После разрушения богоборческой властью в 30-е годы ХХ столетия Никольского храма в Садовниках образ Божией Матери перенесли в московский храм во имя Святителя Николая в Кузнецкой слободе, где он находится и ныне. Отличительная особенность иконы УТОЛИ МОЯ ПЕЧАЛИ – Богомладенец держит в руках развёрнутый свиток, Божия Матерь одной рукой подпирает щёку.

 

 

***

Святитель Григорий Богослов, Назианзин, Младший, архиепископ Константинопольский

Святой Григорий Богослов (326-389 гг.) был сын Григория (впоследствии епископа Назианского) и Нонны, женщины высоких нравственных правил. Еще до рождения сына она обещала посвятить его Богу и употребила все старания, чтобы склонить его волю на служение Господу. Воспитание, данное ему матерью, святитель Григорий почитал самым для себя важным. При выдающихся способностях св. Григорий получил прекрасное образование: он учился в школах Кесарии Палестинской, где была богатая библиотека, собранная мучеником Памфилом, в Александрии, где изучал творения Оригена, и, наконец, в Афинах, где в особенности сблизился с св. Василием Великим, с которым знаком был несколько ранее и дружбу с которым считал полезнее самой высшей школы. У святых друзей в Афинах была одна комната, один образ жизни; им были знакомы только две дороги: одна вела в храм Божий, другая – в училище. В Афинах св. Григорий познакомился с Юлианом по прозванию «Отступник», который, став императором, отрекся от христианства и пытался было возродить язычество в Римской империи (361–363 гг.) и оставил живое изображение этого злого и коварного врага Церкви. В возрасте 26 лет св. Григорий принял Крещение.

После возвращения на родину св. Григорий долгое время уклонялся от занятия какой-либо общественной должности. Размышление о Боге, молитва, чтение слова Божия, писание вдохновенных слов и песней и служение престарелым родителям – были его занятием. Некоторое время он провел с другом своим Василием в его пустыне и это время почитал самым счастливым в жизни. Отец его, бывший уже епископом, нуждаясь в помощнике, вызвал его из Васильевой пустыни в Назианз и рукоположил в пресвитера. Уже этот сан так устрашил Григория высотой и тяжестью сопряженных с ним обязанностей, что он удалился в уединение пустыни. Успокоив там волнение духа, он вернулся к отцу и принял на себя священническое служение, утешаясь, что он, служа Богу, помогает и престарелому родителю в его заботах о пастве.

Между тем друг его, Василий Великий, уже достиг высокого сана архиепископа. Желая иметь преданного и просвещенного помощника в управлении обширной областью, св. Василий предложил Григорию место главного протопресвитера при своей кафедре, но св. Григорий уклонился от принятия этой почетной и влиятельной должности. Через некоторое время после этого состоялось посвящение Григория в епископа города Сасима по тайному соглашению архиепископа Василия с отцом Григория. Видя в этом волю Божию, он принял священное рукоположение, но отказался от принятия самой должности и в качестве соправителя (викария) продолжал служить своему родителю и пастве назианзской. В 374 году скончался престарелый родитель Григория, а вслед за ним – и мать его. Святой Григорий продолжал некоторое время труд отца по управлению Назианзской церковью, но сильно заболел. Выздоровев, он удалился в уединенную обитель, где в посте и молитве пробыл около трех лет.

Но великий светильник не мог укрыться в монашеской келлии. Избранный православными епископами и мирянами на престол архиепископа в Константинополе, он прибыл туда в эпоху самого сильного владычества ариан, когда ими были захвачены все храмы в столице. Св. Григорий остановился в доме своих знакомых. Одну из комнат обратил в храм, назвав ее "Анастасией", что значит «воскресение», с надеждой, что здесь воскреснет православие, и начал проповедовать. Ариане засыпали его насмешками и ругательствами, бросали в него камнями, подсылали к нему тайных убийц. Но народ узнал своего истинного пастыря и стал тесниться к его кафедре, как железо льнет к магниту (по выражению св. Григория). Сильным своим словом, примером своей жизни и пастырским усердием он побеждал врагов Церкви. Люди в огромном количестве стекались со всех концов послушать его вдохновенные проповеди. Слушатели волновались около его кафедры подобно бурному морю, громко выражали знаки одобрения рукоплесканиями и восклицаниями, а скорописцы увековечивали его слова. Ежедневно тысячи людей из ереси возвращались к Православной Церкви.

Наконец, уже после воцарения православного императора Феодосия (379–395 гг.) упорствующие ариане были изгнаны из храмов столицы. Когда обнаружилась ересь Македония (Македоний отрицал Божество Святого Духа), святой Григорий боролся против нее и принимал живое участие в заседаниях Второго Вселенского Собора. Совершив свой подвиг, он отказался от Константинопольской кафедры, сказав: «Прощай, кафедра, – это завидная и опасная высота!» Святой Григорий удалился в родное селение Арианз, близ Назианза, и здесь в строгих аскетических подвигах провел последние годы своей жизни.

Мощи святителя Григория Богослова находятся в деревне Неа Карвали в церкви Святого Григория. Это место расположено недалеко от города Кавалы в греческой провинции Македония.

За свои замечательные богословские творения св. Григорий получил от Церкви почетное наименование Богослова и вселенского учителя, а за способность проникать мыслью до самых глубоких тайн веры и выражать непостижимые ее истины с прозрачной ясностью и строгой точностью Церковь в одной из молитв называет его умом самым высоким. Проповеди его насыщены такой поэзией, что многие фразы из них были использованы (св. Иоанном Дамаскиным и другими) для праздничных песнопений. Нетленные частицы мощей св. Григория до сих пор источают дивное благоухание.

В Константинополе долго происходили споры о том, кому из трех святителей следует отдавать предпочтение. Одна часть людей превозносила святителя Василия (память 1 января), другая стояла за Григория Богослова (память 25 января), третья почитала святителя Иоанна Златоуста (память 13 ноября).

