Человека всегда волновало и продолжает волновать будущее. Как личное, так и коллективное (общественное). В размышления об общественном будущем погружались философы, богословы, историки, социологи, государственные деятели.
Не чужды таким размышлениям и литераторы. В художественной литературе есть несколько жанров, в рамках которых создаются произведения, описывающие будущее. Это фантастика, утопии и антиутопии.
Фантастика происходит от древнегреческого φανταστική, что означает искусство воображения, фантазия. Конечно, фантастика может рисовать какие-то отвлеченные картины вне времени и пространства (тогда она приближается к мифу, сказке, легенде, притче и т.п.) (1). Но, наверное, более 90 процентов всех литературных произведений, относящихся к жанру фантастики, четко нацелены на будущее (в каких-то произведениях время будущего достаточно определенно обозначается, в каких-то нет).
В середине XIX века зарождается научная фантастика, описывающая будущее, в котором мир преобразуется с помощью науки и техники (как правило, преобразования подаются в положительном свете). Термин «научная фантастика» был введён в 1920-е годы американским изобретателем, бизнесменом и писателем Хьюго Гернсбеком и буквально обозначал жанр, «в котором будет 75 % литературы, переплетённой с 25 % науки». Начало этого направления фантастики связывают с именем французского писателя Жюля Верна (1828-1905), написавшего в духе научной фантастики такие произведения, как «Пять недель на воздушном шаре», «Путешествие к центру Земли», «С Земли на Луну», «Двадцать тысяч лье под водой», «Таинственный остров», «Робур-Завоеватель». Следующим за ним ярким представителем научной фантастики считается английский писатель Герберт Уэллс (1866-1946), перу которого принадлежат романы «Машина времени», «Человек-невидимка», «Война миров».
На протяжении большей части своей жизни фантастика находилась на периферии моего сознания. После Жюля Верна, которого я читал в раннем школьном возрасте и который действительно меня очаровал полетом своего воображения, другие писатели-фантасты меня уже не трогали. Отчасти, наверное, потому что были менее талантливы, чем Жюль Верн. А отчасти, наверное, потому что в более старшем возрасте мне уже стало казаться неприличным и нерациональным заниматься изучением чужих фантазий. По натуре будучи реалистом, я предпочитал читать не научную фантастику, а научную литературу или литературу о науке (например, о знаменитых физиках).
И вот неожиданно у меня проснулся интерес к жанру, который принято называть «научной фантастикой». Почему? Потому что я вижу, что многие предсказания представителей научной фантастики сегодня начинают сбываться. Нет, конечно, не все предсказания. Но многие, у наиболее талантливых писателей. То есть, по крайней мере, часть представителей жанра не просто марали бумаги, излагая свои фантазии. Фантазии оказались если не пророчествами, то достаточно точными предсказаниями.
И вот что удивительно: кроме научной фантастики есть еще футурология, которую уже принято считать сферой не литературной, а научной деятельности, специализирующейся на прогнозировании. Так вот литераторы в большинстве случаев оказываются более проницательными предсказателями будущего, чем облеченные в научные мантии футурологи. В первом приближении можно предположить, что рациональное мышление человека науки менее приспособлено для проникновения в будущее, чем интуиция писателя. У меня сложилось такое впечатление, что писатели-фантасты (еще раз повторюсь: не все, а наиболее выдающиеся) выступают своего рода маяками, на которые впоследствии ориентируются ученые, инженеры, политики и государственные деятели. Они как бы подсказывают, куда надо двигаться обществу в плане развития науки и техники, а также социального устройства жизни. Скучные научные прогнозы никто не читает, а фантастические романы захватывают миллионы людей. Подспудно они могут формировать представления этих миллионов о будущем и настраивать людей на созидание этого будущего. Если так можно выразиться, научная фантастика выступает в качестве инструмента управления будущим. И это становится особенно очевидным сегодня, когда многие предсказания писателей сбываются.
Конечно, интересно понять, какова природа «прозорливости» гениев научной фантастики.
Представители жанра фантастики рассказывают часто нам не только о науке и технике, но также о социальном строе будущего. Речь идет о разновидности жанра, который называют социальной фантастикой. Взять, например, английского фантаста Герберта Уэллса. Его книги – не только и не столько научная, сколько социальная фантастика. Герберт Уэллс в автобиографии, подводя итог своему творчеству, называл фантастику своего рода умозрительной социологией: «Социология не может быть ни просто искусством, ни наукой в узком смысле этого слова, она собрание знаний, представляемых в вымышленной форме с присутствием личного элемента, иначе говоря, литература в наиболее возвышенном смысле этого понятия». В соответствии с этим он рассматривал «создание и критику утопий» как такую литературную форму, в которую лучше всего мог быть облачен «хороший социологический труд» (2).
