Джастин Ритчи: В своей книге «Убивая хозяина: Как финансовые паразиты и долговое рабство разрушают экономики», вы приводите эту метафору о паразитах и глобальных финансах. Не могли бы Вы объяснить, что под этим подразумеваете?
Майкл Хадсон: Сегодня финансовый сектор отделён от промышленного производства. Его основной связью с промышленностью является предоставление кредитов корпоративным рейдерам. Их цель – разбазаривание активов, они используют доходы для возвращения долгов финансовым покровителям (обычно держателям мусорных акций), а не для увеличения производства. Результат – высасывание доходов из компаний и из экономики, чтобы отдавать их финансовым элитам.
Эти элиты сегодня играют ту же роль, что и лендлорды при феодализме. Они взимают проценты и финансовые сборы, которые являются чем-то вроде налога, призванного поддерживать то, что классические экономисты называют «непродуктивной деятельностью». Вот что я понимаю под словом «паразитический».
Если кредиты не используются для финансирования производства и, следовательно, увеличения прибавочной стоимости в экономике, тогда проценты должны оплачиваться из другого дохода. Именно это экономисты называют деятельностью с нулевой суммой. Такой процент это «трансфертный платёж», потому что он не играет прямой продуктивной роли. Кредит может быть предварительным условием, чтобы имело место производство, но он не является фактором производства как такового.
Самую печальную известность эта ситуация получила в международной сфере, особенно при кредитах правительствам, которые уже работают в ситуации торгового и платёжного дефицита. Власть имеет тенденцию переходить в руки кредиторов, поэтому такие правительства теряют контроль и становятся менее демократическими.
Возвращаясь к использованию мной слова «паразит», любая эксплуатация или «бесплатный обед» подразумевает хозяина-носителя. В этом отношении финансы это форма войны, как внутри страны, так и на международном уровне.
В природе, по крайней мере, «умные» паразиты могут осуществлять полезные функции, например, помогать своему хозяину находить пищу. Но когда организм-носитель ослабевает, паразит откладывает яйца, из которых вылупляются личинки и пожирают хозяина, убивая его. Именно это делают хищнические финансы в сегодняшних экономиках. Они пожирают активы, не позволяя экономике расти или даже не позволяя ей восстановиться.
Самый важный аспект паразитизма, который я подчёркиваю, это необходимость для паразита контролировать мозг хозяина. В природе, паразит сначала притупляет осознание хозяином того, что он подвергается атаке. Затем пожиратель бесплатного обеда производит ферменты, которые контролируют мозги хозяина и заставляет его думать, что он должен защищать паразита – что этот пришелец является частью его собственного тела, даже обеспечивать ему особую защиту, как ребёнку.
Финансовый сектор делает нечто похожее, притворяясь частью экономики промышленного производства и потребления. Счета национального дохода и продукта угрожают процентам, прибылям и другим доходам, извлекаемым Уолл-стрит – наряду с доходами секторов рантье, которых он поддерживает (собственников недвижимости, тех, кто сидит на добыче природных ископаемых, а также монополий) – как если бы эта деятельность добавляла что-то к валовому внутреннему продукту. Реальность в том, что всё это «вычитаемое» – трансфертные платежи из «реальной» экономики в финансовый, страховой сектор и сектор недвижимости. Поэтому я обращаю внимание на эти сектора как на главную форму накладных расходов в экономике, которую вынуждены нести финансиализированные экономики.
Что это означает в самых общих экономических терминах – притязание на обладание правами на финансовую и имущественную собственность не являются «факторами производства». Они являются внешними по отношению к процессу производства. Но они извлекают доход из «реальной» экономики.
Они также изымают и права на собственность. В сфере общественной инфраструктуры – дорог, мостов и так далее – финансовый сектор переходит в сферу лишения права выкупа. Кредиторы пытаются приватизировать то, что осталось в государственных секторах экономики должников. Покупатели этих активов – как правило, в кредит – добавляют выплаты по процентам и высокие рентные монопольные платежи к тарифам, которые они устанавливают.
Дж.Р.: Каково Ваше видение следующих нескольких десятилетий глобальной экономики?
МХ: Финансовые накладные расходы выросли настолько, что выплата процентов, амортизационных расходов и сборов сокращает экономику. Поэтому перед нами годы долговой дефляции. Это означает, что люди должны платить столько за обслуживание долгов, кредитных карт, студенческих займов, банковских кредитов и других обязательств, что у них остаётся всё меньше, чтобы тратить на товары и услуги. Таким образом, сокращается рынок. Новые инвестиции и занятость падают, и экономика сползает в нисходящую спираль.
Поэтому в моей книге одна из глав посвящена описанию того, как работает долговая дефляция. Результат – замедленный крах. Экономика просто становится всё беднее и беднее. Больше банкротов, и их имущество переходит кредиторам. Это происходит не только с собственниками домов, которые попадают в долги, но и с корпорациями, и даже с правительствами. Ирландия и Греция – это примеры того будущего, которое припасено для нас.
Финансиализированные экономики, как правило, поляризуются между кредиторами и должниками. Это динамика, которую Томас Пикетти в своей книге обходит молчанием, но его статистика показывает, что весь рост доходов и почти весь рост благосостояния, или чистые активы, уходят Одному Проценту, и почти ничего – остальным 99 Процентам.
В принципе, вы можете представить экономику как процесс, когда Один Процент всё больше загоняет 99 Процентов в долги, и выкачивает все платежи по процентам и другие финансовые сборы, со всего, что зарабатывает труд или бизнес. Чем больше зарабатывает семья, например, тем больше она может занять, чтобы купить дом получше в более хорошем районе – в ипотеку. Растущую цену на жильё в конце концов выплачивают банку и за 30-летний срок ипотеки банкир получает больше денег по процентам, чем получает продавец.
Экономическая поляризация происходит и между странами-кредиторами и странами-должниками. Это раскалывает еврозону, когда Германия, Франция и Нидерланды находятся в лагере кредиторов, и с другой стороны Греция, Испания, Португалия, Ирландия и Италия (PIIGS) всё больше погрязают в долгах, безработице и жёсткой экономии – за которыми следуют эмиграция и бегство капиталов.
Эта внутренняя и международная поляризация будет продолжаться до тех пор, пока не разгорится политическая борьба за сопротивление кредиторам. Должники будут стремиться к отмене своих долгов. Кредиторы будут пытаться их собрать, и чем с большим успехом, тем больше они будут обескровливать экономику.
О себе
Дж.Р.: Давайте поговорим о Вашей жизни, почему Вы стали экономистом?