От этого среди христиан произошли церковные раздоры: одни называли себя василианами, другие – григорианами, третьи – иоаннитами.

По воле Божией в 1084 году митрополиту Евхаитскому Иоанну явились три святителя и, объявив, что они равны пред Богом, повелели прекратить споры и установить общий день празднования их памяти.

 

 

***

Преподобный Анатолий I Оптинский (Зерцалов)

КРАТКОЕ ЖИТИЕ ПРЕПОДОБНОГО АНАТОЛИЯ I ОПТИНСКОГО (ЗЕРЦАЛОВА)

Преподобный Анатолий (в миру Алексей Моисеевич Зерцалов) родился 24 марта 1824 года в семье диакона, служившего в храме села Бобыли Калужской губернии. Родители воспитывали сына в строгости и благочестии, надеясь, что со временем он выберет путь служения Богу.

После окончания Калужской духовной семинарии Алексей поступил на службу в Казенную палату, но вскоре тяжело заболел. В те времена чахотка считалась болезнью смертельной, и Алексей дал обет: если исцелит его Господь, то примет он монашеский постриг.

Господь даровал ему жизнь, и вскоре, в июле 1853 года, испросив родительского благословения, пришел он в Оптину пустынь. Старец Макарий сказал матери будущего инока: «Благословенна ты, добрая женщина, на такой хороший путь отпустила сына!» С этого дня преподобный старец Макарий стал руководить духовной жизнью молодого послушника. Со временем, предчувствуя приближение немощей и кончины, благословил обращаться за советом к преподобному старцу Амвросию.

17 ноября 1862 года брат Алексей был пострижен в мантию с именем Анатолий. К этому времени он был уже в послушании у преподобного Амвросия.

С самых первых лет пребывания в обители жизнь будущего преподобного старца Анатолия была посвящена трудам на пользу ближних. Когда он работал на кухне, то не оставалось времени даже на сон, да и спать приходилось на дровах. А чтобы помолиться, побыть в редкие свободные минуты наедине с Богом и своей совестью, приходилось уходить далеко в лес... Позже старец Амвросий стал посылать преподобного Анатолия в монастырскую гостиницу утешать скорбящих. А когда увидел прозорливый старец, что ученик созрел для того, чтобы наставлять других в духовном делании, то стал постепенно вводить его в старческий труд, готовя себе ближайшего сотрудника и помощника.

В 1870 году преподобный Анатолий был рукоположен в сан иеромонаха, а уже в следующем году получил назначение настоятеля Спасо-Орловского монастыря с возведением в сан архимандрита. Но любовь к родной Оптиной и старцу Амвросию заставила отказаться от почетного назначения. Преподобный Амвросий выпросил его себе сначала в помощники, потом в благочинные скита. А с 1874 года за послушание старцу, преподобному Амвросию, принял преподобный Анатолий должность скитоначальника. Ему же поручил старец Амвросий и окормление новосозданной Шамординской женской обители. Преподобный Амвросий не раз говорил сестрам: «Я редко беру вас к себе (на беседу), потому что я за вас спокоен: вы с отцом Анатолием».

Преподобный Анатолий имел необыкновенно милостивый, сострадательный характер. Если он узнавал о чьем-нибудь горе, то так волновался, что у него начиналась ужасная головная боль. А потом начинало болеть и сердце...

Взяв на себя заботы о Шамордине, он входил во все стороны жизни сестер, сам учил их уставу богослужения, монашескому молитвенному правилу, пятисотнице, церковному пению. Но все-таки первый вопрос к духовным дочерям у него был: «У тебя все есть?» Двадцать один год был он для инокинь Шамордина преданным, бесконечно любящим отцом и наставником.

О великой силе молитвы старца Анатолия свидетельствовал сам преподобный старец Амвросий: «Ему такая дана молитва и благодать, какая единому из тысячи дается». С особой любовью говорил преподобный Анатолий о молитве Иисусовой, говорил о том, что истинная молитва должна рождаться не под впечатлением хорошего чтения и пения, а быть плодом великого труда, дерзновения и любви к Богу.

Преподобный Анатолий обладал всей полнотой даров Святого Духа: даром прозорливости и духовного рассуждения, исцеления душевных и телесных недугов. Несколькими словами, исполненными любви и духовного опыта, он умел утешить скорбящую душу, осторожно предупредить о грядущих испытаниях, подготовить к близкой смерти.

Кончина старца Амвросия 10 октября 1891 года подорвала здоровье его любимого ученика: так глубоко и тяжело переживал он свое сиротство, что овладел им смертельный недуг.

Преподобный Анатолий начал угасать. Кротко и смиренно переносил он болезнь. 15 декабря 1893 года он тайно принял схиму.

25 января/7 февраля 1894 года преподобный старец Анатолий тихо почил во время чтения отходной. Он был погребен у стен Введенского собора, рядом с любимыми своими учителями и наставниками.

ПОЛНОЕ ЖИТИЕ ПРЕПОДОБНОГО АНАТОЛИЯ I ОПТИНСКОГО (ЗЕРЦАЛОВА)

Преподобный Анатолий Оптинский (старший) прожил семьдесят лет и был современником нескольких оптинских старцев. Господь устраивал так премудро, что оптинские преподобные были воспитанниками старцев, а затем сами наставниками. Они передавали эстафету старчества, так что это благодатное чудо не пресекалось в Оптиной более ста лет: с 1829 года – приезда в Оптину старца Льва, основателя оптинского старчества, до закрытия монастыря в 1923 году и мученического окончания земного пути в тридцатых годах последних оптинских старцев того времени: преподобного Никона и преподобного Исаакия II.

