Белогвардеец Наоборот
Андрей Мартынов
В фильме Дамиано Дамиани «Ленин. Поезд» один большевик в сердцах бросает другому: «Вы живое оправдание антисемитизма».
Когда читаешь книги о генерал-лейтенанте белой армии Романе Федоровиче Унгерне фон Штернберге (1886–1921), на ум невольно приходит мысль, что барон только что сошел со страницы советской карикатуры и является не менее живым, чем упомянутый большевик, оправданием жестокости коммунистов, включая красный террор, в отношении их политических противников.
Даже в мемуарах, не лишенных определенной апологетики, начальник «комендантской команды» (по сути, контрразведки) барона ротмистр Николай Князев (1891 – после 1941) был вынужден неоднократно касаться негативных черт генерал-лейтенанта.
Да, Унгерн сражался за белых. Был монархистом, искренне ненавидел большевиков. Но, если контрреволюционеры сражались «за родину, честь и свободу», то война, которую вел барон, сильно отличалась от целей, провозглашенных врагами красных. Вместо родины – возрождение империи Чингисхана.
Вместо чести и свободы – палочная дисциплина (в числе прочих по его приказу был избит генерал-майор Борис Резухин). Ради устрашения Унгерн практиковал средневековую казнь (прапорщика Чернова Роман Федорович сжег живьем).
И это при том, что столь любимый бароном Чингисхан говорил: «Плох тот начальник, который плетью добивается послушания подчиненных». По признанию Унгерна, «старые основы правосудия «правда и милость» изменились: теперь должны царствовать «правда и беспощадная суровость».
Вся эта более чем сомнительная система командования накладывалась на не менее сомнительные личные качества самого генерала. Князев вспоминал, что «к концу 1921 года врожденная суровость барона стала переходить почти в жестокость».
Спустя несколько десятков страниц ротмистр вновь возвращается к той же проблеме: «В целях надзора барон стал покровительствовать системе наушничества… в отряде создалась крайне удушливая атмосфера. Она переживалась острее любой опасности; да и на самом деле была много страшнее смерти на поле битвы».
Впрочем, и кадровый состав дивизии Унгерна оставлял желать лучшего. По словам мемуариста, «интеллектуальное их развитие было слабовато».
Но и тут виновен лишь сам барон – он формировал дивизию по своему образу и подобию. Князев приводит слова Унгерна: «Для борьбы с большевизмом не нужны офицеры в настоящем смысле этого слова.
Мне нужны лишь слепые исполнители моей воли, которые выполнят без рассуждения любое мое приказание, к примеру, не дрогнув, убьют даже родного отца». Иногда он мог отклонить ту или иную кандидатуру потому лишь, что офицер «больно грамотен».
Правда, служивший у Унгерна Борис Волков вспоминал, как однажды генерал «после доклада полковника Дубовика, начальника штаба, о делах в отряде упал на кровать в подушку головой и говорил: «Что я буду делать с этими людьми, с этой бандой?»
По сути, барон создал точное подобие советской командно-административной системы, где любой подчиненный боится вызвать гнев начальства, а потому не решается проявить инициативу.
И стал заложником (а затем и жертвой) собственной системы. Когда Князев по долгу службы узнал о недовольстве в дивизии, он явился к барону для доклада, но в последний момент испугался и сообщать не стал.
А вскоре бойцы Унгерна вышли из повиновения, и генерал-лейтенант оказался у красных, которые его благополучно расстреляли.
Правда, пользы для большевиков он принес не так уж и мало. И не только с точки зрения дискредитации белого движения. Освобождение Унгерном Урги (ныне Улан-Батор) от китайских вооруженных сил совпало с целью внешней политики красных – помочь Монголии обрести национальную независимость.
Впрочем, своей жестокостью барон тогда шокировал и монголов, которые были ему искренне признательны.
Ротмистр вспоминал, что у многих из них «появилось сомнение, бурхан ли он, то есть бог ли барон Унгерн или докшит», то есть, согласно народному поверью сверхъестественный «грозный палач», «не имеющий веры».
Малоприятная личность, но что-то в ней было, что притягивает к барону внимание и спустя десятилетия. О нем писали прекрасные поэты как той эпохи (Арсений Несмелов), так и наши современники (Марк Мерман). Но и в их замечательных строках Роман Унгерн фон Штернберг внушает отвращение и страх.
Белый Партизан
Сергей Шулаков
Описание событий Гражданской войны автор предваряет главой с краткой биографией барона.
Представитель младшей ветви Унгернов фон Штернбергов прибыл в Россию вместе со знаменитым Бироном, однако тень альковного временщика Анны Иоанновны не должна омрачать дела немецких дворян Корфов, Кейзерлингов, честно служивших новой родине. Немецкий и русский были родными языками Романа Федоровича, и все же по-русски он говорил с едва уловимым акцентом, что многих раздражало; владел английским и французским.
Учился в элитных заведениях империи: из Александровского лицея перевелся в Морской корпус, откуда бежал на Русско-японскую войну, заслужил ордена и поступил в Павловское военное училище.
По окончательному образованию – казачий офицер; по отзывам однокашников, молодой человек до крайности сдержанный и нелюдимый.
В 1907 году, будучи произведен в хорунжии, барон выбрал карьеру дальневосточника, добровольно направившись служить в Забайкальское казачье войско, на окраину империи – станицу Цаган-Олуевскую.