MH: Поначалу я хотел стать музыкантом – композитором и дирижёром. Я не был столь уж хорош в том и другом, но я был очень хорошим интерпретатором благодаря работе с Освальдом Джонасом из Чикаго, изучая музыкальные теории Генриха Шенкера. Я приобрёл своё понимание эстетики из теории музыки, и кроме того, идею модуляции из одного ключа в другой. Это – диссонанс, который развивает музыкальную тему, чтобы разрешить её в более высоком ключе или обертоне.
Когда меня познакомил с экономикой отец моего одноклассника, я нашёл, что она так же эстетична, как музыка, в смысле динамики саморазвития на протяжении истории, вызов и ответа в разрешении. Я начал работать в банках на Уолл-стрит, и мне достаточно посчастливилось, я узнал о том, чем было централизованное ипотечное кредитование и сектор недвижимости для экономики. Потом в 1964 году я стал специалистом по платёжным балансам в «Чейз Манхэттен Бэнк» и увлёкся прослеживанием того, как нераспределённая прибыль прячется в статистике – кто её получает и для чего её используют. Получали её главным образом банки, и использовали для новых кредитов.
Я рассматривал экономику как модулирование из одной фазы к другой. Хорошая интерпретация может объяснить историю. Но то, как экономика работает, не имело ничего общего с тем, чему меня учили на факультете, когда я получал степень доктора экономики в Нью-Йоркском университете. Поэтому я должен сказать, что получал удовольствие, сравнивая реальность с тем, что сейчас я называю Мусорной Экономикой.
В официальных учебниках она не анализируется. Даже про мошеннические банки, лендлордов и монополистов говорится как про «зарабатывающих», откуда бы они ни извлекали доходы – как будто они вносят вклад в ВВП. Таким образом, я пришёл к выводу, что экономика как дисциплина созрела для революции.
Дж.Р.: Какова разница между той экономикой, которую нам преподают и тем, что вы узнали, занимаясь своей работой?
М.Х.: Для начала, когда я в 1960-х изучал экономику, делался акцент на истории экономический мысли, а также на экономической истории. Теперь этого нет.
Легко понять, почему. Адам Смит, Джон Стюарт Милль и другие классические экономисты стремились освободить свои общества от наследия феодализма: власти лендлордов и хищнической финансовой системы, а также от монополий, создания которых требовали держатели обязательств от правительств в качестве средства оплаты их военных долгов.
Ещё в 1960-х годах, точно так же, как и сегодня, университетские курсы не давали никакой практической подготовки по реальной статистике. Моя работа на Уолл-стрит касалась Счетов национального дохода и продукта и статистики платёжного баланса, публикуемой Министерством торговли каждые три года, а также статистики МВФ и Федерального резерва. В академических курсах даже не упоминалось о бухгалтерском учёте – поэтому не было никакого представления на концептуальном уровне о том, что такое «деньги», например, если речь идёт о пассивной части балансового отчета.
Курс «Экономика денег и банковское дело» в Университете Нью-Йорка была просто профанацией. Там речь шла о вертолётах, разбрасывающих деньги с неба – чтобы тратить их на товары и услуги, повышая цены. Не было понимания того, что вертолёт Федерального резерва летает только над Уолл-стрит, или о том, что банки создают деньги на своих собственных компьютерах. В них даже не признавалось, что банки дают кредиты потребителям главным образом на покупку недвижимости, либо спекулируют на акциях и облигациях, или занимаются рейдерским захватом компаний.
Экономику преподают как английскую литературу. Преподаватели объясняют принцип «приостановки неверия». Предполагается, что читатели романов верят в персонажей и положения, созданные автором. Преподавая экономику, студентам говорят, чтобы они поверили в чисто умозрительные допущения из параллельной вселенной, а затем трактуют экономическую теорию как чисто логическое упражнение, без какой-либо привязки к реальному миру.
Переход от вымысла к реальности происходит путём принятия политических выводов из этих не имеющих отношения к реальности допущений, как будто они действительно применимы к реальному миру: меры жёсткой экономии, экономика просачивающегося богатства, снимающая налоги с богатых, и отношения к государственным расходам как к «бремени», даже когда они идут на инфраструктуру.
Самое безосновательное предположение заключается в том, что Уолл-стрит и сектор финансов/страхования/недвижимости добавляют к производству, а не извлекают доходы из остальной экономики.
Дж.Р.: Что вы узнали, поработав в американской нефтяной промышленности?
М.Х.: Во-первых, я узнал, как нефтяная отрасль стала свободной от налогов. Не только с помощью пресловутых скидок с налога на истощение недр, но и с помощью вывода доходов в оффшоры, в страны с «удобными флагами», Либерию и Панаму. Это не настоящие страны. У них нет собственной денежной единицы, и они используют американские доллары. И там нет налога на прибыль.
Международные нефтяные компании продавали сырую нефть с Ближнего Востока или Венесуэлы по низким ценам панамским или либерийским компаниям – рассказывая производящим странам, что нефть не так уж и прибыльна. Эти аффилированные транспортные компании владеют танкерами, и держали очень высокие цены для нефтеперерабатывающих заводов и дистрибьюторов в Европе, в Северной и Южной Америке. Эти цены были настолько высоки, что эта нефтепереработка и другие операции «вниз по цепочке» поставки газа потребителям вообще не показывали прибыли. Таким образом, они не должны были платить европейские или американские налоги. Панама и Либерия не имели налога на прибыль. Поэтому глобальная прибыль нефтяных компаний не облагалась налогом.
Также я узнал разницу между дочерним отделением и аффилированной компанией. Нефтяные скважины и нефтяные месторождения рассматриваются как «дочерние отделения», а это означает, что их статистика консолидируется с головным офисом в Соединённых Штатах. Это даёт компаниям возможность получать налоговые скидки на истощение месторождений как зарубежных, так и американских.
Моя статистика показала, что средний доллар, вложенный нефтяной отраслью США, возвращался в Соединённые Штаты, согласно балансовым отчётам, оборачиваясь всего за 18 месяцев. (Это была не норма прибыли, но проводка по балансовым отчётам). Это открытие помогло нефтяной индустрии получить освобождение от «добровольного» контроля платёжных балансов, введённого в 1965 году, когда весь платёжный дефицит США был обусловлен войной во Вьетнаме. Золото утекало во Францию, Германию и другие страны, обеспечивая им платёжный профицит.
Формат учёта платёжного баланса, который я разработал для этого исследования, привёл меня к поступлению на работу в бухгалтерскую фирму «Артур Андерсен», чтобы посмотреть на платёжный баланс США в целом. Я обнаружил, что весь дефицит давали военные расходы за рубежом, а не международная помощь или торговля.
Мусорная экономика
Дж.Р.: Почему Вы считаете, что существует разрыв между академической экономической теорией и тем, как реально работает международная торговля и финансы?