Отец Анатолий приехал в Оптину в 1853 году и был учеником преподобных оптинских старцев Макария (семь лет, до смерти отца Макария в 1860 году) и преподобного Амвросия, который был старше отца Анатолия на двенадцать лет. Эти годы были годами расцвета старчества в Оптиной пустыни, это был поистине духовный рай для людей, ищущих старческого окормления. В это время в Оптиной жили преподобные схиархимандрит Моисей и его брат, схиигумен Антоний, иеросхимонах Иларион. Но и среди этих великих подвижников не тускнеет, не теряется имя преподобного Анатолия старшего (Зерцалова). Каким был его путь в Оптину?

Молитва родителей созидает дома детей

Родился преподобный Анатолий, в миру Алексей Копьёв, в 1824 году в семье дьякона, служившего в храме села Бобыли Калужской губернии, и был в Святом Крещении назван в честь святого Алексия, человека Божия. Как и многие оптинские старцы, он воспитывался в строгости и благочестии, оправдывая слова: «Молитва родителей созидает дома детей».

Когда Алексею исполнилось пять лет, отец приступил к обучению сына грамоте. Он рос смышлёным и способным ребёнком и очень скоро выучил азбуку, после чего его стали учить чтению Часослова и Псалтири.

Мальчик любил ходить в Божий храм и чинно стоял подле матери. Отец хотел было, чтобы сын читал на клиросе, но не пришлось этого сделать: мальчик имел очень тихий и слабый голос. Дома же книга была ему постоянным спутником. Будучи любознательным и весёлым, он отличался ещё и добротою к другим. Дадут ли ему гостинцев или игрушек, – он скоро всё раздаст то сёстрам, то другим знакомым детям.

Учёба в духовном училище и семинарии

Родители хотели видеть сына иноком и в восемь лет отправили его на обучение в Боровское духовное училище. После четырёх лет обучения Алексей успешно окончил это училище, а затем учился в семинарии в Калуге. Особенной крепостью здоровья юноша не отличался. В семинарии часто страдал бессонницею. В такие минуты, особенно весною, он садился на окно, и уже тогда не раз его мысль уносилась к тихим иноческим обителям. В свободные часы он часто уходил за Калугу на гору Вырку. Там подолгу сиживал один в думах своих.

В четырнадцать лет из-за болезни пропустил год учёбы, а потом чуть не ушёл к пустынникам в рославльские леса, среди этих пустынников были и будущие оптинские преподобные Моисей и Антоний. Он уже отошёл от Калуги за несколько вёрст, но поднялась сильная гроза и пошёл обильный дождь, и он вернулся обратно, видя в этих проявлениях грозных сил природы обнаружение Божьего несоизволения на свой путь. Курс семинарии он закончил третьим учеником, причём в семинарии ему была дана другая фамилия, Зерцалова, и перед ним открывалось широкое поле жизни, столь привлекательное для молодых душ.

Скромен и строг в жизни

После окончания семинарии юноше предлагали несколько священнических мест, но Господь судил ему иной жребий. А пока он жил дома, служил в Казённой Палате, ездил в паломнические путешествия. С сестрой Анной они побывали у преподобного Сергия Радонежского, потом заехали в Хотьково, где им так понравилось, что молодой человек уговорил сестру поступить в эту обитель. Молодая восемнадцатилетняя девушка послушалась брата, мать радостно её благословила. Впоследствии, отец Анатолий, высоко ценивший такое послушание сестры и всю жизнь заботившийся о ней, перевёл её в Шамордино, где она, через пять лет после смерти брата-наставника, в схиме с именем Августы и скончалась.

А он сам ещё некоторое время служил в Казённой палате. Получая жалование, он делился с родными, был по-прежнему скромен и строг в жизни, всеми любимый и уважаемый. Красивый собою, аккуратный в одежде, ровный характером, он был утешением для родных, когда приезжал к ним. Мать также часто его навещала и всегда слышала много похвал сыну. Общественных увеселений он избегал, и если бывал в гостях, то с большим выбором, и там вносил доброе веяние.

Однажды он был в гостях у товарища, где в квартире творилось неладное: летали вещи и тому подобное, чему очевидцем стал и гость, который посоветовал отслужить молебен во избавление от этих явлений. Его послушались, и случаи эти прекратились.

Юноша продолжал думать о монашестве. Часто и усердно он ходил молиться Богу в храмы, и мать, когда утром приезжала, всегда его не заставала: он уходил к ранней обедне. Любил ходить в собор, становился, чтобы лучше слышать впереди, но, когда приходили новые богомольцы, он отодвигался и, наконец, всегда оказывался у дверей, давая место другим.

Ими же веси судьбами

Возможно, путь Алексея в Оптину был бы более длинным, но Господь «ими же веси судьбами» этот путь сделал более прямым и быстрым. Юноша искал вразумления в молитве и ждал более ясного указания воли Божией, что и случилось. И случилось, как и всегда, незаметно и естественно: как Илии Господь явился не в грозе и буре, а в тихом веянии ветерка, так и здесь воля Божия о поступлении его в обитель приблизилась в обычных обстоятельствах его жизни.

Алексей заболевает туберкулёзом, в те времена болезнь эта считалась смертельной. С ним вместе заболели два товарища-чиновника. И юноша дал обет: в случае выздоровления поступить в монашескую обитель. Товарищи его скоро оба умерли, а будущий оптинский старец поправился. По выздоровлении он отказался от службы. «Любящему Бога всё поспешествует ко благу», и вот уже Алексея с любовью принимает в 1853 году настоятель и старец Оптиной, преподобный Моисей.

Благословенна ты, добрая женщина, на такой хороший путь отпустила сына!

Родители благословили молодого человека на иноческий путь, было ему в то время двадцать девять лет. Образованный, благонравный, кроткий и старательный, он был принят с любовью отцом архимандритом Моисеем. Старец Макарий сказал матери будущего инока: «Благословенна ты, добрая женщина, на такой хороший путь отпустила сына!» С этого дня преподобный старец Макарий стал руководить духовной жизнью молодого послушника. Он полюбил его и сам обучал Иисусовой молитве. Молодой послушник уходил далеко в лес и молился там в уединении.

