У города, разумеется, нет 25 миллионов, которые за нее просят, причем, без наценки «за знаменитого жильца». Для кого-то это сумасшедшие, а для кого-то, как мы знаем из криминальных сводок, карманные деньги.

Я был хорошо знаком с вдовой Федора Александровича Людмилой Владимировной, знаком и с его племянницей Галиной Михайловной, которая послужила писателю прообразом Лизки Пряслиной в романе «Братья и сестры». Не раз бывал в этой квартире.

Помню, как во второй половине 90-х мы с Людмилой Владимировной обсуждали дальнейшую судьбу квартиры на Петровской набережной. Вдова готова была передать квартиру в дар городу - под мемориальный музей Федора Абрамова. Город дар не принимал.

Я, лично я, разговаривал с заместителем губернатора Яковлева, и тот, знакомый мне со студенческих времен, объяснял мне, бестолковому, что больше квартиры-музеи в городе создаваться не будут, они не рентабельны. Мол, последняя – квартира Михаила Зощенко.

После этого началась по сей день продолжающаяся возня с квартирой-музеем Иосифа Бродского. Ну как же, Бродский – нобелевский лауреат. А Абрамов? Писатель-деревенщик. Деревенщики, да и деревни остались в советской прошлом…

Людмила мне много говорила о «Чистой книге», над которой Абрамов работал перед операцией, оказавшейся роковой. «Чистую книгу» она собирала по крупицам.

Однажды позвонила:

- Читайте «Чистую книгу»!

Читал я всю ночь. Утром позвонил Людмиле Владимировне:

- Если бы Федор Александрович дописал «Чистую книгу», она была покруче «Архипелага Гулаг» Солженицына.

- Когда Федя умер, я встала перед иконкой: «Господи, почему ты не дал нам «Чистую книгу».

Мне посчастливилось побывать на родине Федора Абрамова в Верколе. Там, в медвежьем углу Архангельской области, он похоронен. А теперь рядом с ним и Людмила Владимировна…

Я не раз писал об Абрамове, даже публиковал фрагменты его заметки о Японии из записных книжек.

Но первая моя публикация – интервью с Людмилой Владимировной – была о доме Федора Абрамова. В заголовок вынес слова Федора Александровича: «Главный дом человек в душе строит». И в подзаголовки - цитаты из произведений писателя.

Людмила Крутикова-Абрамова. Фото Владимира Желтова

Предлагаю вашему вниманию это интервью с сокращениями. И без вводной части.

«Человек строит дом всю жизнь».

- Людмила Владимировна, если не секрет, как вы с Федором Александровичем познакомились?

- Что ж тут секретного (Улыбается). Познакомились мы еще до войны, в университете, на филологическом факультете. Студентом, честно говоря, я его не помню. Мы учились в разных группах. Впоследствии он обижался: «Ты не обращала на меня внимания!» А он на меня обращал! Подружились и полюбили друг друга, уже будучи аспирантами.

- С чего начинался ваш дом? Как вы понимаете, речь не только о стенах.

- Понимаю, понимаю. В черновом наброске рассказа «Мой дом» Федор Абрамов писал: «Я включаю в понятие «дом» всё, что окружает дом..." Да, он раздвигал границы дома.

Надо сказать, что начинали-то мы очень трудно. Своего дома, своего угла у нас долго не было. По окончании нами аспирантуры - Федор уже преподавал - нам выделили комнатушку в коммунальной квартире непосредственно в здании университета. Предоставили, пружинный матрас, мы к нему приделали деревянные ножки. Картонная коробка служила буфетом. Стол, два стула - вот, пожалуй, и все. И так мы жили довольно долго.

Я не имела постоянной зарплаты до 55-го года. Летом оба подрабатывали в приемной комиссии: нужно было обзаводиться хозяйственной утварью, помогать брату мужа. Кое-как сводили концы с концами.

Только, когда Абрамов стал завкафедрой, у нас появилась первая квартирка - на Малой Охте. А после публикации «Братьев и сестер», когда его приняли в Союз писателей, мы переселились в «писательский дом» на улице Ленина. И была еще квартира, вроде бы не плохая, на 3 Линии Васильевского Острова, да напротив дома - гараж! А Федор Александрович - человек творческий, ему нужна тишина. В общем так: единственно любимый наш ленинградский дом - здесь, на Неве.

«Дом свой кажется пределом красоты».