М.Х.: Цель академической теории торговли – сказать студентам: «Смотрите на модель, а не на то, как на самом деле развиваются страны». Поэтому из всех отраслей экономической теории, теория торговли самая упорствующая в заблуждениях.
Для ведущих стран целью теории свободной торговли является убедить другие страны не защищать их собственные рынки. Это означает не развиваться по тому пути, которым следовала Британия, проводя свою политику меркантилизма, которая превратила её в родину промышленной революции. Это означает не защищать собственную промышленность, как делали США и Германия, для того чтобы догнать промышленность Британии в начале 19 века и обогнать её в начале 20-го века.
Теоретики торговли начинают с заключения: либо свободная торговля, либо (в прошлые времена) протекционизм. Теория свободной торговли в изложении Пола Самуэльсона и других начинается с приказа студентам принять как данность параллельную вселенную – ту, которой на самом деле не существует. Вывод, с которого они начинают, это что свободная торговля делает распределение дохода между трудом и капиталом одинаковым для всех. А поскольку в мире стоимость сырья и долларового кредита, а также оборудования одинакова, то оказывается, что сходные пропорции означают равенство. Все последующие допущения призваны привести к этому нереалистичному выводу.
Но если начать с реального мира, а не с академических допущений, то вы увидите, что мировая экономика поляризуется. Академическая теория торговли не может это объяснить. На самом деле, она отрицает, что сегодняшние реалии могут существовать вообще!
Главная причина того, почему мир поляризуется – из-за финансовой динамики между экономиками стран-кредиторов и стран-должников. Но теория торговли начинает с допущения мира бартера. Наконец, когда сделан переход от теории торговли к международным финансам, допущение состоит в том, что страны с растущим торговым дефицитом могут «стабилизироваться», вводя меры жёсткой экономии, понижая зарплаты, опустошая пенсионные фонды и вступая в классовую войну против трудящихся.
Все эти допущения были опровергнуты уже в 18-м веке, когда Британия стремилась построить свою империю, проводя политику меркантилизма. Протекционистская американская школа экономики в 19-м веке выдвинула доктрину Экономики с высокими заработными платами, для борьбы с теорией свободной торговли. Ничего из этого исторического контекста не приводится в сегодняшних официальных учебниках. (Я даю исторический обзор в книге «Торговля, развитие и внешний долг», новое издание, 2002 г. В этой книге изложен мой курс по международной торговле и финансам, который я читал в Новой школе с 1969 по 1972 гг.).
В 1920-х годах теория свободной торговли использовалась с целью настоять, что Германия сможет выплачивать репарации, намного превышающие её способность зарабатывать иностранную валюту. Кейнс, Гарольд Мултон и другие экономисты оспаривали эту теорию. В самом деле, уже в 1844 году Джон Стюарт Милль описывал, как выплата внешних долгов понижает курс валют. Когда это происходит, что понижается, так это в основном зарплаты. Поэтому то, что сходит сегодня за общепринятую теорию торговли, это в основном аргументация в пользу снижения зарплат и ведения классовой войны против трудящихся.
Вы можете совершенно ясно видеть это в еврозоне, прежде всего по мерам жёсткой экономии, навязанным Греции. Программа жёсткой экономии, которые МВФ навязывал странам-должникам Третьего мира с 1960-х годов, продвигается. Это похоже на своего рода репетицию, призванную обеспечить прикрытие для того же сорта «экономического равновесия», которую мы можем видеть в Соединённых Штатах.
Дж.Р.: Могут ли США погасить свои долги окончательно? Имеет ли вообще значение размер федерального долга, 18 он или 19 триллионов? Должны ли мы погасить национальный долг?
М.Х.: Именно в основном сторонники жёстких мер экономии, противники трудящихся, выступают за то, чтобы балансировать бюджет, и даже за направление излишков на погашение государственного долга. Результатом должна быть бедность.
Проводится ложная параллель с частными сбережениями. Конечно, люди должны выбираться из долгов путём экономии на том, что можно. Но правительства это другое дело. Правительства создают деньги и вкладывают их в экономику, управляя бюджетным дефицитом. Бумажные деньги в вашем кармане это с технической точки зрения долг правительства. В государственном балансовом отчёте он значится в пассиве баланса.
Когда президент Клинтон добивался бюджетного профицита в конце 1990-х, это высасывало деньги из американской экономики. Когда правительства не управляют дефицитами, экономика вынуждена полагаться на банки – которые назначают проценты за предоставление кредита. Правительства могут точно так же создавать деньги и на своих компьютерах. Они могут это делать, не будучи обязанными платить держателям облигаций и банкам.
В этом суть Современной монетарной теории (СМТ). Она разработана в основном в Университете Миссури в Канзас-сити, главным образом, Рэнди Рэем – который только что опубликовал серию книг о деньгах – и Стефани Килтон, которую Берни Сандерс назначил главой Бюджетного комитета Сената от демократической партии.
Если бы правительство должно было погашать свои долги на постоянной основе, то денег бы не было – за исключением тех, что создаются банками. Этого не было никогда и нигде в истории, начиная с древней Месопотамии. Все деньги – это государственный долг, собираемый в виде выплаты налогов.
Это создание денег правительством не означает, что правительства могут выплачивать внешние долги. Опасность появляется, когда долги держатся в иностранной валюте. Правительства не могут облагать налогами иностранцев. Погашение внешних долгов оказывает понижающее давление на обменный курс. Это приводит к кризисам, которые часто кончаются уступкой политической власти МВФ и иностранным банкам. А те требуют «определённых условий» в виде принятия законов против трудящихся и проведения приватизации.
В случаях, когда национальные экономики не могут погасить внешний долг из текущих доходов платёжного баланса, долги должны списываться, а не погашаться. Если их не списывать, вы получите те меры жёсткой экономии, которые сегодня раздирают на части Грецию.
Дж.Р.: Вы говорите, что общепринятая экономическая теория и академическая наука выступают на стороне кредиторов? Почему это так?
М.Х.: Торнстейн Веблен указывает, что корыстные интересы это главные спонсоры и покровители высшего образования в Америке. Вряд ли стоит удивляться, что они продвигают взгляды на мир с точки зрения банкира. Империалисты продвигают схожее, своекорыстное, мировоззрение.
Экономическая теория, как и история, пишется победителями. В сегодняшнем мире это означает финансистов. Они описывают банки как играющие производительную роль, как будто их кредиты создана для того, чтобы заёмщики зарабатывали деньги, чтобы погашать проценты, и всё же оставлять что-то для себя. Притворство, что банки финансируют создание производственного капитала, а не растаскивают активы.