Тесный путь испытаний и тягот

Духовное созревание происходит по-разному, и Господь сам промышляет о своих избранниках. Только через десять лет, в 1862 году послушник Алексей был пострижен в мантию с именем Анатолия. Со временем, предчувствуя приближение немощей и кончины, отец Макарий благословил его обращаться за советом к преподобному старцу Амвросию. Так что к этому времени он был уже на послушании у преподобного Амвросия. И был одним из самых первых его учеников.

Эти десять лет были очень трудны для молодого послушника. Старец Макарий прозревал дары будущего старца и вёл его тесным путём испытаний и тягот, чтобы закалить подвижника и создать в нём доброе иноческое устроение.

Алексей был очень аккуратным и любил чистоту, а его, дабы не привязывался к суетному и материальному, постоянно переводили из келлии в келлию, воспитывая странническое устроение. Старец Амвросий говаривал: «Мы должны жить на земле так, как колесо вертится, чуть одной точкой касается земли, а остальным стремится вверх; а мы, как заляжем, так и встать не можем». Поселят Алексея в келлию, он там приберётся, наведёт чистоту и порядок, расставит свои любимые духовные книги. И его тут же переведут в новую келлию, и нужно начинать всё сначала. Он смирялся, не возражал. Брал свои скромные пожитки: иконочки, войлок, книги и переходил на новое место жительство.

Но и это послужило к приобретению опыта. Позднее в письме к одной из своих духовных воспитанниц о. Анатолий сможет найти для монахини, искушаемой теми же неудобствами слова утешения: для того посылается это, чтобы помнила душа о том, где дом ее настоящий, вечный, и стремилась к Отечеству Небесному. А наградой за терпение иноку стало окормление у великих оптинских старцев.

Все трудности терпеливо переносил инок и всемерно старался исполнять все наставления старцев. Согласно их наставлениям он не только не ходил по чужим келлиям, но и к себе никого не принимал. Один новый обитатель скита, из военных, как-то очень расположился к отцу Анатолию и хотел побывать у него в келлии. Приносил ему варенья, уговаривал, но тот, однако, никак не согласился нарушить старческую заповедь не ходить по келлиям и не принимать гостей.

Преподобный Иоанн Лествичник говорил, что он видел послушников, которые целый день проводили на послушании, в работе, а потом, став на молитву, исполнялись Божественного света. Эти слова сбывались на молодом послушнике. При его слабом здоровье ему пришлось выполнять тяжёлое послушание на кухне. Эти физические труды были непривычны, а для отдыха оставалось совсем мало времени. Спал он мало, да и то на кухне, прямо на дровах.

Уроки терпения

Потом Алексею пришлось жить в башне. Сначала он жил с иноком отцом Макарием (Стручковым), а потом с другим сорокалетним иноком, который не признавал старчества. От непривычки мало спать, от неудобных помещений и непривычных трудов, у молодого послушника стала очень болеть голова. Иногда целыми днями лежал он с больной головою, и некому было подать ему воды; часто оставался и без пищи, когда на трапезу ходить не мог. А внизу в башне было место, где кололи дрова. Этот стук ещё более отягощал положение больного.

Нередко приходил он к отцу Амвросию; тот занят и его не принимает, и уходить не велит. Урок терпения выдерживал инок, но часто за то возвращался к себе уже за полночь; а не успеет лечь, как уже будят к утренней службе. После чёрных послушаний ему дали было послушание клиросное, но недолго был он тут. Когда он стал петь на клиросе, его как высокого, чтобы не закрывал нот, выгонял регент за клирос. Велел оттуда смотреть и петь, и Алексей слушался. Затем регент-простец осердился на нового певчего, что тот порою, как знаток пения, делал ему деловые указания, и пожаловался на него отцу настоятелю.

Алексея и отправили на кузницу. Тяжело было ему на этом послушании; скамеечка была маленькая, узкая и короткая, а он был высокого роста. Ляжет, закроет голову свиткою, ногам холодно; ноги накроет, голове холодно. Путём этих мелких по-видимому, но очень тяжёлых огорчений вырабатывался в молодом послушнике дух смирения и терпения, кротости и твёрдости духа.

Успехи в молитве

Молодой инок при каждой возможности пользовался свободной минутой, чтобы побыть одному в молитве и чтении где-либо вдали, в лесу, или поздним вечерком или ранним утром.

В молитве он делал успехи, так, что когда обитель посетил преосвященный Игнатий Брянчанинов, пожелавший беседовать с тем из иноков, кто опытным путём проходит святоотеческое учение о молитве Иисусовой, ему указали на Алексея. За послушание старцу и только после двукратного приглашения инок осмелился беседовать со святителем.

Преосвященный долго беседовал с Алексеем. Беседа ему очень понравилась. Святитель Игнатий не мог не выразить своего удивления и уважения и говорил, что рад был встретить такого инока, образованного и опытного в духовных предметах, знакомого также и со светскими науками. Почетный этот гость очень расхваливал его, называя Иосифом Прекрасным и приписывая ему большие достоинства.

По выходе от святителя Игнатия, на полпути к скиту, молодого инока встретил преподобный старец Макарий, окруженный людьми, и, едва услышал о похвале из уст святителя Игнатия, тотчас принял грозный вид и при всех начал укорять его. Закончил батюшка словом, увещающим его не возноситься: «А ты что вообразил о себе, что ты такой умный? Ведь преосвященный из любезности сказал тебе так, а ты и уши развесил, думая, что это правда».

Сам же старец потом сказал бывшим с ним: «Ведь как вот не пробрать? Он монах внимательный, умный, образованный и уважаемый вот такими людьми. Долго ли загордиться?..» – чем подтвердил оценку, данную будущему старцу Анатолию богомудрым Игнатием. Не зря преподобный Макарий иногда называл отца Анатолия высочайшим, – с одной стороны, обращая как бы внимание на его высокий рост, с другой же – указывая на высоту его духовного устроения.