«Этим шагом молодой офицер как бы порвал связь с создавшей его Европой, делаясь действительным членом в семье народов уже тогда мистически влекущей его Азии», указывает Николай Князев.
Автор прямо дает понять, что человек, под началом которого он служил в последний период Гражданской войны, был уникален до опасного предела. В казачьей станице он устроил сцену некому сотнику М., офицеру, старшему по званию, «со взаимными оскорблениями и обнажением оружия».
Сотник, видимо, тоже оказался человеком нервным и нанес Роману Федоровичу шашкой рану в голову, которая «давала чувствовать себя до конца его дней», и «возможно, что она вообще отразилась на состоянии его душевного равновесия».
Барона перевели в Амурское войско, но «мистическое влечение Азии» не оставляло балтийского немца, и он написал рапорт о переводе в один из казачьих полков, стоявших в Монголии.
В рапорте отказали, и с 1913 года начинается «партизанская» служба барона. Он подал в отставку, направился в Монголию частным лицом и «приютился в сотне есаула Комаровского, у которого состоял младшим офицером друг барона Б.П. Резухин».
«Приютился» в данном случае означает службу «нештатным офицером» – в казачьих войсках была и такая должность, примерно соответствующая вольноопределяющемуся офицерского ранга. Резухин, уже в генеральском чине, в Гражданскую будет командовать бригадой в дивизии Унгерна.
В Монголии Унгерн издал несколько документов, имеющих признаки манифеста, что, впрочем, было свойственно деятелям России того времени.
Это его приказы по дивизии, письма китайским сановникам и др. В приказе № 17 от 6 мая 1921 года, касавшемся в основном вопроса устройства войск и дисциплины, он, хоть и признавал себя подчиненным атамана Семенова, все же подчеркивал, что стал «военачальником Сибири» не по чьему-то назначению, а в силу непрерывности своей борьбы с большевиками.
В том же приказе он словно устанавливал новые законы, пригодные для невиданных доселе вызовов.
«В борьбе с преступными осквернителями и разрушителями России помнить, что по причине совершенного упадка в России нравственности, полного душевного и телесного разврата нельзя руководствоваться прежними законами, не предполагавшими существования преступлений, подобных свершаемым в настоящее время.
Мера наказания может быть одна – смертная казнь разной степени». Унгерн был жесток, и все же он не следовал буквально собственному приказу, применяя различные взыскания: штрафы, телесные наказания, изгнание.
Соратники упрекали Унгерна после его гибели в чрезмерных тратах на буддийские монастыри. «Очень жаль, что денежные средства, столь необходимые на всякой войне, часто растекались по карманам гадальщиков и буддийского духовенства», – жалуется Николай Князев.
«Перед походом на Троицкосавск – последнее свое крупное военное предприятие, барон выдал одному из монастырей «крупнейшую сумму»,– пишет Князев без уточнения. Но, судя по точным цифрам «менее крупных пожертвований» в две, четыре и восемь тысяч золотых рублей, можно предположить, что первое исчислялось десятками тысяч.
Унгерн полагал, что новая «культура» может возникнуть в Монголии, сотрудничал с монгольскими феодалами и духовными лицами, а также «с теми китайскими генералами, которые были известны ему своей преданностью идее монархической формы правления в Китае».
Князев не до конца понял идею своего начальника. «Основной своей целью барон, таким образом, имел борьбу против разложившегося, безнравственного Запада», – говорит автор.
Но не только в силу неудовольствия падением нравов в Европе, а в первую очередь потому, что Запад «является носителем идеи мировой революции». Вектор революционности барона был направлен вспять, к традиционному обществу.
Автор посвящает целую главу политической ситуации в Монголии, сложившейся к 1920 году, и делает вывод, что Унгерн желал установить там самостоятельное правление и, опираясь на него, продолжить борьбу с большевиками и с не устраивавшим его Западом.
Однако Внешняя Монголия была независимой с 1912 года, когда Урга была занята войсками Российской империи, и последние китайские чиновники и войска были выдворены в метрополию под «охраной» казаков.
Унгерн практически сформировал новое правительство Монголии. Как командир Азиатской дивизии – самой мощной военной силы, он был назначен главнокомандующим монгольской армией, принял монгольские титулы и надел княжеские одежды.
Но главной целью Романа Федоровича, как сейчас известно, было восстановление империи Чингисхана, не более и не менее. Этим могут быть объяснены его практический интерес к ламаизму, вера в прямое перерождение исторических личностей, вызывавшая скепсис у соратников.
При этом «в целях поддержания дисциплины Роман Федорович чрезвычайно ополчился против пьянства». Размышления о неверном пути современной цивилизации в начале ХХ века были распространены не только в Европе, но и в России.
На Западе они привели к возникновению традиционализма, поиска древней, истинной религии в современных терминах, «вечной философии», отвечающей не только на религиозные, но и на социальные запросы.
Князев уцелел после разгрома войск Унгерна, книгу он закончил в 41-м в Харбине. Автор приводит документы и разговоры, до некоторой степени проясняющие истоки сомнительной популярности этой фигуры: «Да и для монголов он не умер.
По свидетельству профессора Ю.Н. Рериха (востоковеда, сына Николая Рериха. – С.Ш.), подвиги барона сделались любимой темой их эпоса». Слово «подвиги» Князев употребляет без оттенка иронии.
