– Уильям, чем объяснить, на ваш взгляд, возвращение разрушительного противостояния Запада и Востока? Чувствуете ли вы последствия этого противостояния на себе? Как сегодня к вам и вашей работе относятся в России и США?
– Здесь столько вопросов, сложностей, проблем, что даже не знаешь, с чего начать. Есть сложная международная обстановка, которая всем известна. Но я не обращаю на нее никакого внимания, потому что просто незачем. Это грустное явление, вызванное многими причинами, и всё становится хуже. Привычные правила и системы больше не действуют в мире. Но, мне кажется, не действуют они особенно у нас, на Западе. Но я не хочу об этом говорить, потому что я не политолог и это не мое дело. Просто констатирую: старые, привычные правила взаимоотношений государств в мире больше не работают. И это имеет свои последствия не только для политической жизни в мире.
Что меня особенно возмущает, поражает, так это отчуждение западных ученых от визуальной русской стороны, и особенно русской православной культуры. Я это вижу всё яснее и яснее. Думаю, что наши искусствоведы вообще ничего не понимают в России – не понимают и не хотят понимать. Им не нужна Россия: они ее не изучали и откровенно не понимают, зачем этим надо вообще заниматься. Искусствознание на Западе – это ренессанс, готика, романский стиль, конструктивизм – и всё. Я не скажу, что это откровенная русофобия – скорее просто незнание, неумение и полное отсутствие интереса. Даже когда они благосклонно относятся к моей работе («Ах, какой хороший снимок!», «Ах, как интересно!» и т.д.), в действительности им нет до России, до ее узнавания ни малейшего дела. Это факт, и в ближайшее время, я убежден, мало что изменится.
– Но это же признак невежества…
– Разумеется. Но никто не смотрит на это как на невежество. «Мы любим балет, русскую литературу, но какая такая русская архитектура, да еще православная? Нет, это что-то странное». А я уверен, что и архитектура является выражением, ярким признаком духовной силы страны. Следовательно, отсутствие интереса к православной архитектуре России свидетельствует о том, что, на мой взгляд, люди не видят главного – того, что сделало Россию Россией, то есть Православия, христианства. Это не входит в их понимание науки. Просто нет такой структуры – умственной, интеллектуальной, которая воспринимала бы русскую духовную культуру. Я протестант, но смотреть на Россию, не видя главного значения Православия для формирования, становления вашей страны, было бы, на мой взгляд, глупейшей ошибкой – не только для ученого, но и для любого вообще человека.
С другой стороны, слависты. Они в основном филологи по образованию – лингвисты, литературоведы; занимаются только текстами. Есть, конечно, маленькие исключения – специалисты по живописи, но эта живопись рассматривается в контексте лингвистических теорий – авангард, например. Кстати, авангард занимает огромное место в восприятии русского искусства, и, с одной стороны, замечательно, что на Западе так ценят русский авангард. И русские искусствоведы в этом заинтересованы. Однако в России авангард существует в историческом и искусствоведческом контексте, а на Западе этого контекста нет. В общем, западные ученые не интересуются русским искусством XVII, XVIII и XIX веков, церковным искусством и зодчеством. Я тоже интересуюсь авангардом, но я требую познакомить моих соотечественников с другими видами русской живописи, включая русское средневековое церковное искусство и зодчество. Рублева-то знать мы обязаны! Получается так, что авангард заслоняет собой даже вечные шедевры, чуть ли не выпихивает их на обочину. Проще говоря, мы мало что знаем о России. Позорно мало: огромный, смыслообразующий, многое объясняющий пласт русской культуры, не только духовной, просто не видим. Прибавьте ко всему этому чуть ли не презрительное невнимание к визуальной стороне русской культуры, особенно духовной культуры, в историческом контексте.
– Пока я знаю только одного человека на Западе, который вплотную занимается архитектурным наследием России: это Уильям Брумфилд.
– Но его одного мало! Иногда я выступаю на научных конференциях, но и там встречаю невежество в отношении Церкви, Православия, России. Не занимаются русскими фресками, другими произведениями и, как следствие, не знают о них ничего. «Слона-то я и не приметил», получается. И никто не хочет задавать хотя бы наводящие вопросы, свидетельствующие о стремлении твоего кругозора к расширению. Наоборот: «Зачем ты нам это показываешь?»
– Как-то грустно, профессор.
– Но есть и обнадеживающее. Недавно в Вашингтонском университете в Сиэтле открылась моя фотовыставка о Русском Севере, был представлен мой архив. И тамошние молодые ученые говорили мне: «Ваш архив нас вдохновляет! Мы уже начинаем задаваться вопросами!» Одна из тех ученых сейчас получила докторат, действительно заинтересовалась русской архитектурой. Пусть она смотрит на нее всё еще через этот ренессанс – со временем, если будет упорной, все призмы уйдут, – лишь бы был разбужен серьезный научный интерес! Так что радостные моменты все-таки есть, но это именно моменты, маленькие части по сравнению с монолитным равнодушием и непрофессионализмом.