Позднее, возможно, вспоминая и этот случай, преподобный Анатолий напишет о приобретении смирения: «Сказываю тебе лучшее средство приобрести смирение. Это вот что: всякую боль, которая колет гордое сердце, потерпеть... Начни так и увидишь... Главное, ты не понимаешь, что эта-то боль, это-то самое острое жало, укалывающее чувствительность сердца, и есть самый настоящий источник милостей Божиих и смирения. В них-то сокровенна есть милость Божия».

Ближайший сотрудник и помощник

После смерти старца Макария в 1860 году преподобные Амвросий и Анатолий, потеряв любимого старца и наставника, очень сблизились между собой. В 1860-ые годы по благословению старца Амвросия отец Анатолий принимал участие в подготовке оптинских изданий творений аввы Дорофея, Симеона Нового Богослова, преподобного Феодора Студита.

Позже старец Амвросий стал посылать преподобного Анатолия в монастырскую гостиницу утешать скорбящих. А когда увидел прозорливый старец, что ученик созрел для того, чтобы наставлять других в духовном делании, то стал постепенно вводить его в старческий труд, готовя себе ближайшего сотрудника и помощника. В 1870 году преподобный Анатолий был рукоположен в сан иеромонаха, ему было сорок шесть лет.

А уже в следующем году он получил назначение настоятеля Спасо-Орловского монастыря с возведением в сан архимандрита. Но любовь к родной Оптиной и старцу Амвросию заставила отказаться от почетного назначения. Преподобный Амвросий выпросил его себе сначала в помощники, потом в благочинные скита.

Скромность и смирение

Смиренный отец Анатолий все назначения принимал из послушания любимому старцу, никогда не тщеславился властью. Сам он впоследствии рассказывал, что по его назначении благочинным об этом многие и не знали долгое время. Однажды он шёл и увидел, что братия делают что-то неладное. Отец Анатолий сделал выговор, ему же в ответ задали вопрос: а вам какое дело? И очень смутились, когда кто-то подошедший сказал им, что это благочинный. Стали просить прощения, и чтобы он не говорил архимандриту.

Отец Анатолий отцу архимандриту не сказал, да и вообще он прежде, чем доложить начальнику что-либо из проступков братии, спрашивал совета у отца Амвросия. Вообще он не любил ни выставляться, и не требовал себе почёта. И очень долгое время, будучи уже иеромонахом, продолжал получать долю чайную иеродьякона.

Рекомендую: мой начальник

А в 1874 году, в возрасте пятидесяти лет, за послушание преподобному Амвросию принял отец Анатолий должность скитоначальника. Он продолжал с почтением относиться к старцу Амвросию и став его прямым начальником. Однажды отец Амвросий, побеседовав с отцом Анатолием, стоящим перед ним как всегда, из почтения, на коленях, подозвал к себе одну особу и, показывая на преподобного Анатолия, сказал: «Рекомендую: мой начальник», преподав этим урок смирения и послушания.

А что сказал отец Анатолий?

По должности духовника, скитоначальника, преподобный Анатолий с любовью заботился о братии, причём не только об их духовном преуспеянии, но и об их повседневных нуждах. Когда к отцу Амвросию обращались по делам скита, он отсылал всех к отцу Анатолию, к своему начальнику, как он его называл. А отец Анатолий своих духовных чад по всем важным вопросам отправлял за советом к отцу Амвросию. Старец Амвросий в таких случаях всегда спрашивал: «А что сказал отец Анатолий?» И всегда учитывал его мнение. Таким образом, между двумя старцами царило единодушие и любовь.

Окормление Шамординской обители

Преподобному Анатолию поручил старец Амвросий и окормление новосозданной Шамординской женской обители. Он не раз говорил сестрам: «Я редко беру вас к себе (на беседу), потому что я за вас спокоен: вы с отцом Анатолием». Старец Амвросий нередко отмечал, что отцу Анатолию дан особый дар утешать молодых.

Когда в Шамордино была устроена церковь, отец Анатолий сам учил сестёр уставу Богослужения, привёз им Типикон, учил сестёр петь, совершать пятисотницу (монашеское молитвенное правило).

Двадцать один год служил преподобный Анатолий насельницам Шамординской обители. К преподобному Амвросию сёстры обращались как к старцу, а к преподобному Анатолию как к отцу, который знал все их нужды, все скорби и искушения. По благословению отца Амвросия преподобный Анатолий духовно окормлял также монахинь целого ряда епархий: Калужской, Московской, Смоленской, Тульской, Орловской, Курской.

Непростое дело – духовное водительство, и еще более непростое – окормление женских монастырей. Надо было быть достаточно искушенным, чтобы, распутывая «узелки» духовной брани, не поранить души, не оскорбить суровостью и не поддаться раздражению, когда плодов подвига было еще не видно.

И как отец Анатолий ни бегал мира, как ни уединялся он от женского общества, – ему всю жизнь свою пришлось провести и умереть на людях, и много потрудиться для женского монашества. И его труды по благоустроению внутренней жизни в новооснованной обители Шамордино не только глубоко интересны вообще, но и поучительны ещё на будущее время для многих как иноков, так и самих инокинь.

А вам вверяется попечение о душах

Сподвижницами старцу Амвросию и незабвенными первоначальницами Шамординской обители были мать Амвросия, мать София и мать Евфросиния. Последняя схоронила обоих старцев и почила после них. А первые две почили ещё при жизни обоих старцев. Последняя матушка-игумения Евфросиния была постоянною сподвижницею отца Анатолия и по смерти старца Амвросия.