- В доме, куда нам предстояло переселиться, проводился капитальный ремонт. Нам разрешили, в него вмешаться. Около трех лет мы переделывали квартиру. Наконец-то у Федора появился рабочий кабинет. В 82-м переехали, а в мае 83-го Абрамова не стало - и года здесь не прожили...

Когда сюда переехали, Федор Александрович сказал мне: «Ну, теперь-то заживем! Мы с тобой еще и не жили по-настоящему». А было нам уже за шестьдесят. Так долго наше поколение вставало на ноги...

Когда мы жили еще по прежним адресам, а Абрамов уже ездил по заграницам, где видел, как там живут, он возвращался мрачнее тучи: «Люся, ты не представляешь, как мы плохо живем!..»

Здесь, на Мичуринской, ему понравилось: просторно и красиво, без излишеств. А какой вид из окна кабинета - на Домик Петра Первого!

- У вас был открытый дом, или вы жили по принципу: мой дом - моя крепость?

- «Моя крепость»? Нет, такого не было. Дом довольно открытый. Но мы вели относительно-таки замкнутое существование, потому что вся наша жизнь подчинялась одному - работе. После выхода очередной книжки Абрамова мы могли себе позволить дружеские встречи и все такое. Федор Александрович писал: «Самое большое счастье для меня - работа».

- Когда к вашему супругу пришло официальное призвание, присвоена Государственная премия, материально вы стали жить лучше?

- Да.

- И тогда муж стал называть вас «барыней»?

- Нет, что вы! Называть так стал значительно раньше. Поначалу я понять не могла: за что? Какая я барыня! В университете - лекции, заседания, студенты, научные дела, дом - на мне, ему помогаю. Но когда я приехала в его родную Верколу, познакомилась с жизнью деревенской бабы на Севере, всё поняла. Воды из колодца - в любую погоду! - натаскать надо, печь затопить надо, хлеб замесить надо!.. А огород! А скотина!.. Федор удивлялся, что я со временем привыкла ко всему, что нужно, то и де дала. Деревенский быт засасывал и Федора. В Верколе хозяйством он занимался охотнее: «Самое приятное, однако, за день - хлопоты по дому: поливка березок, цветов, возня с водой, прополка лука и т.д.» - это из его дневника.

- А с городским бытом как?

- На Университетской, в доме с печным, отоплением, Федор дрова заготавливал, колол, топил печь. А после... Сломается холодильник или пылесос, я - к нему, в ответ слышу: «Всеми машинами в доме заведуешь ты. Ты лучше меня справляешься со всем этим, ты же - умница».

По дому кое-что делал, помогал мне, но, честно говоря, мало. Я не обижалась, я знала его замыслы, понимала, сколько ему нужно успеть сделать. Федор себя не щадил, и меня тоже.

«А между прочим, Россия из домов состоит...

Да, из деревянных, люди которые рубили...»

- Его могила рядом с домом, к которому он руку приложил...

- Абрамов не мог жить без Севера, без родной Верколы. Каждый год уезжал туда, жил там лето, но своего пристанища долго не имел. В 74-м купил старую нежилую избу, вросшую в землю, и начал перестраивать - наспех, берег время для писательской работы. Поэтому уже пять лет спустя мы размечтались о новом доме: просторном, деревянном, из кругляка; о доме, рубленном в чашу, на старинный манер. Федор записал в дневнике: «Буду, буду строиться! Хоть два, хоть три года проживу в настоящем доме. А потом сознание, что от тебя останется настоящий дом, - какая это радость...»

Не удалось Абрамову оставить после себя добротного дома... Обо всем этом я подробно рассказываю в книге «Дом в Верколе». Во время строительства дома, того неказистого, Федор Александрович закладывал и нравственный Фундамент романа «Дом», а в годы работы над романом много думал о России.

«Ведь в одном доме живем...»

Дом для Абрамова - образ всеобъемлющий. Не все, далеко не все благополучно сейчас в нашем общем доме. Писатель думал и писал о бедственном состоянии страны, о необходимости коренных преобразований, ратовал за частную собственность. Но при этом считал, что все наши дела, и политические и экономические, следует проверять нравственностью, совестливостью. Пока мы этого не осознаем - не удастся восстановить Россию. Впрочем, и сейчас, как и во все времена, Россия держится на подвижниках.

- На тех, кто, по словам Федора Абрамова, с «домом в душе»?

- Помните? В романе «Дом» Евсей Мошкин говорил Михаилу Пряслину и Егорше Ставрову: «Главный-то дом человек в душе строит. И тот дом ни в огне не горит, ни в воде не тонет. Крепче всех кирпичей и алмазов».