А какой ещё вы хотели пропаганды от банков? Классическому различию между производительными и непроизводительными (то есть экстрактивными) кредитами не учат. Результатом стало превращение общепринятой экономической науки в пиар-компанию за сохранение статус-кво, которым тем временем становится всё более несправедливым и поляризует экономику.
Дж.Р.: Что можно узнать, изучая историю экономической мысли? Что из того, что понимали Адам Смит и люди его эпохи, а также те, кто последовал за ними, может оказаться полезным для нас сегодня?
М.Х.: Если Вы читаете Адама и Смита и последующих классических экономистов, то видите, что их главной заботой было распознать различие между производительной и непроизводительной экономической деятельностью. Они хотели выделить непродуктивный доход рантье, и непродуктивные расходы и кредит.
Чтобы сделать это, они разработали трудовую теорию стоимости, чтобы различать стоимость от цены – причём «экономическая рента» является превышением цены над социально необходимыми затратами на производство. Они хотели освободить промышленный капитализм от наследия феодализма: налогоподобной земельной ренты, выплачиваемой наследственной земельной аристократии. Они также выступали против монополий, за создание которых правительствами настаивали держатели облигаций, продаваемых, чтобы погасить государственный долг. Вот почему были созданы Ост-Индская компания и Компания Южных Морей с их особыми привилегиями.
Смита и его последователей превозносят как отцов-основателей экономики «свободного рынка». Однако они определяли свободный рынок диаметрально противоположным от сегодняшних самопровозглашённых неолибералов образом. Смит и другие классические экономисты выступали за рынки, свободные от экономической ренты.
Классические реформаторы понимали, что прогрессивное налогообложение, чтобы остановить политику, благоприятствующую рантье, требовало правительства, достаточно сильного, чтобы бросить вызов самым влиятельным и укоренившимся корыстным интересам в обществе. Движение 19-го века за парламентскую реформу в Британии было направлено на расширение прав Палаты общин, чтобы отобрать права у Палаты лордов, и на то, чтобы обложить налогом лендлордов. (В итоге этот закон был принят в 1910 году, после конституционного кризиса). И вот сейчас происходит борьба кредиторов за то, чтобы свести на нет демократическую политику, что самым печальным образом видно на примере Греции.
Сегодняшние неолибералы определяют свободные рынки как те, что полностью освобождены для искателей ренты и банков-хищников от государственного регулирования и налогов.
Не удивительно, что история экономической мысли выдрана из курса обучения. Чтение великих классических экономистов показало бы, как была извращена программа реформ Просвещения. Мир сейчас скатывается в эпоху контр-просвещения, в экономику нео-рантье, которая ведёт к прекращению экономического роста.
Дж.Р. Почему экономическая мысль хочет свести к минимуму роль долга? Например, я читал Пола Кругмана, и он говорит, что общий объём долга не является проблемой, например, невозможно найти следов интернет-банкротств в ВВП или в кризисе 1987 года.
М.Х.: Когда экономисты говорят о деньгах, они пренебрегают тем, что все деньги и кредит это долги. Это суть бухгалтерского учёта и отчётности. В балансовом отчёте всегда две графы. И деньги или сбережения одного участника это всегда долг другого участника.
Господствующие модели экономики описывают мир, который работает на основе бартера, а не на основе кредита. Основная характеристика кредита и долга в том, что они приносят проценты. Любую процентную ставку можно рассматривать как время удвоения. Уже в Вавилоне в 1900 годах до нашей эры писцов учили рассчитывать сложные проценты, и сколько времени потребуется на то, чтобы сумма удвоилась (5 лет), выросла вчетверо (10 лет) или выросла в 64 раза (30 лет). Мартин Лютер называл ростовщичество Какусом, чудовищем, которое пожирает всё. А в третьем томе «Капитала», а также в своёй работе «Теория прибавочной стоимости», Маркс собрал все классические сочинения о том, как с процентами растут долги по чисто математическим законам, безотносительно к способности экономики их погашать.
Проблема с долгом это не только проценты по нему. Ссуда Шейлока за фунт человеческой плоти была кредитом с нулевой процентной ставкой. Когда случается неурожай, фермеры не могут заплатить даже основную сумму. Они после этого могут потерять свою землю, которая даёт им средства к существованию. Конфискация является ключевой частью динамики кредит/долг. Но девиз господствующей неолиберальной экономики: «Если твой глаз соблазняет тебя, вырви его». Обсуждение неподъёмности долга это атака на кредиторов.
Каждый, кто решит рассчитать платёжеспособность, быстро понимает, что весь объём долгов погасить невозможно. Кейнс доказывал это в 1920-м году относительно неспособности Германии выплатить репарации.
Излишне говорить, что банки и держатели бондов не хотят говорить ни о каких аргументах, объясняющих пределы возможных выплат, чтобы не загонять экономики в депрессию. Вот о чём моя книга «Убивая хозяина». Это как раз то направление, в котором сейчас движется еврозона, да и Соединённые Штаты тоже страдают от долговой дефляции.
Обращаясь ко второй части Вашего вопроса – Кругман и другие говорят, что размер долга не имеет значения, потому что «мы должны эти деньги самим себе». Однако «мы», которые должны, это 99 Процентов; а «самим себе» означает Одному Проценту. Поэтому 99% должны Одному Проценту. И они должны всё больше и больше, благодаря «волшебству сложных процентов».
Слабое место Кругмана в том, что касается понимания денег. В своём известном споре со Стивом Кином он отрицал, что банки создают деньги или кредит. Он настаивал, что коммерческие банки выдают в кредит только те деньги, которые у них хранятся в виде вкладов. Но Кин и школа Современной монетарной теории (СМТ) показывают, что кредиты создают вклады, а не наоборот. Когда банкир записывает кредит с клавиатуры своего компьютера, он создаёт депозит в качестве неотъемлемой части.
Внутренние деньги легко создаются при помощи компьютера. Эта привилегия даёт возможность банкам взимать проценты. Правительства с такой же лёгкостью могут создавать деньги на собственных компьютерах. Неолиберальные приватизаторы хотят запретить это делать правительствам, так, чтобы экономики были вынуждены полагаться только на коммерческие банки при получении денег и кредитов, которые нужны им для роста.
Математика сложных процентов означает, что экономики могут погашать свои долги только создавая финансовый пузырь – всё больше и больше кредитов, чтобы поднять цены активов в секторе недвижимости, акций и облигаций, давая возможность банкам выдавать более крупные кредиты. Сегодня экономики обязаны превращаться в схему Понци, чтобы продолжать работать – до тех пор, пока не рухнут или не наступит крах.
Дж.Р.: Макроэкономические модели для прогнозирования будущего и для разработки политики в таких организациях как МВФ, часто рассматривают финансовый и банковский сектор просто как ещё один сектор промышленности, как, например, строительство и производство. Как эти организации рассматривают свою модель финансового сектора?