Отец Анатолий был человеком прямого характера, такого же характера была и мать София, и они оба глубоко уважали друг друга. Мать София об отце Анатолии всегда отзывалась с глубоким почтением. Она не раз говаривала, что хороший монах ничем не отличается в приёмах обращения от самого благовоспитанного аристократа. Но разница между ними есть, и большая: аристократ держит себя с тактом из приличия, а примерный монах – из убеждения и любви к ближним. И как на образец для подражания указывала в этом случае на отца Анатолия. Когда мать София сделалась настоятельницей, она говаривала отцу Анатолию: «Батюшка! Мне заботы по хозяйству, а вам вверяется попечение о душах».

Незабвенное утешение

Мать София всегда радовалась приездам отца Анатолия. И сёстрам, иногда горевавшим почему-либо в эти дни, в утешение говорила: «Разве можно скорбеть? Сегодня приедет батюшка отец Анатолий». Прогулки с батюшкой были для всех незабвенным утешением, которое скрашивало трудную жизнь первых насельниц обители, жизнь, проводимую в тяжёлых трудах и работах.

Среди сестёр сохранилась память об одной из таких прогулок и тот разговор, который они вели. Мать София спросила: «А что бы нам сказала мать Сарра, которая тридцать лет не выходила из пещеры, чтобы посмотреть на природу?» На это отец Анатолий высказался так: «Всякий спасается своим путём, я более сочувствую тем святым, которые любили природу, как то: преподобный Сергий Радонежский, Савва Звенигородский, преподобные Антоний и Феодосий; они выбирали самые красивые места для своих обителей потому, что природа возвышает человека к Богу».

Это не отец, а нежная мать своим детям

Первое время в Шамордино сестёр было около двадцати с небольшим, все молодые, работы было много, скорбностей немало, к тому же закрадывалось опасение: устроится ли тут монастырь. Сёстры сами обрабатывали землю, все работы справляли сами и нередко унывали. Отец Анатолий, приезжая, поддерживал в них бодрость духа и нередко воодушевлял их своим примером. Однажды сёстры разбивали навоз и плакали, утомлённые непривычной работой. Отец Анатолий приехал, взял вилы и сам стал раскидывать: уныния как не бывало. Иногда он труженицам привозил то пряников мятных, то баранок оптинских: так старец-подвижник утешал юных искательниц горнего мира.

Когда же сёстры, живя в лесу на даче, скучали и боялись страхований: им казалось, что кто-то ходит около дома, ревёт, старец отслужил молебен и советовал чаще читать молитву Иисусову; сёстры последовали его совету и – успокоились. Когда сёстры жаловались на старшую или не ладили между собой, старец участливо входил в их горе, разбирал, примирял и наставлял, как вперёд делать, чтобы избегать неладов.

Игуменья София говорила о нем: «Это не отец, а нежная мать своим детям». А сестры вспоминали: «Не зная ничего лучше и выше иноческой жизни, он обычно склонял молодых к поступлению в монастырь и с особенной отеческой любовью заботился об этих еще не утвердившихся и не оперившихся своих птенцах». Многие из сестер и оставались в монастыре только благодаря силе его влияния на них.

Дары Святого Духа

Старец Анатолий обладал всей полнотой даров Святого Духа: даром прозорливости и духовного рассуждения, исцеления душевных и телесных недугов. Он предузнавал о смерти близких его духовных детей, их болезни и невзгоды, и осторожно предупреждал тех, к кому приближалось испытание. Воспоминания его духовных детей полны описанием подобных событий. Упомянем некоторые. Одной инокине и одному иноку ещё задолго он предуказал на ожидавшие их настоятельства; одной девушке приоткрыл скорую смерть, а инокине болезнь ног, предупреждал о готовящихся испытаниях и отрешении от постигших скорбей.

Был и такой случай. Осталась одна молодая девушка в монастыре; родные, узнав об этом, рассердились и отвернулись от нее. Мать приехала было, но, увидев твердое решение дочери, в тот же день уехала, не захотев даже с ней проститься; почувствовав свое сиротство и одиночество, смутилась духом юная подвижница и, горько заплакав, пошла к батюшке Анатолию. Сидя в приемной, она через несколько минут услыхала за дверью в коридоре сначала шаги, а затем голос, певший: Отец мой и мать моя остависта мя, Господь же восприят мя... (Пс.26:10). При этом дверь отворилась и на пороге показался преподобный Анатолий, светлый, радостный. Несомненно, что старцу свыше было открыто происшедшее, и смысл его он выразил словами псалма.

В самой наружности старца отражалась его духовная высота и высокое молитвенное настроение. Даже в мелочах было видно поразительное его смирение; ревность духа и скромность его была чужда как человекоугодничества, так и видимого сурового подвижничества.

Он был очень доверчив и сам, относясь ко всем просто, никогда не подозревал в ком-нибудь лжи или обмана. Часто, выслушав рассказ кого-нибудь о своих скорбях, он принимал это близко к сердцу и скорбел об этом человеке. Иногда кто-нибудь скажет ему: «Батюшка, да правду ли они вам говорили?» Батюшка отвечал: «Да зачем же они будут меня обманывать?»

Он терпеть не мог лицемерия и лести, любил прямоту и откровенность, и сам был очень прямой. В обращении своем простотою он очень напоминал старца Льва, которому он верно и подражал. Батюшка отец Амвросий говорил о нём словами Евангелия: «Это израильтянин, в нем же лести нет».

Невозможно описать доброту и любовь отца Анатолия к ближним, – он душу готов был положить за других; много он терпел от людей, но никогда не боялся, что про него скажут дурное, а радовался, когда слышал что невыгодное, говоря: «Видел бы Бог правду». Иногда он говорил: «Мне это всё равно, что про меня скажут, правда выше всего, у святого Макария Египетского сказано, что он двенадцать лет просил у Бога даровать ему простоту; а я семнадцать лет просил и не могу ради людских мнений поступаться ею».

С большой любовью вспоминая старца Анатолия, отец Варсонофий говорил своему келейнику Никону (Беляеву): «Он любил Бога, как только можно Его любить. И это чувствовалось всякому, кто к нему приходил. Врагов у него не было, он всех любил, даже тех, которые его не любили: он их как бы более любил, чем других».