К жанру социальной фантастики тесно примыкают жанры утопии и антиутопии. Утопия (3) – жанр художественной литературы, близкий к научной фантастике, описывающий модель идеального, с точки зрения автора, общества. Название жанра происходит от одноимённого произведения английского писателя и философа Томаса Мора (1478-1535)– «Золотая книжечка, столь же полезная, сколь и забавная о наилучшем устройстве государства и о новом острове Утопия» (1516 г.). Вместе с тем, первой утопией в истории европейской литературы считается модель идеального общества в диалоге древнегреческого философа Платона «Государство» (360 до Р.Х.). Тот же Платон впервые использует слово Утопия (ου-τοπος) в значении «место, которого нет». Скорее всего, Томас Мор заимствовал это слово у Платона. Если отсчитывать от «Золотой книжечки…» Мора, то жанр утопии насчитывает шесть веков, а если от «Государства» Платона, то получается почти 24 века.
И вот, наконец, появляется жанр антиутопии. Это литературные произведения, описывающие будущее общество (отдельного государства или всего мира), которое имеет ярко выраженные недостатки. Иногда это ужасные картины будущего, призванные вызвать у читателя негативную реакцию. Антиутопия является полной противоположностью утопии. Если утопия, по Платону, – «место, которого нет», то антиутопию можно назвать «местом, которого не должно быть». Антиутопии часто служат предупреждениями для сегодняшнего общества с целью недопущения негативных изменений в его устройстве. Впервые слово «анти-утопист» (dystopian) как противоположность «утописта» (utopian) употребил английский философ и экономист Джон Стюарт Милль в 1868 году. Сам же термин «антиутопия» (англ. dystopia) как название литературного жанра ввели Гленн Негли и Макс Патрик в составленной ими антологии утопий «В поисках утопии» (1952) (4). Многим антиутопиям присущ язык сатиры, гротеска, иронии. А некоторые критики отдельные произведения жанра называют карикатурой на проекты будущего устройства общества. Литературоведы находят признаки антиутопий даже в романах именитых научных фантастов: у Жюля Верна («Пятьсот миллионов бегумы») и Герберта Уэллса («Когда Спящий проснётся», «Первые люди на Луне», «Машина времени»). Но те или иные недостатки и проблемы будущего общества указанные писатели списывают на науку и технику как таковые, а не на людей и политиков, которые могут вмешиваться в общественные процессы. Некоторые усматривают элементы антиутопии даже в «Путешествии Гулливера» (1726) Джонатана Свифта. Наконец, в некоторых исследованиях первой антиутопией называется произведение Томаса Гоббса «Левиафан» (1651) (5). Левиафан – имя библейского чудовища, изображённого как сила природы, принижающая человека. Гоббс использует этот образ для описания могущественного государства («смертного Бога»). При создании теории возникновения государства Гоббс опирается на аксиому: «Человек человеку – волк» (Homo homini lupus est). Люди, в связи с неминуемым истреблением, при нахождении в таком состоянии продолжительное время для сохранения своих жизней и общего мира отказываются от части своих естественных прав и по негласно заключаемому общественному договору наделяют ими того, кто обязуется сохранить свободное пользование оставшимися правами – государство. Фактически это «научное» обоснование тоталитарного государства и неизбежности отказа людей от своих свобод. На протяжении почти двух веков «Левиафан» был запрещен для издания в Англии. Действительно, «Левиафан» можно рассматривать как антиутопию, причем в значительной мере уже сбывшуюся. Но все-таки это произведение является не литературным, а философским.
