Захватив в России власть, большевики с энтузиазмом пели: «Мы наш, мы новый мир построим…» Но начали в Петрограде всего с двух строек: памятника «жертвам революции» на Марсовом поле – т.е. кладбища в самом центре города, и первого в России крематория. И это было не вовсе случайно. После уничтожения императорской семьи Романовых под Екатеринбургом, главным врагом новых правителей России стала Русская православная церковь. А потому было решено лишить ее одной из основных в глазах народа функций – провожать в последний путь и погребать усопших.
В начале 1919 года Ленин подписал декрет о допустимости и даже предпочтительности кремации покойников. А Лев Троцкий выступил в большевистской прессе с серией статей, в которых призвал всех лидеров советского правительства завещать сжечь свои тела. А потому строительство первого крематория пропагандировалось, как некая «Кафедра безбожия». Именно под таким лозунгом журнал «Революция и церковь» объявил в 1920 году конкурс на проект на его сооружение. При этом всемерно поощрялись коммунистические – «красные» – похороны: впереди шли музыканты, потом несли красный гроб, и за телом шли комсомольцы и коммунисты с красными флагами и с пением «Интернационала». И, конечно, никаких священников.
Иван Бунин в «Окаянных днях» с ужасом писал: «Я видел Марсово поле, на котором только что совершили, как некое традиционное жертвоприношение революции, комедию похорон будто бы павших за свободу героев. Что нужды, что это было, собственно, издевательство над мертвыми, что они были лишены честного христианского погребения, заколочены в гроба почему-то красные и противоестественно закопаны в самом центре города живых!»
Первый крематорий
Он появился в Петрограде в 1920 году на 14-й линии Васильевского острова в помещении бывших бань. Планировали сначала сделать «огненный алтарь», как его называли революционеры, в Александро-Невской лавре, но не вышло. Первое сжигание было проведено 14 декабря - покойника, труп которого предстояло предать огню, торжественно отобрали в городском морге. Процедурой руководил ответственный за крематорий, племянник начальника питерской ЧК Моисея Урицкого Борис Каплун. Юрий Анненков вспоминал: «В огромном сарае трупы, покрытые их лохмотьями, лежат на полу плечом к плечу, бесконечными рядами. Нас ожидала там дирекция и администрация крематория.
– Выбор предоставляется даме, — любезно заявил Каплун, обратившись к девушке.
Девушка кинула на нас взгляд, полный ужаса, и, сделав несколько робких шагов среди трупов, указала на одного из них (рука ее была, помню, в черной перчатке). На груди избранника лежал кусочек грязного картона с карандашной надписью: Иван Седякин. Соц. Пол.: Нищий.
– Итак, последний становится первым, — объявил Каплун и, обернувшись к нам, заметил с усмешкой:
– В общем, довольно забавный трюк, а?
«А не поехать ли в крематорий?»
Корней Чуковский, и поныне популярный автор книг для детей, посещал крематорий вместе с 13-летней дочерью. В своем дневнике 3 января 1921 года он записал: «В печи отверстие, затянутое слюдой, – там видно беловатое пламя – вернее, пары – напускаемого в печь газа. Мы смеемся, никакого пиетета. Торжественности ни малейшей. Всё голо и откровенно. Ни религия, ни поэзия, ни даже простая учтивость не скрашивает места сожжения. Революция отняла прежние обряды и декорумы и не дала своих. Все в шапках, курят, говорят о трупах, как о псах. <…> Наконец молодой строитель печи крикнул: “Накладывай!” Похоронщики в белых балахонах схватились за огромные железные щипцы, висящие с потолка на цепи, и, неуклюже ворочая ими и чуть не съездив по физиономиям всех присутствующих, возложили на них вихляющийся гроб и сунули в печь, разобрав предварительно кирпичи у заслонки. Смеющийся Грачев очутился в огне. Сквозь отверстие было видно, как горит его гроб – медленно (печь совсем холодная), как весело и гостеприимно встретило его пламя. Пустили газу – и дело пошло еще веселее. Комиссар был вполне доволен: особенно понравилось всем, что из гроба вдруг высунулась рука мертвеца и поднялась вверх. “Рука! рука! смотрите, рука!” <…> Мы по очереди заглядывали в щелочку и с аппетитом говорили друг другу: “Раскололся череп”, “Загорелись легкие”, – вежливо уступая дамам первое место».
Любоваться "огненными церемониями" после изысканного ужина у чекиста Каплуна ездили известные литераторы, художники, артисты: Гумилев, Анненков, Белый, знаменитая балерина Спесивцева. Это занятие считалось прогрессивным, как поход в экспериментальный театр Мейерхольда. Чекисты часто предлагали: «А не поехать ли в крематорий?» — как прежде говорили: «Не поехать ли к „Кюба" или в „Виллу Родэ"?» (так до революции назывались самые шикарные петербургские рестораны).
Как пишет профессор Наталья Лебина, печь для трупосжигания проработала с 14 декабря 1920 года по 21 февраля 1921 года. Однако жители города восприняли нововведение без всякого энтузиазма. За это время было кремировано около 400 усопших и менее 5 % из них—по желанию родных или согласно завещанию. В марте 1921 года крематорий, по сути дела, прекратил работу.