К.Н. Леонтьев хорошо знал отца Анатолия, считая его одной из своеобразнейших личностей среди насельников обители. Восхищаясь мудростью старца Амвросия, он писал: «Здесь были и есть духовники, которые проще его сердцем: например, отец Анатолий, скитоначальник. Это, как зовет его один из его почитателей, – огромное дитя (сердцем, характером). Увлекающийся, жалостливый, бесконечно добрый, доверчивый до наивности, без всякой природной хитрости и ловкости, при этом не только не глупый и даже не простой умом, но очень мыслящий, любящий пофилософствовать и побогословствовать серьезно. Понимает прекрасно (по-моему, лучше отца Амвросия) теоретические вопросы вообще».

Всегда сердечный и внимательный к родным, преподобный Анатолий и к ним относился не более любяще, как и к прочим: все ему уже были родные, – его сердце горело любовью Христовой. Когда он служил литургию, после внимательного и тщательного приготовления, и во время Херувимской стоял с воздетыми горе руками, этот преклонный старец, поистине, казался уже неземным обитателем для чтущей его братии.

Его отеческое, любвеобильное и в то же время твердое пастырское окормление взрастило таких великих старцев Оптиной пустыни последних времен, как схиархимандрит Варсонофий и иеросхимонах Нектарий.

Уроки преподобного Анатолия

О старческом окормлении

Высоко ставя иночество, отец Анатолий ещё более высоко ценил старческое окормление. Про себя он говаривал, что дня не мог пробыть без того, чтобы не видеть старца и не открывать своих помыслов. Он очень любил ревностных в этом деле иночествующих, советовал чаще и чище каяться во всём, выяснял цену покаяния. Он советовал постоянно приносить сердечное покаяние Господу, а от отца духовного ничего не скрывать. «Люблю, – говорил старец, – тех, кто все откровенно говорит о себе. Враг не может ничего посеять там, где все открывается духовному отцу».

Пользу откровения помыслов он, в частности, определял в том, что это откровение помыслов развивает сознание и болезнование о своей греховности, отчего и развивается столь нужное для дела спасения смирение. Когда советов старца не исполняли или делали наоборот, не имели мира душевного и получали вред, а не пользу.

О силе молитвы духовного отца за своё чадо старец Анатолий приводил своей духовной дочери пример из Патерика:

«Один брат, погрязший в грехах, стал умирать. Игумен с братией стал молиться за него. И видит видение: громадный змей всасывает этого брата, но не может всосать потому, что отец за него молится.

Но брату этому так томно от этого душевного и телесного томления, что он сам уже умоляет отца своего, чтобы он не молился, пусть, говорит, уж лучше поглотит меня змий, только не томи меня. Не есть ли безумие: будто в утробе змия лучше, чем наполовину втянутому в пасть! Но старец не внял его мольбе, а продолжал молиться и высвободил брата от пасти змия».

Читай молитву Иисусову и спасёшься

О великой силе молитвы старца Анатолия свидетельствовал сам преподобный Амвросий: «Ему такая дана молитва и благодать, какая единому из тысячи дается». Будучи сам пламенным молитвенником, делателем молитвы Иисусовой, этому он учил и духовных чад. Он всем и часто напоминал о необходимости постоянной Иисусовой молитвы и соблюдении чистоты сердца.

Обучая сестер Иисусовой молитве, он занимался с ними как с маленькими детьми; зная, что они по молодости своей еще не могут понять ее духовной глубины и в то же время на опыте изведав ее таинственную силу, он старался хоть чем-нибудь приохотить юные души к этой дивной молитве и говорил, бывало: «Я буду тебе гостинцев давать, только читай непрестанно: Господи, Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй мя, грешную»...

Когда одна инокиня сказала, что у неё плохое зрение, читать трудно, он ответил: «Читай молитву Иисусову и спасёшься». Занятым послушаниями он особенно советовал прилежать молитве Иисусовой взамен правил.

Другая инокиня свидетельствовала: «Я по поступлении в монастырь заболела. Мне было пятнадцать лет, доктора нашли у меня порок сердца и горловую чахотку и сказали, что я скоро умру, но мне не хотелось умирать. Батюшка сказал мне: „Читай, как можешь, и сидя, и лёжа, молитву Иисусову, и всё пройдёт“. Так я и сделала и за святыми его молитвами выздоровела. И с тех пор прошло двадцать три года, и я живу и послушание несу по силам, и по келлии делаю всё для себя, хотя и не имею большого здоровья, но прежде не могла и по келлии ходить».

Только Бог и душа

О молитве отец Анатолий говорил ещё и так: «Надо молиться Богу, чтобы между душой молящегося и Богом ничего не было и никого. Только Бог и душа. Чтобы молящийся не чувствовал ни неба, ни земли и ничего, кроме Бога, а то молитва будет несовершенная. Когда молишься под впечатлением хорошего пения или чтения, эта молитва ещё не есть истинная молитва. Вот истинная молитва: пророк Илия положил голову на колени, молясь, и в несколько минут умолил Господа изменить гнев свой на милость».

В церкви стой как Ангел

Строго требовал отец Анатолий от своих духовных детей благоговейного внимания в церкви. «В церкви стой как Ангел, – говорил он, – не разговаривай и не оглядывайся, потому что церковь есть земное Небо. Идя из церкви, читай: „Богородице Дево, радуйся...“ – и ни с кем не заговаривай, а то будешь подобна сосуду, который был полон, да дорогой расплескался. Когда говеешь, тогда особенно прилежно читай молитву Иисусову. Когда идёшь приобщаться, то в эту обедню особенно смотри за собой, ни с кем не говори и никуда не обращай своих помыслов. Иди к Чаше со спокойной душой, призывая молитвы своего духовного отца. Бойся в храме смутить чью-нибудь душу; ты идёшь просить милости у Бога и в Его же храме оскорбляешь своего ближнего».