М.Х.: МВФ действует как коллектор для глобальных держателей облигаций. Его прогнозы начинаются с предположения, что все долги могут быть выплачены, если экономики урежут зарплаты и опустошат пенсионные фонды, с тем, чтобы заплатить банкам и держателям облигаций.
До тех пор, пока кредиторы остаются у власти, они вполне готовы пожертвовать Девяноста девятью процентами, чтобы заплатить Одному проценту. Когда программы «стабилизации» МВФ приводят к дестабилизации его беззащитных жертв, официальные СМИ возлагают вину за этот крах на страну-должника, за то что она не пролила достаточно крови, чтобы навязать ещё более жёсткую экономию.
Экономисты часто описывают свою дисциплину как «распределение ограниченных ресурсов между конкурирующими целями». Но когда ресурсы или деньги действительно становятся ограниченными, экономисты называют это кризисом и говорят, что это вопрос компетенции политиков, а не их ведомства. Экономические модели являются лишь маргинальными – в смысле, для небольших изменений, а не структурных.
Единственная тенденция, которая действительно растёт неумолимо – это тенденция задолженности. Чем больше растут долги, тем больше они тормозят «реальную» экономику производства и потребления. Поэтому чем-то нужно жертвовать: либо экономикой, либо требованиями кредиторов. А это, конечно, меняет структуру экономики. Это политическая, а также и экономическая, реформа.
Что касается второй части Вашего вопроса – как кредитные организации моделируют финансовый сектор – когда они смотрят на цены, они учитывают только зарплаты и потребительские цены, а не стоимость активов. Тем не менее, банковский кредит привязан к стоимости активов, потому что кредиты берутся на покупку домов или коммерческой недвижимости, акций и облигаций, а не на покупку хлеба и масла.
Не замечать того, что очевидно важно, требует огромного усилия по сужению поля зрения. Но, как заметил Эптон Синклер, есть некоторые посты – например, работа банкира в Центробанке или автора передовиц в «Нью-Йорк Таймс» – которые требуют от соискателя не разбираться в теме, которой им предписано заниматься. Поэтому у нас есть Пол Кругман, который пишет о деньгах и банках, МВФ, занимающийся финансовой стабилизацией, а также политики от «рубиномики», занимающиеся спасением банков вместо спасения экономики.
Если можно, добавлю технический ответ: МВФ не осознаёт, что «бюджетная проблема» – выжимание внутренней валюты из экономики с помощью обложения налогами зарплат и промышленности – совершенно отлична от «трансфертной проблемы» конвертирования этих денег в иностранную валюту. Это различие было сутью споров о германских репарациях в 1920-х годах. Это центральная тема моей истории экономических теорий в книге «Торговля, развитие и внешний долг».
Проведение этого разграничения показывает, почему программы жёсткой экономии не помогают странам погашать свои внешние долги, но раздирают их в клочья и приводят к эмиграции и бегству капиталов.
Дж.Р.: Делает ли финансовый сектор вклад в ВВП?
М.Х.: Финансовый сектор это сектор-рантье – внешний по отношению к «реальной» экономике производства и потребления, и, следовательно, это вид непроизводительных затрат. Как непроизводительные затраты, его следует вычитать из ВВП.
Дж.Р.: Так же, как нефтяная отрасль финансирует мусорные научные исследования по отрицанию глобального потепления, Уолл-Стрит финансирует и обеспечивает мусорную экономическую науку и теорию равновесия?
М.Х.: Упасть лицом в грязь это некое состояние равновесия. Как и смерть – и каждый момент умирания. Равновесие это просто состояние в некоторый момент времени. Уровень воды на 20 или 30 футов выше будет ещё одним состоянием равновесия. Но что касается нефтяной отрасли, «равновесие» означает, что её доходы продолжают расти с данной скоростью, год за годом. Это означает продавать всё больше и больше нефти, даже если это приводит к повышению уровня океана и затопления континентов. Это просто игнорируется, как не имеющее отношение к прибылям. Но ко времени, когда начнётся потоп, сегодняшние исполнительные директора получат свои бонусы и доходы от прироста капитала и уйдут в отставку.
Этот вид близорукости и есть суть мусорной экономики. У неё сужено поле зрения.
Что ещё делает экономику мусорной, так это предположение, что любое «возмущение» приводит в действие компенсационные силы, которые возвращают экономику к её «исходному» состоянию – как если бы она была стабильной, не двигаясь по дороге долговой кабалы и соответствующей экономической поляризации.
Реальность состоит в том, что системные аналитики называют положительной обратной связью: когда экономика теряет баланс, особенно в результате деятельности финансовых хищников, положительная обратная связь и самоусиливающиеся тенденции толкают её ко всё большей разбалансировке.
В моей книге по теории торговли прослеживается история экономистов, которые это понимали. Как только класс или экономика страны залезает в долги, долговая нагрузка имеет тенденцию к неуклонному росту, до тех пор, пока не задушит рыночный спрос и не загонит экономику в долговую дефляцию. Доходы высасываются вверх, к кредиторам, которые затем обращают взыскание на активы должников. Это сокращает налоговые поступления, заставляя бюджеты становится дефицитными. А когда правительства увязли в долгах, они становятся более податливыми к давлению требований приватизировать государственные предприятия. Активы переходят к монополистам, которые ещё больше сокращают экономику, стремясь к получению хищнической ренты.
Экономика, идущая к банкротству и вынужденная распродавать свою землю, права на разработку газовых месторождений, порты и коммунальные службы, например, Греция, находится «в равновесии» в любой данный момент времени, то есть её население трудоспособного возраста эмигрирует, люди теряют свои пенсионные сбережения и бедствуют.
Когда экономисты трактуют депрессии как всего лишь самопроизвольные «спады деловой активности», они на самом деле говорят, что не требуется никаких действий со стороны государства, «вмешивающегося» в «рынок», чтобы поправить дела и вернуть экономику на путь процветания. Поэтому понятие равновесия это в своей основе либертарианская, отрицающая роль государства, теория.
Но когда банки приводятся к «равновесию» путём списания долгов, в соответствии с платёжеспособностью заёмщиков, карманные политики Уолл-Стрита и журналисты, пишущие на экономические темы, называют это кризисом и утверждают, что банки и держатели облигаций должны быть спасены, иначе наступит кризис. Это не решение. Это только дальнейшее усугубление проблемы.
Конечно, альтернатива есть. Она в том, чтобы понять динамику и работать над преобразованием экономики и социальных структур. Вот о чём говорила классическая экономика.
