В прошлом году война подошла вплотную к границам России. Жители приграничных хуторов Ростовской области неожиданно для себя оказались в прифронтовой полосе. Но их безопасность, похоже, не волновала ни гражданские власти, ни силовые структуры. Люди остались наедине со своей бедой. Им никто не помог.
В Ростове идут дожди и цветут каштаны. Кафе заполнены нарядной публикой. На площади перед Городским садом грустно мокнет памятник Ленину. В знаменитом кафе «Золотой колос» продают неизменные еще с советских времен «грибочки», «трубочки», «корзиночки» — точно такие же пирожные здесь пекли и в 70-е, и в 60-е. Цены на них тоже вполне «советские». Все последние годы город оставался островком стабильности в бурном море. Совсем рядом, на Северном Кавказе, гремели взрывы, гибли люди. Пронеслась первая чеченская война, потом вторая. А Ростов, казалось, только богател, застраивался новыми многоэтажками, светился витринами ресторанов и бутиков. Война подкралась, откуда не ждали. Глубокий тыл России вдруг превратился в ее передовой рубеж.
Название приморского городка Таганрог происходит от соединения двух слов: «таган» (жаровня) и «рог» (мыс). Южная жаровня Донского края ярко сияет на солнце. До Ростова около 70 километров, полтора часа в грязной электричке. Старый полупустой вокзал, пересадка. Еще 70 километров — и вы на границе с Украиной. Станция Успенская с началом АТО превратилась в тупиковую, дальше пути нет. Дальше начинается Украина. В паре десятков метров — пограничная колючая проволока. Все выходят из поезда. Военные проверяют у пассажиров паспорта.
Пассажиры — это либо местные жители, либо «транзитники», которые собираются пересечь украинскую границу. Беженцы понемногу возвращаются, хотя и со страхом: Донецк по-прежнему обстреливается. Моими соседями по электричке оказались молодые супруги из Макеевки. Они спешили на похороны. «Вчера неожиданно умер мой отец, — рассказала женщина. — Ему было 74 года. Сердечный приступ. Он всю войну оставался дома. А что делать? Дом оставишь — его тут же разграбят. Мы-то, когда уезжали, думали, что на две-три недели. Думали, за это время все успокоится, и сразу вернемся. А застряли почти на год. Работу нашли в Ростове. У нас же ни зарплат, ни пенсий до последнего времени совсем не платили». Несмотря на такие трудности, население, по словам моих собеседников, идею ДНР поддерживает: «У нас в каждой знакомой семье кто-то воюет в ополчении».
К таможне выстроилась длинная очередь фур и бензовозов. На украинской стороне пункт пропуска окрашен желтой и голубой краской. Шифер на крыше заметно поврежден осколками мин. Над погранзаставой реет флаг ДНР. В апреле прошлого года я возвращалась в Россию из еще мирного Донецка на машине именно через эту заставу. Тогда меня поразила красота и покой этих мест. В огородах мы видели разноцветных фазанов, над рыжей степью, широко раскинув крылья, парил большой орел. Теперь здесь все изменилось.
Накануне Дня Победы многие жители приграничного села Авило-Успенка вывесили на домах и заборах красные флаги. После распада Советского Союза село было разрезано надвое государственной границей. Резали по живому: друзья, родственники, даже члены одной семьи оказались в разных странах. Украинская часть села здесь официально называется Выселки, а неофициально — «бандеровский хутор». Широкую известность получила история местного жителя Леонида Доброногова, у которого граница прошла через участок. Дом остался на российской территории, а огород, курятник и сортир отошли Украине. Дед превратился в злостного нарушителя границы. После громкого скандала разделительную линию на участке Доброногова все же скорректировали.
Для жителей приграничных населенных пунктов ввели упрощенный порядок пересечения границы. Однако пограничный рубеж по-прежнему проходит по улицам Кооперативная и Железнодорожная, обитатели которых живут даже в разных часовых поясах. И для того, чтобы навестить своих соседей или родственников, вынуждены проходить через два таможенных пункта, предъявляя паспорт. А с началом войны граница вообще превратилась в линию фронта.