В чистом виде литературная антиутопия зародилась совсем недавно. Ровно 100 лет назад – в 1920 году. Это роман нашего русского писателя Евгения Замятина «Мы». На протяжении прошедшего века в мире появлялось множество романов, повестей и рассказов в жанре антиутопии. Но неизменно самыми выдающимися называются четыре произведения. Кроме упомянутого романа «Мы» это роман английского писателя Олдоса Хаксли «О дивный новый мир» (1932 г.), роман еще одного англичанина Джорджа Оруэлла «1984» (1948 г.) и роман американского писателя Рэя Брэдбери «451 градус по Фаренгейту» (1953). Среди других наиболее значимых антиутопий можно выделить следующие: «Чевенгур» (1927) и «Котлован» (1930) Андрея Платонова; «Война с саламандрами» (1936) Карела Чапека; «Скотный двор» Джорджа Оруэлла; «Повелитель мух» (1954) Уильяма Голдинга; «Механическое пианино» (1952) и «Бойня номер пять, или Крестовый поход детей» (1969) Курта Воннегута; «Заводной апельсин» (1962) и «1985» (1978) Энтони Бёрджесса; «Хищные вещи века» (1965), «Улитка на склоне» (1966), «Обитаемый остров» (1970), «Пикник на обочине» (1972) Аркадия и Бориса Стругацких; «Час быка» (1970) Ивана Ефремова; «Бегущий человек» (1982) Стивена Кинга; «Генезис 2075» (2006) Бернарда Беккетта; «Делириум» (2011) Лорен Оливер и др. Иногда в список антиутопий попадают некоторые другие известные произведения, которые, по моему мнению, таковыми не являются. Например, роман американской писательницы Айн Рэнд «Атлант расправил плечи» (1957). Дело в том, что для автора романа Айн Рэнд нарисованное ею будущее является позитивом, идеалом. Некоторые называют «Атланта» библией капитализма. Для нормального простого человека картина будущего в романе Айн Рэнд является отвратительной, ужасной (6). Важный признак того, что произведение действительно является антиутопией, – негативное отношение автора к нарисованной им картине будущего. Антиутопия – не призыв войти в описанное общество будущего, а всегда предупреждение, страстная попытка автора не допустить наступления этого страшного будущего. Литературные антиутопии множатся с каждым годом. Но непревзойденными мастерами жанра выступают Замятин, Хаксли, Оруэлл, Брэдбери с их четырем знаменитым антиутопиям («Мы», «О дивный новый мир», «1984», «451 градус по Фаренгейту»).
Хочется еще раз обратить внимание на то, что в указанной «четверке» «первопроходцем» является Евгений Замятин. В остальных трех романах мы видим некоторые моменты, очень напоминающие роман «Мы». Кстати, Джордж Оруэлл не скрывал своего восхищения по поводу романа «Мы» и даже написал на него в 1946 году рецензию. Более того, собирался писать книгу о Замятине и его романе, но план не был реализован. Все четыре антиутопии в ряде моментов очень схожи. Прежде всего в том, что описываемое ими общество будущего представляет собой тоталитарную систему. Причем жесткая тоталитарная власть строится не только и даже не столько на грубой силе. Главным залогом устойчивости и даже вечности власти, с точки зрения правящей элиты, является создание «нового человека». Правда, то новое существо, которое возникает в результате такого «созидания», только условно может называться «человеком». Это некое человекоподобное существо, поведение которого строится не на нравственности, различении добра и зла, интеллекте, а на безусловных рефлексах собаки Павлова. Таким существом легко управлять, но его уже нельзя назвать «человеком». Это скорее биоробот. Кстати, рабочим названием романа «1984» Джорджа Оруэлла было: «Последний человек Европы» (этим последним человеком в романе является главный герой Уинстон Смит, и власть его также уничтожает как человека). Различие между романами заключается, прежде всего, в различиях методов и технологий переделки традиционного человека (homo sapiens) в «нового человека», т.е. биоробота. В романе «Мы» это, например, удаление оперативным методом из мозга «центра фантазии» (в медицине операции по удалению частей головного мозга уже практикуются, они называются «лоботомия»). В романе «О дивный новый мир» производство людей вообще осуществляется конвейерно-фабричным способом. Используются новейшие достижения биотехнологии, генной инженерии. С конвейера сходит «продукция» разных «сортов», ибо общество является жестко кастовым. В романе «1984» формирование «правильного» общества осуществляется путем жесткого контроля над каждым человеком. Все наверняка знают фразу из романа: «Старший Брат наблюдает за тобой!» Людей, поведение и мысли которых отклоняются от «стандартов», перевоспитывают в застенках Министерства Любви (за этой вывеской скрываются полиция и спецслужбы). Но там, в застенках, никого не убивают раньше, чем человек становится «правоверным». В романе «451 градус по Фаренгейту» упор делается на уничтожении (сжигании) старых книг, которые могли бы помешать «воспитанию» «правильных» членов общества.
