инвалидностей, но ведь за цифрами стоят реальные люди, погубленные жизни бойцов или искалеченные судьбы. Меньше надо уделять внимание строевой подготовке, а больше – именно специализированной, боевой, тем навыкам и умениям, в которых реально нуждаются армейцы. Уверен, если бы велось обучение, если бы командиры уделяли этому внимание в своих подразделениях, то многих горьких и бессмысленных утрат удалось бы избежать.
- А какие были потери в роте?
- Трое раненых и два человека погибли. Все потери случились из-за нарушения техники безопасности. Известно, что любые правила безопасности написаны кровью, у саперов – тем более. За год мы «подняли» сотни три мин, разведали много, формуляры составили. Самой большой гадости – противопехотных мин – обезвредили не меньше сотни. А на «передке» каждый день снимали две-три гранаты. Мы их и не считаем уже, так как обезвредить гранату – не сложно. Утром идешь, смотришь внимательно. Кроме того, что саму гранату обычно видно, даже моно нить можно заметить, утром роса на ней может блестеть, например. И еще надо помнить, что в природе нет прямых линий. Если заметил пригнутое дерево, наклоненные ветки – не трогать! Растяжки мы научились хорошо снимать, хотя они тоже могут быть с сюрпризом. Главное – быть внимательным и осторожным, думать и правильно реагировать в каждой ситуации. Пожалуй, это и есть главное правило военного сапера.