— Прошлым летом мы по ночам не могли заснуть из-за канонады, — рассказывает водитель такси Виктор. — А утром надо на работу. Так спать хотелось! Когда стрельба усиливалась, среди ночи поднимали детей и уезжали в сторону Кургана, на речку. Там дожидались утра в машине. Мы живем рядом с границей, у нас все ходуном ходило. В огород выходишь и не знаешь, живым вернешься или нет.
Старенький дом Юрия Морозова находится рядом с железнодорожной станцией. Во дворе беснуется на цепи собака. На крыше дома хорошо заметна свежая заплата.
— Из крыши изъяли пулеметную пулю огромную, — рассказывает Юрий Александрович. — Приехала полиция, составила протокол, пулю забрали. Я в пулях хорошо разбираюсь, потому что сюда с чеченской войны приехал. От одной войны уехал, а на другую попал.
Морозовы жили в Шелковском районе Чечни, на станции Червленная-Узловая. Когда к власти пришел Дудаев, решили перебраться в более спокойное место. Но сделать это оказалось не так-то просто. Власти республики не давали разрешение на выезд. Квартиру невозможно было продать. За нее давали копейки, а соседи-чеченцы откровенно говорили: зачем нам покупать вашу квартиру, мы ее заберем бесплатно, когда вы уедете.
Потом началась война. В Чечню вошли российские войска. Военные разрешили Морозовым взять вагон из-под снарядов. В него они погрузили свои вещи и весной 1995 года выехали в Ростовскую область. В оставленной квартире теперь живет чеченская семья. Через 8 лет Морозовым выплатили за нее компенсацию — 120 тысяч рублей. Жилье за эти деньги купить уже было нельзя. Пришлось брать кредит и приобретать старый дом в Успенке без газа и воды. А в непогоду отключается и свет — порой на двое-трое суток.
Летом 2014-го Морозовы пережидали обстрелы в подвале. Снаряды летали прямо над их домом. Кто в кого стреляет, разобрать было сложно, но Юрий Александрович уверен, что пуля, застрявшая в его крыше, была выпущена «бандеровцами».
— Ополченцы их здесь зажали, окружили прямо у границы. «Нацики» оттуда били по Успенке из пулеметов. Тут как раз электричка стояла. Люди на нее садились. Пули прошли прямо над ними, ударили по зданию вокзала, задели металлические мачты над станцией. Те аж зазвенели. Люди прямо на рельсы попадали… Чудом никого не задело. Настя, девчонка-дежурная, крикнула по громкой связи, чтобы пассажиры быстрее грузились в вагоны, и упала на пол. Поезд тронулся на 20 минут раньше.
У соседки Морозовых, 92-летней учительницы, тогда же посекло крышу и развалило угол дома. Ее сын, Михаил Мяснов, рассказывает: «В 7.20 утра начался сильный обстрел. Мы с мамой находились в доме, когда в него несколько раз попали. Что это было, определить не смогли: осколков не осталось. Но по станции стреляли из стрелкового оружия и крупнокалиберных пулеметов. Пули летали по всему поселку. Стреляли с украинской стороны. До границы здесь всего 500 метров».
Во время обстрела собака Михаила от ужаса оборвала цепь и сбежала. Соседи вызвали полицию. Полицейские приехали в бронежилетах и касках. Тут как раз начался второй обстрел. «Где тут у вас подвал?» — первым делом спросили стражи порядка.
— Я им тогда вопрос задал, — рассказывает Юрий Морозов. — Вот у нас тут перестрелка, пули летают. Может и снаряд прилететь. Вы почему людей не эвакуируете? Почему не организовываете транспорт? Они говорят: вы езжайте сами в Курган, там оформляйтесь как беженцы. Я пенсионер, но еще в состоянии куда-то добраться. А моей соседке 92 года, как она поедет? У кого машины были, те в поле выезжали на время обстрела. Просто повезло, что пострадавших не было. Все лето это продолжалось, каждую ночь стреляли. Стекла дребезжали, форточки вылетали от взрывной волны.
— Никаких других представителей властей сельчане не видели. Пограничники во время обстрелов бежали с границы и прятались вместе с местными жителями. «Впереди бежали собаки, за ними пограничники, за пограничниками население, — вспоминает Михаил. — Всей толпой они бежали в сторону кладбища. Или в тоннеле укрывались.