Во всех антиутопиях важнейшим звеном в создании «нового человека» является его воспитание и обучение. Семьи нет, а появляющиеся на свет дети принадлежат государству, которое и формирует из них необходимый системе «продукт». По сути, воспитание и обучение – прикрываемый словами о «передаче знаний» молодому поколению процесс развращения детей и молодежи. Процесс «воспитания» происходит почти непрерывно. До гробовой доски. Даже на рабочем месте. Достаточно вспомнить так называемые «двух-минутки ненависти», устраиваемые во время работы в романе «1984». Во всех антиутопиях используются те или иные технические средства зомбирования. Например, в романе «1984» это «телеэкраны» (телевизионные мониторы), которые круглосуточно обрушивают на головы людей различную пропаганду партии. В романе «451 градус по Фаренгейту» имеются похожие устройства размером со стену комнаты, называемые «телестенами». Большую роль играют разные зрелищные мероприятия, порнография, наркотики. В романе Хаксли для погружения во «вторую реальность» используется наркотик «сома», а в романе Брэдбери – снотворные. Ни в одной из четырех антиутопий уже нет традиционного института брака и семьи. Правда, в романе «451 градус по Фаренгейту» главный герой (Монтаг) формально состоит в браке с женщиной по имени Милдред, но фактически семьи нет. Милдред давно уже ушла во «вторую реальность», пребывая постоянно в комнате, три стены которой превращены в телевизионные мониторы. А в ушах у этой дамы – «ракушки», через которые постоянно в ее мозг поступает звуковая информация.
Где-то на втором или даже третьем плане в антиутопиях фигурируют те, кто организуют «переделку» человека, – элита, небольшая группа «избранных». Они бенефициары новой модели общества, называемого «дивным новым миром». В романе «Мы» это фигура Благодетеля, главы Единого Государства, опирающегося на Бюро Хранителей и Медицинское Бюро. В романе «О дивный новый мир» – Мустафа Монд, один из десяти правителей Мирового Государства. В романе «1984» – один из важных партийных чиновников О` Брайен. А где-то «за кадром» – почти мифический Старший Брат. А также в романе мы видим кучу чиновников из Министерств Любви, Правды, Мира, Изобилия.
Надо отдать должное авторам антиутопий: многое из того, что они описали в своих романах, сбывается. Отчасти такую «прозорливость» можно объяснить действительно их незаурядной интуицией, эрудицией и пониманием того, как устроен мир (7). Кроме того, некоторые из писателей были достаточно близки к той элите, которая стремилась и стремится построить «дивный новый мир». То есть они были частично посвящены в планы мировой закулисы. В первую очередь, это Олдос Хаксли, который входил в узкий круг британской интеллектуальной элиты. С учетом этого считаю, что антиутопии – не просто литературные произведения. Это скорее планы мировой элиты, которые обрамлены в увлекательные художественные формы. Единого плана нет. Есть несколько. И четыре упомянутых романа отражают четыре плана, которые отличаются друг от друга, но не принципиально, а лишь по средствам достижения главной цели – мирового господства.
Примечания:
1. Сегодня еще появился такой вид литературы, как «фэнтэзи». Это разновидность фантастики, напоминающая сказку, миф, притчу.
2. Цит. по: Араб-оглы Э. А. «Конец вечности» – роман-предостережение // Библиотека научной фантастики в 15 томах, том 9. – М.: Молодая гвардия, 1966.
3. Слово «утопия» происходит от др.-греч. οὐ «не» и τόπος «место»; по другой версии: ου – «благо», то есть «благое место».
4. The Quest for Utopia: An Anthology of Imaginary Societies by Glenn Negley, J. Max Patrick.
5. Полное название: «Левиафан, или Материя, форма и власть государства церковного и гражданского».
6. См.: Катасонов В. В начале было Слово, а в конце будет цифра. Статьи и очерки. – М.: «Кислород», 2019 // «У бизнеса в ХХ веке появилась своя библия» (с.336-343); «Айн Рэнд: мистическая любовь к $» (с.344-349).
7. Попытку осмыслить причины и источники «вдохновения» и «прозорливости» наиболее талантливых писателей и поэтов я предпринимаю в своей книге «Ангелы и демоны литературы. Полемические заметки «непрофессионала» о «литературном цехе»» (М.: «Кислород», 2020).
Художник Лори Липтон.