Пост-классическая революция была маржиналистской. Это означает, что экономисты смотрят только на небольшие изменения, а не на структурные реформы. Это ещё один способ сказать, что реформ не нужно – потому что реформы меняют структуры, а не только перераспределяют чуточку дохода в качестве пластыря для заклеивания дыр.
То, что когда-то было «политической экономией», уступило место прямой и откровенной «экономике» Первой Мировой войны. По мере того, как она становилась всё более абстрактной и математической, студенты, изучающие этот предмет, потому что они хотели сделать мир лучше, вытеснялись в другие дисциплины. Таков был мой опыт преподавания в Новой школе уже почти пятьдесят лет назад. Эта дисциплина с тех пор стала намного более зашоренной.
Сегодняшнее положение мира финансов
Дж.Р.: По всему миру мы видим, что примерно для 25% всего государственного долга сейчас установлена доходность с отрицательными процентными ставками. Что это означает? Считаете ли Вы, что это будет продолжаться?
М.Х.: С одной стороны, отрицательные процентные ставки отражают бегство инвесторов в безопасность. Их тревожит, что эти долги не могут быть погашены и что по ним могут быть объявлены дефолты.
Они видят также, что Соединённые Штаты и Европа находятся в состоянии долговой дефляции, когда люди и компании должны платить банкам, вместо того, чтобы тратить свой доход на товары и услуги. Поэтому рынок сжимается, продажи и прибыли падают, и фондовый рынок идёт вниз.
Этот спад Федеральный резерв и Европейский Центробанк компенсировали, пытаясь снова раздуть Экономику Пузырей с помощью количественного смягчения – предоставляя резервы банкам в обмен на их портфели или ипотеки и другие ссуды. Иначе банки вынуждены были бы продавать эти кредиты «на рынке» при падении цен.
Поэтому во имя спасения «рынка» Федрезерв и ЕЦБ аннулировали рынок. Сегодня более 80% ипотечных сделок в США гарантируется Федеральной жилищной администрацией. Банки не выдадут кредит, если правительство не возьмёт на себя риск неплатежа. Поэтому банкиры только притворяются свободным рынком. Они делают это для своих жертв.
«Бегство в безопасность» это уход с рынков акций и облигаций в государственные долговые бумаги. Акции и облигации могут расти в цене, какие-то компании могут банкротиться, но национальные правительства всегда могут напечатать деньги, чтобы заплатить держателям своих облигаций. Инвесторы обеспокоены в основном тем, чтобы сохранить то, что имеют – обеспечить сохранность основной суммы. Они готовы получать меньший доход в обмен на сохранность того, что вложили.
Вот угол, в который загнала себя экономика. Решение большинства проблем создаёт новые проблемы – отдачу или мощную обратную реакцию, которая зачастую оборачивается ещё большими проблемами. Отрицательные процентные ставки означают, что пенсионные фонды не могут инвестировать в ценные бумаги, доходность по которым достаточна, чтобы они выплачивали то, что обещали своим вкладчикам. Страховые компании не могут заработать денег на выплаты держателям своих полисов. Поэтому чем-то необходимо жертвовать.
Будут разрывы в цепочке платежей. Но способ, который запланирован управляющими Уолл-Стрита в Министерстве финансов и Федрезерве – это пожертвовать мелкими вкладчиками в пользу крупных институциональных инвесторов. Поэтому итогом, как я его вижу, будет замедленный крах.
Дж.Р.: Могут ли быть более симбиотические отношения с глобальными финансовыми институтами? Чтобы деньги имели ценность, не нужна ли экономика функционирующая, а не полностью финансиализированная?
М.Х.: Деньги это долг. Это требование к какому-то должнику. Государственные деньги это требование их держателя к государству, принимающему их в качестве оплаты задолженности по налогам.
Будучи требованием к должнику, деньги не обязательно нуждаются в функционирующей экономике. Они могут быть частью процесса взыскания и реализации залогового имущества, передачи имущества кредиторам. Финансиализированная экономика стремится лишить экономику денег, высасывая их наверх, кредиторам, то есть Одному Проценту. Именно это произошло в Риме, и результатом стали Тёмные века.
Дж.Р.: В 2007/2008 годах у нас был крах субстандартной ипотеки, а с 2014 года произошёл крах цен на сырье, сейчас низкие цены на нефть; связано ли это с тем, что происходит на рынках развивающихся экономик? Нет ли в развивающихся рыночных экономиках и Китае очередного кризиса субтандартной ипотеки?
М.Х.: Сегодняшняя депрессия в США и Еврозоне происходит не из-за Китая. Она происходит из-за внутренней долговой дефляции. Цены на сырьевые товары и потребительские расходы падают, в основном из-за того, что потребители вынуждены отдавать бОльшую часть своих зарплат финансовому/страховому сектору и сектору недвижимости в виде рентных или ипотечных платежей, на погашение студенческих кредитов, банковских кредитов и задолженности по кредитным картам, плюс 15%, которые удерживаются из зарплат согласно закону о страховых взносах на программы социального и медицинского страхования (а на самом деле, чтобы дать правительству возможность сократить налоги на лица с высоким уровнем доходов), а также подоходный налог и налог с продаж. После всех этих выплат у потребителей остаётся не так уж много, чтобы потратить на товары. Поэтому, конечно, цены на сырьевые товары падают.
Нефть это особый случай. Саудовская Аравия пытается выдавить из бизнеса своих конкурентов-сланцевиков, а также навредить России. Что понижает цены на газ для американских и европейских потребителей, но этого недостаточно, чтобы стимулировать восстановление экономики.
Дж.Р.: Вы пиcали, что мы вступаем в финансовую холодную войну – МВФ и США очень жёстки к погашению кредитов странами-должниками, но на Украине они сделали исключение по отношению к России – не могли бы Вы рассказать о Вашей последней работе по этой теме?
М.Х.: Американские дипломаты радикально изменили правила кредитования МВФ как часть своих экономических санкций, введённых против России в результате государственного переворота, совершённого «Правым сектором», «Свободой» и их союзниками-неонацистами в Киеве. Лёгкость, с которой США изменили эти правила, чтобы поддержать вооружённый переворот, показывает, что МВФ это просто инструмент президента Обамы в политике Новой холодной войны. Целью было дать возможность МВФ продолжать давать деньги военной хунте, даже несмотря на то, что Украина находится в состоянии дефолта по своему долгу в 3 миллиарда долларов России, даже несмотря на то, что Украина отказывается обсуждать погашение кредита, и даже несмотря на то, что деньги МВФ использовались для финансирования клептократов, таких, как Коломойский, чтобы он послал свою частную армию против русскоговорящего населения Донбасса. Украина не имеет никаких средств, которые можно было бы предвидеть, чтобы расплатиться с МВФ и с другими кредиторами, с учётом разрушения ей своей промышленности, ориентированной на экспорт, на Восток. Статья на эту тему размещена на моём сайте michael-hudson.com.