– Но это же всё – сугубо научная тема.
– Нет! Потому что сегодняшняя наука – это завтрашняя школа. Если ученые не интересуются определенной темой, не разрабатывают ее, то и завтрашние дети ничего не будут знать о России. Увы, сейчас я просто не вижу выхода из создавшегося положения.
– Вспоминаются слова Пушкина, сказанные с горькой досадой, даже недоумением: «Европа в отношении России была столь же невежественной, сколь неблагодарной». Похоже, речь сегодня идет не только о Западной Европе…
– Совершенно верно. Невежество, неблагодарность и глупая надменность. И в это болото еще пытаются – с переменным успехом – затащить и науку, внушив ей идиотское представление о России: мол, это «что-то опасное, непокорное и дикое». И если не знать о культуре, искусстве этой страны, этого народа, то такое преступное, на мой взгляд, мнение будет только усиливаться.
– Но над этим стереотипом, помнится, мы все дружно смеялись еще в школах и институтах. Не могли представить себе, что снова будем восприниматься «братьями по разуму» как какие-то опасные инопланетяне, если честно.
– Так вот и требуется возвращение такого здорового смеха! Причем по обе стороны океана. Вот поэтому мы с вами и должны разговаривать, смотреть друг на друга. И не только седой дед Брумфилд должен ездить взад-вперед из США в Россию и обратно, но и все остальные нормальные люди тоже должны узнавать культуру и веру соседей. Надо открыто говорить об этом, желательно постоянно и не в одиночку: «Мы мало знаем Россию – хотим узнать ее по-настоящему».
«Кто умножает познания, умножает скорбь», – сказано у Экклезиаста (1: 18), но плохие и маленькие знания, а также агрессивное невежество, нежелание преодолевать собственные злые стереотипы превращают скорбь в жуткую муку. Что лучше: светлая скорбь по Богу Экклезиаста или геббельсовская пропаганда, основанная на лжи, полузнаниях и чувстве заведомого превосходства? Я бы предпочел первое.
– Нет ли у вас впечатления, что у многих русских есть комплекс неполноценности в отношении «священного Запада»? Мол, Там, на Великом Западе, всё хорошо, и небеса уже спустились на землю, а мы, горемычные, вынуждены куковать в «этой» дикой ужасной стране с ее мизерабельными попытками почувствовать себя великой и цивилизованной.
– «Комплекс неполноценности» и Россия – я говорю не в геополитическом или экономическом смысле – понятия, на мой взгляд, абсолютно несовместимые. Когда мы рассуждаем об «особенной стати» России, обеспечивающей ей свою собственную великую культуру, о каком еще «комплексе» может идти речь? Мне кажется, тут имеет смысл говорить об отчуждении друг от друга, и именно это отчуждение и провоцирует всевозможные предубеждения, комплексы, причем обоюдные. Нужно избегать крайностей, вот и всё: с одной стороны, очень глупыми выглядят фантазии о Западе как о рае на земле; с другой же стороны, не менее наивными смотрятся заявления, согласно которым рай переместился в географическое пространство России. Или любой другой страны – в США, например, то же самое. Великой стране, великому народу нет нужды кричать и оповещать весь мир о своей великости – надо просто жить согласно своему призванию. Утверждения в стиле «мы лучше всех, и мы имеем право доминировать», поверьте, недостойны по-настоящему великого народа. Но совершенно другое – это честно, открыто, иногда и жестко заявить о своей верности евангельским идеалам.
– Наверное, не только заявить, но еще и жить по ним. Что трудно. Что не всегда совпадает с действительностью.
– Разумеется. Но расставить приоритеты необходимо и честно следовать им. А присущую каждому нормальному человеку здоровую национальную гордость, я считаю, надо воспринимать органично, без истерики.
– Где вы были в этот раз? Что видели? Что вас, знающего Россию вдоль и поперек, может быть, поразило по-доброму в этот раз?
– Я побывал в старой доброй вологодской глубинке, в Череповецком районе. Поразило – нет, скорее порадовало – то, что своими глазами видел плоды неравнодушия: возрождаются древние храмы. Причем возрождаются своими собственными силами. Да, медленно, да, не хватает денег, но – и это главное – люди сами начали заботиться о своей святыне, переживать о ней. А такая забота о святыне – это очень по-русски. Вроде бы думали, что потеряли церковь полностью, что нет уже никакой надежды на возрождение, – так нет: откуда ни возьмись появляются у людей любовь, воля, сила, надежда…
– Ваши пожелания России сегодня: какие они?
– Помнить о своих корнях. Без них – и вы не русские, и остальные лишаются возможности узнать и полюбить то, что любимо вами.
С профессором Уильямом Брумфилдом
беседовал Петр Давыдов
Уильям, помнящий родство за некоторых Иванов
«Ночь особенно темна перед рассветом…»
«Россия, о которой я читал, всё еще жива»
Джеймс Биллингтон