Несколько раз украинские военные прорывались через границу на российскую сторону. Одна БМП вылетела прямо в огород к Морозовым. Другая выехала ближе к станции. Обе были почти сразу подбиты российскими пограничниками.
Для семьи Галины Николаевны Катрухиной линия фронта начиналась сразу за забором их дома. В нескольких метрах от забора — колючая проволока, за ней посадка, за посадкой — желто-голубая таможня и украинские окопы. До них всего метров десять–пятнадцать. «Там сидели их военные, — рассказывает женщина. — Мы их называем «нациками». Они нам кричали: «Мы вам головы поотрезаем, Успенку вашу с лица земли сотрем!» — и все такое».
В доме Катрухиных осколки от мин разбили стекло и влетели в комнату, в которой спал ребенок. К счастью, он не пострадал. Во время обстрелов семья обычно спускалась в подвал. А когда поднимались на поверхность, во дворе и в огороде горстями собирали осколки. Возможно, это был «дружественный огонь» — неподалеку располагалась минометная батарея ополченцев.
Совсем близко отсюда находится знаменитая Саур-Могила, за которую шли страшные бои. Это господствующая высота, ее хорошо видно из поселка. Мимо таможни в сторону Саур-Могилы проезжали колонны украинской бронетехники.
— Туда ехали такие воодушевленные, бравые ребята, — рассказывает сын Галины Николаевны, Андрей. — А обратно возвращались покоцанные, побитые и тянули за собой сожженные танки.
Андрей с семьей приехал в Успенку к матери 5 мая прошлого года. До этого жил в Алчевске на Украине. «Когда 2 мая людей пожгли в Одессе, я семью собрал и сразу сюда. Жене сказал: «Сегодня в Одессе пожгли, завтра у нас то же самое будет». Такси нашли с трудом, никто ехать не хотел. Все боялись. Боев еще не было, но везде стояли блокпосты. И не знаешь, на кого нарвешься. Разных банд много было».
После того как дом был поврежден осколками, к Катрухиным тоже наведалась следственная группа.
— Власти предлагали вам помощь?
— Просто предупреждали, чтобы мы были осторожнее. Чтобы прятались. И чтобы панику не поднимали и не болтали много. В самом конце, когда ополченцы выбили «нациков» отсюда, таможня пустовала дней десять. Вдруг слышим: тихо крадется БТР «укроповский». И видим, как из гранатомета бабахнули четко по ним. Всю броню разворотило. Наш дом весь затрясся. Мы тут же сели в машину и уехали к друзьям в Ряженое. Здесь уже невозможно было оставаться: все горело, взрывалось — страшное дело. Потом мы во дворе нашли рацию и берцу обгоревшую. А вот у дядьки Генки мина прямо в огороде разорвалась.
Дом дяди Гены расположен напротив. Он демонстрирует разорванную снарядом железную бочку. В тот день она стояла в огороде, наполненная водой.
— Вы дома были?
— Какое! Мы смываемся на другой конец села. Эта бочка приняла на себя основной удар и прикрыла дом. Хотя окна побило, и дырки в стене от той же мины. Забор тоже весь был изрешеченный. И деревьям досталось. До сих пор береза плачет.
Из черных ран на стволе березы действительно течет сок.
— Еще одна мина разорвалась за забором, третья — у соседа за сараем. У него и курей побило. Я смывался к бабушке. Утром прибегу, собаку покормлю и тикаю. Как только первая мина прилетела, надо сразу тикать, потому что это у них пристрелочка. Вон там у меня вытяжка газовая. В ней три пулеметные дырки. Это «бандеровцы» из окопов специально по ней стреляли. Она же блестит. За забором видишь белые мешки с песком? Там их окопы были.
Отдаленная канонада до сих пор иногда по ночам доносится до жителей Успенки.
— А сегодня где-то в половине первого мы услышали какой-то хлопок и свист, — говорит Андрей.
— Когда здесь минометы били, мы привыкли к этим хлопкам. Уже знаем, когда залп, а когда мина ложится. Хлопок был как залп миномета. И свист как от мины. Хотя, скорее всего, это «сигналка» (сигнальная ракета. — М.П.) сработала. Видно, растяжку кто-то задел в посадке. Может быть, собака. Или какое другое животное. Но испугались мы до ужаса. Сразу все на землю попадали.