Дж.Р.: В сегодняшней экономике есть некоторые поистине удивительные технологии от таких компаний, как «Эппл»; но «Эппл» это, кроме того, и пример финансовой инженерии, как Вы подчёркиваете в своей книге. Какие финансовые инновации связаны с историей акций «Эппл»?
М.Х.: Основная финансовая инновация «Эппл» заключалась в том, чтобы создать филиал в Ирландии и делать вид, что деньги, которые компания делает в США и в других странах, зарабатываются в Ирландии – в которой ставка подоходного налога всего 15%.
Проблема заключается в том, что если «Эппл» переведёт этот доход обратно в Соединённые Штаты, она будет должна заплатить американский налог на прибыль. Она хочет этого избежать – если только Уолл-Стрит не сможет убедить политиков объявить «налоговые каникулы», что позволило бы уклоняющимся от налогов вернуть все свои заработанные за рубежом деньги в Соединённые Штаты «освобождёнными от налогов». Это была бы налоговая амнистия только для очень богатых людей, но не для остальных 99%.
Дж.Р.: Этот взгляд с точки зрения налогов объясняет, почему «Эппл», чуть ли не самую богатую компанию в мире, активные держатели акций убеждают занимать. Почему богатейшая компания должна залезать в долги?
М.Х.: Ответ в том, что «Эппл» может занимать у американских банков под низкие проценты, чтобы выплачивать дивиденды по своим акциям, вместо того, чтобы платить из этих дивидендов, переводя свой доход на родину и платить налоги, как положено.
Казалось бы, это ненормально – занимать у банков и выплачивать дивиденды. Но это стадия «каннибализма» современного финансового капитализма, в американском стиле. Что касается фондового рынка в целом, в последнее время примерно 92% доходов использовалось для выплаты дивидендов или на обратный выкуп акций.
Дж.Р.: Каков возможный результат всех этих обратных выкупов акций корпорациями, с целью раздуть цены своих акций?
М.Х.: Проблема с компанией, использующей свою прибыль тупо для скупки собственных акций с целью поддержки их стоимости (и, следовательно, позволить руководителям увеличивать своё жалованье и бонусы, а также увеличивать доходы капитала по своим опционам на акции) в том, что этот ценовой всплеск временный. В прошлом году был побит рекорд по величине обратного выкупа акций американскими компаниями. Но с 1 января рынок рухнул на 20%. Кредиты, взятые американскими компаниями для скупки акций, никуда не делись; а доходы, которые компании использовали обычно для скупки этих акций, сейчас исчезли.
Корпорации не используют свой доход для долгосрочных инвестиций с целью расширения бизнеса. Горизонт финансового планирования всегда был краткосрочным. Проекты с долгосрочной отдачей сворачиваются, потому что руководство и финансовые менеджеры просто хотят хапнуть денег и сбежать. То есть это менталитет финансистов.
Дж.Р.: Каков итог всех этих корпоративных обратных выкупов с целью накачивания цен акций?
М.Х.: Когда пыль оседает, от компаний, финансиализированных таким образом, остаются погрязшие в долгах пустые оболочки. Потом руководство идёт к своим профсоюзам и угрожает объявить банкротство, если профсоюзы не снизят свои пенсионные требования. Таким образом, имеет место преднамеренная тактика загонять компании в долги ради краткосрочных прибылей и выигрыша от цен на акции на короткий период, и ужесточение классовой войны против сегодняшних и бывших работников и пенсионеров как долгосрочная политика.
Дж.Р.: Почему бизнес-школы поддерживают финансиализацию? Отражение политики получения краткосрочных выгод?
М.Х.: Финансовый сектор это главный спонсор бизнес-школ. Они стали обучающей площадкой для главных финансовых директоров. В Гарварде профессор Дженсен рассудил, что менеджеры должны быть нацелены на служение акционерам, а не компании так таковой. Поэтому естественно, финансовые директора используют корпоративные прибыли для обратного выкупа акций и выплату дивидендов, что обеспечивает краткосрочный всплеск стоимости акций.
Идеологический фундамент сегодняшних бизнес-школ в том, что контроль над экономикой должен быть передан из рук государства в руки финансовых менеджеров – то есть, Уолл-Стриту. Таково их представление о свободном предпринимательстве. Его неизбежной тенденцией является то, что на Уолл-Стрите будет осуществляться более централизованное планирование, чем в Вашингтоне.
Цель этого финансового планирования совершенно другая, чем у государства. Как я писал в книге «Убивая хозяина»:
«Евро и ЕЦБ были созданы таким образом, чтобы лишить правительства права создавать деньги с любой другой целью, кроме как для поддержки банков и держателей облигаций… Финансовый сектор берёт на себя планирование экономики, поручая своим техническим специалистам проведение денежно-кредитной и фискальной политики, без каких-либо демократических голосований или референдумов по вопросам кредитной и налоговой политики».
Планирование финансистов всегда было краткосрочным. Именно поэтому планирование нельзя отдавать банкам и держателям облигаций. Их менталитет заточен на извлечение, и это приводит к политике «хапнуть и сбежать». То, что сходит за общепринятый финансовый анализ – это просто сложить, сколько должен должник и требовать оплаты, а не способствовать экономическому росту. Для финансовых менеджеров, экономическое процветание и безработица это «экстерналии», другими словами, не входящие в рассматриваемое ими уравнение.
Будущее
Дж.Р. Подходящий пример для нашего обсуждения это история Греции в последние годы, потому что политическая партия СИРИЗА пришла к власти с идеями, которые традиционно представляли левые партии. Способна ли организация с традиционными левыми идеями ответить на вызовы, относящиеся к финансовой войне?
М.Х.: Левые и бывшие Социал-демократическая и Рабочая партии поставили себе предел, сосредоточившись на политических и культурных вопросах, а не на экономической политике, которые привели когда-то к их созданию. Чего нет в фокусе их внимания, так это теории ренты и финансового анализа. Частично это объясняется, вероятно, тем, что их тайно финансируют США и спонсируют неолибералы типа Блэра.
Еврозона угрожает Греции внутренней дестабилизацией, если та не подчинится требованием Тройки. Лидеры СИРИЗА обеспокоены, что последующий кризис может привести к власти правую неонациосткую группировку вроде «Золотой зари», либо к военной диктатуре, то есть власти олигархии, подчинённой США и немецким неолибералам.
Поэтому политический выбор сегодня во многом похож на то, что было в 1930-х, когда глобальная экономика тоже катилась вниз. Выбор между национализмом и популизмом справа, либо социализмом, оживляющим то, что некогда было политикой левых партий.