Cакральное кощунство
К началу Первой мировой войны в Петрограде, как и повсюду в России, 90 % всех случаев смерти сопровождались христианскими религиозными обрядами и захоронением в гробу на кладбищах. В стране не было ни одного крематория. Однако в среде либеральной интеллигенции, которая еще до революции щеголяла атеизмом, многие явно тяготели к концепциям своеобразного сакрального кощунства, демонстративного ниспровержения духовных символов прошлого. Определенная ее часть была готова к смене представлений о нормах морали и, в частности, о культе смерти и памяти. Тем более что когда к власти пришли большевики, опиравшиеся на деклассированных люмпенов, для которых «кокнуть», «ликвидировать», или «отправить в штаб Духонина», стало обычным делом.
Неудивительно, что сразу после событий февраля 1917 года деятели культуры и искусства, сотрудничавшие с Временным правительством, поддержали идею Петроградского совета рабочих и солдатских депутатов: похороны жертв революции «должны быть всенародные, общегражданские (без церковного обряда, каковой будет совершен родственниками убитых по их усмотрению)». После дебатов почти единогласно было решено сделать похороны гражданскими без участия духовенства. Что и произошло во время похорон «жертв революции» на Марсовом поле в Петрограде.
Для большевиков сжигание трупов вообще стало страшной традицией. От попытки сжечь останки членов царской семьи, расстрелянных под Екатеринбургом, до сожженной в бочке из-под бензина во дворе Кремля трупа покушавшейся на Ленина Фани Каплан.
Вне православной традиции
Между тем Русская православная церковь относилась к сжиганию покойников неодобрительно. Будущий патриарх Кирилл в свою бытность председателем Отдела внешних церковных сношений в сане митрополита Калининградского и Смоленского в ответ на вопрос жены смертельно больного он сказал следующее: "…Кремация находится вне православной традиции. Мы верим, что в конце истории произойдет воскресение мертвых по образу Воскресения Христа Спасителя, то есть не только душой, но и телом. Если мы допускаем кремацию, то тем самым как бы символически отказываемся от этой веры. Конечно, речь здесь идет только о символах, ибо и похороненное в земле человеческое тело также превращается в прах, но Бог силою Своей из праха и тления восстановит тело каждого. Кремация, то есть сознательное разрушение тела усопшего, выглядит как отказ от веры во всеобщее Воскресение».
Но именно этого большевики и хотели. Стремились заставить народ всеми путями отказаться от веры, от вековых традиций даже в том, что касалось погребения усопших. Исключение было сделано поначалу для одного человека – Ленина, которого бальзамировали, как древнеегипетскую мумию.
Убрать уродливых истуканов!
12 апреля 1918 года был принят декрет Совета народных комиссаров «О снятии памятников, воздвигнутых в честь царей и их слуг, и выработке проектов памятников Российской социалистической революции». Это было целенаправленное разрушение исторической памяти, начальный этап десакрализации прошлого и культа умерших в частности. Памятники начали сносить в первую очередь в бывшей столице Российской империи. При этом Совнарком выражал желание, чтобы «некоторые наиболее уродливые истуканы» были убраны уже к 1 мая 1918 года. В двадцатых числах апреля 1918 года в Петрограде была образована комиссия по составлению списка памятников, подлежащих снятию.
Параллельно в петроградской печати стали активно рекламироваться идеи кремации и постройки крематория. Именно в это время и начинается эпопея со строительством первого крематория, который можно рассматривать как часть плана монументальной пропаганды. Идея его создания была привлекательной для представителей новой власти.
Веселый «проспект»
Автор «Черного квадрата» Казимир Малевич в одной из своих статей, опубликованной в газете «Искусство коммуны» в начале 1919 года, деловито писал: «Сжегши мертвеца, получаем 1 грамм порошку, следовательно, на одной аптечной полке могут поместиться тысячи кладбищ». Питерский художник Ю. Анненков получил заказ нарисовать обложку для «рекламной брошюры» будущего сооружения. Позднее он вспоминал: «В этом веселом „проспекте" приводились временные правила о порядке сожжения трупов в „Петроградском городском крематориуме" и торжественно объявлялось, что „сожженным имеет право быть каждый умерший гражданин"»
Первый советский крематорий в Петербурге просуществовал недолго — до декабря 1921 года. Сооружённая в спешке печь скоро вышла из строя. Кроме того, в голодном и холодном Петрограде не хватало дров.
В январе 1925 года в музее Московского коммунального хозяйства была открыта выставка моделей и фотографий крематориев, печей, последних «новинок» в этой области. Потом был проведён конкурс. Две первые премии получили: архитектор-конструктивист К. Мельников и молодой архитектор Д. Осипов. Он предложил разместить крематорий в помещении церкви преп. Серафима Саровского и св. блгв. княгини Анны Кашинской на кладбище Донского монастыря. Этот проект получил первую премию и был утверждён к исполнению.
Были ликвидированы великолепные расписные фарфоровые иконостасы и киоты, украшавшие храм. Церковный купол снесли и вместо него установили 20-метровую бетонную башню. В бывшем верхнем храме преп. Серафима Саровского был устроен ритуальный зал; в нижнем, в честь благоверной княгини Анны Кашинской, на солее и частично в алтаре встали немецкие кремационные печи. В центре ритуального зала был устроен раздвигающийся пол. Кто-то назвал это сооружение «преисподней» с «адским огнём».
Кстати, любопытно, что словно по иронии судьбы, в современном нам Петербурге крематорий расположен… на Проспекте Большевиков.