Дж.Р. Возможно ли списание долгов? Разве долги одних это не сбережения других, например, пенсионных фондов, пенсионных планов и программ?
М.Х.: Проблема, на самом деле, в том, что долг одной стороны имеет своё соответствие в сбережениях другой стороны. Неуплата долгов, таким образом, связана с аннулированием финансовых претензий к должнику какой-то другой стороной. Что происходит со сбережениями в балансовом отчёте другой стороны?
Дж.Р.: Политический вопрос состоит в том, кто первым понесёт потери?
М.Х.: Ответ – наименее политически защищённые. Конец игры – «крупная рыба пожирает мелкую рыбёшку». Пенсионные фонды – в числе первых, кем пожертвуют, в то время как держатели государственных облигаций защищены лучше всех. Пенсии греков уже списаны, а сбережения американских пенсионных фондов, социального обеспечения и других социальных программ в числе первых, которые будут аннулированы.
Единственный путь честной отмены долгов – это списание долгов со счетов самых богатых, а не самых нуждающихся. Это противоположно тому, как решаются дела сегодня. Вот почему Южная Европа радикализуется по вопросу долга.
Дж.Р.:: Обрушатся ли финансиализированные экономики? Оставив нефинансиализированные?
М.Х.: Один Процент, которому принадлежит основная часть сбережений в экономике, вполне готов обрушить общество в депрессию, чтобы взыскать долги по своим требованиям. Именно их алчность является причиной того, что мы находимся в состоянии экономической войны, во многом похожей на Войну сословий в Древнем Риме, которая сформировала Республику, с её столетием гражданской войны между должниками и кредиторами, в 133-29 гг. до н.э.
Аргентина уже рушится, что и следует ожидать от должников-стран Третьего мира, когда они соглашаются на меры жёсткой экономии от МВФ и его «условия» для выдачи кредитов, стремясь удержать свои валюты от обесценивания. Чтобы избежать положения, когда их вынуждают проводить такую пагубную и антидемократическую политику, этим странам, похоже, придётся перейти из орбиты США и Еврозоны в орбиту БРИКС. Вот почему сегодняшний финансовый кризис ведёт к новой холодной войне. Она настолько же финансовая, сколько и военная.
Дж.Р.: Что бы Вы бы посоветовали политикам для восстановления процветания в будущем?
М.Х.: Проблема в том, кому эти советы давать. Большинство политиков сегодня – по крайней мере, в Соединённых Штатах – это марионетки своих спонсоров, дающих деньги на их избирательные кампании. Президент Обама, в сущности, лоббист своей уолл-стритовской банды Роберта Рубина в партии демократов. Подобного рода демагог не обратит никакого внимания на советы о политике, которые мог бы предложить я или другие экономисты. Их работа – не улучшать дела в экономике, а защищать спонсоров своих избирательных кампаний из числе Одного Процента за счёт экономики.
Но когда я приезжаю в Китай или Россию, советую вот что (пока, должен признаться, без особого успеха):
Во-первых, обложить налогом земельную ренту и другую экономическую ренту. Сделать её налоговой базой. Иначе эта приносящая ренту земля окажется в залоге у банков, за проценты по кредиту, взятому для покупки приносящих рентные доходы активов.
Второе, сделать банки учреждениями общественного пользования. Создание кредита это как земля или воздух: монополия, созданная обществом. Как органы государственной политики, они не будут играть в деривативном «казино», или давать корпоративные кредиты на поглощение рейдерам, или подделывать ипотечные документы.
Третье, не приватизировать базовые коммунальные услуги. Государственная собственность даёт возможность поставлять эти услуги по разумным тарифам, или на основе субсидий, или бесплатно. Это делает экономику более конкурентоспособной. Затраты на модернизацию общественной инфраструктуры могут покрываться за счёт системы налогообложения экономической ренты, а не зарплат.
Дж.Р.: Что в итоге получится?
М.Х.: Для Еврозроны жребий брошен. Страны должны выходить из зоны евро, так, чтобы государства могли создавать снова собственные деньги, и сопротивляться требованиям кредиторов раздербанить и приватизировать государственную собственность.
Для Соединённых Штатов, я не вижу согласованной альтернативы неолиберализму, выжимающему из экономики всё больше и больше процентных и рентных платежей, всё больше загоняющему переживающую сегодня экономический спад экономику в долговую яму.
Дж.Р.: А как можно не выплачивать долги?
М.Х.: Есть два способа не платить долги: либо отменив и отказавшись от них, либо путём выкупа, когда кредиторы забирают или требуют собственность вместо денежной компенсации.
Первый способ не платить это объявить дефолт или объявить освобождение от старых обязательств. Самый успешный пример в современную эпоху это «немецкое экономическое чудо» – денежная реформа1948 года, проведённая союзниками в Западной Германии. Тогда были отменены внутренние долги в Германии, за исключением заработной платы, которую были должны работодатели работникам, и минимальных резервов.
Правительство Соединённых Штатов борется против создания международного суда по рассмотрению возможности национальных экономик погашать долги. Если такой суд не будет создан, глобальная экономика будет разрушаться. Это происходит, и проявляется в виде Новой холодной войны, ведущейся США и его сателлитами из НАТО против стран БРИКС (Китай, Россия, Южная Африка, Бразилия и Индия), наряду с Ираном и другими странами-должниками.
Излюбленная политика США по отношению к этим странам – продажа всёго, что есть у этих стран в государственной собственности, когда у них не хватает денег, чтобы погасить свои долги. Это стадия «перехода заложенной недвижимости в собственность залогодержателя».
Если не прибегнуть к этим двум способам не платить долги, экономики впадают в долговую дефляцию. Доход у производителей и потребителей, компаний и правительств изымается, чтобы заплатить кредиторам. По мере ослабления экономики страны-должника задолженность по долговым обязательствам растёт, часто при повышающихся процентных ставках, отражающих риск неплатежа, когда кредиторы понимают, что «бизнес как обычно», это уже не тот способ, каким долги могут быть погашены.
Страны-должники могут отсрочить неизбежное, заняв у МВФ или американского казначейства, чтобы откупиться от держателей облигаций. Это спасает последних от убытков – оставляя страну-должника с долгами, которые аннулировать ещё труднее, потому что это долги правительствам других стран или международным организациям. Вот почему это очень плохая политика для стран переходить от задолженности частными держателями облигаций к задолженности перед МВФ и Европейским Центробанком, чьи требования неумолимы.
В долгосрочной перспективе долги не будут погашены, так же, как не были погашены долги в Древнем Риме. Денежная экономика была ободрана до костей, и Империя погрузилась в долгие Тёмные века. Такова судьба, которая постигнет Запад, если он продолжит поддерживать «права» кредиторов перед правом стран и экономик на выживание.