Требуя совершения строго уставного богослужения, неопустительного хождения в церковь и благоговейного в ней стояния, старец Анатолий не одобрял действий тех, кто, будучи истомлён послушанием, добивался непременно выполнить все и церковные и келейные правила, видя в этом недобрые зачатки духовной гордости.

Не благословлял садиться во время чтения первой кафизмы за воскресным бдением, указывая при этом на игумена Антония (брата архимандрита Моисея), у которого ноги были в ранах, но он никогда в это время не садился. Не благословлял выходить из церкви во время чтения кафизм, говоря: «Волки бегают, утащат».

Покоряйся воле Божией

Насколько заботился отец Анатолий о духовном преуспеянии своих чад, воспитывая в них чуткость совести и приучая к телесным трудам, настолько же мудро охранял от всякого повода к тщеславию и самомнению вследствие взятых на себя подвигов.

Одна монахиня была так больна, что не могла нести послушания. И когда отец Анатолий навестил её, она сказала: «Я послушания никакого не несу: благословите мне взять на себя подвиг жить одной, чтобы поститься, молиться и спать на голых досках».

Отец Анатолий ответил: «Сколько тебе ни сидеть в углу, поневоле ты вздумаешь о своих подвигах; ты знаешь, лукавый не ест, не пьёт и не спит, а всё в бездне живёт, потому что у него нет смирения. Это враг искушает. Какие тебе подвиги? С тебя довольно и болезни. Терпи, что Господь тебе дал. А ты покоряйся воле Божией, вот тебе и подвиг, читай Иисусову молитву, подвиги есть листья, а Иисусова молитва есть корень и плод всего. Смиряйся, во всём себя укоряй, с благодарением неси болезни и скорби, – это превыше поста и подвигов и всех послушаний».

Общежитие – школа для выработки смирения

Отец Анатолий на общежитие смотрел как на прекрасную школу для выработки смирения и терпения. Он говаривал во объяснение мысли, что общежитие умерщвляет страсти, так «в норе и змея сидит тихо, а тронь её, она и зашипит. Так и в общине. Возьми разных камней, положи в мешок и долго тряси, они станут круглыми – так и в общине. В потолке гвозди тёмные. На полу светлые – потому, что по ним ходят, и они становятся блестящими. Так и монах, очищенный скорбями, бывает светел».

О терпении

Отец Анатолий предупреждал, что, если Господь попустит испытания, чтобы смирить человека, то не только начальница, сёстры, чужие, свои, даже, по слову Исаака Сирина, вся тварь восстанет на такого человека. Одна духовная дочь жаловалась на временную свою начальницу Пелагею, что та невзлюбила её. Батюшка отвечал: «Думаю, не Пелагея, так Акулина или Арина, а мозолить тебя будут. И ни матушки, ни батюшки тебя не спасут. А спасёт тебя только один врач, сто раз тебе рекомендованный – терпение».

А когда одна из сестёр стала просить отца Анатолия научить её терпению, он ответил: «Ты, матушка, просишь научить тебя терпению... Чудная ты какая! Её учит Бог! Её учат люди – сёстры! Её учат обстояния всей жизни! И все они учат тебя терпению, учат делом, самою вещию, самим естеством способности терпеть – ты просишь у меня урока теоретического терпения... Терпи всё находящее – и спасёшься!»

О борьбе с блудной страстью

Одна сестра жаловалась батюшке, что соседка по келлиям имеет плохой характер, и ей очень трудно с ней ужиться. А также сетовала на то, что одолевают её блудные помыслы, и она не знает, как с ними справиться.

Отец Анатолий отвечал ей: «Ты в одно время жалуешься на несогласную с тобой соседку и на блудную страсть. Несмысленная ты монахиня! Её жжёт справа огнём, а слева обдаёт холодною водою. Да, несмысленная ты, возьми воды и залей ею огонь! То есть потерпи немощной сестре! И страсть блуда угаснет. Ведь эта страсть живёт и поддерживается адским подгнётом (поджёгой) – гордостью и нетерпением! Потерпи, и спасёшься!»

О послушании

Все послушания преподобный Анатолий объяснял как виды служения Господу и учил терпеливому несению неизбежно связанных с честным исполнением всякого дела прискорбностей. Будя духовные запросы, духовную настроенность, воспитывая чуткость совести, старец приучал сестёр и к телесным трудам. Тем, кто отказывался от тяжёлых послушаний, отец Анатолий говаривал, что нужно и лучше потерпеть, потому что по времени всё устроится к лучшему.

Одна сестра тяготилась послушанием, старец сказал только: «Потерпи малость». Прошло немного времени, она заболела, а когда оправилась, ей дали новое послушание, и она освободилась от тяжёлого. Другая сестра тяготилась в разное время разными послушаниями и жаловалась отцу Анатолию. Он утешал, убеждая терпеть, причём однажды, когда она спросила: «Когда меня выведут с послушания?», он ответил: «Когда исправишься».

Другой своей духовной дочери, попросившей у него благословение на приобретение Евангелия и Псалтири, преподобный Анатолий посоветовал:

– Купить купи, но, главное, неленостно исполняй послушание, смиряйся и всё терпи. Это будет выше поста и молитвы.

Держать себя в чувстве готовности к скорбям

Уча терпению, он говорил ещё и так: «Возьми камень, бей его, хвали. Он будет молчать – так и ты будь в оскорблениях». Утешая скорбящих на послушаниях, отец Анатолий иногда рассказывал что-либо из житий святых подходящее, иногда вспоминал виденное. Одной сестре, которая тяготилась послушанием в саду, он рассказал, что один подвижник, бегая славы в своей обители, ушёл в другую и там, как простой, принуждён был рыться в саду; он желал узнать: угодно ли Богу такое его дело, и увидал сон, что он умер и происходил суд; на нём, когда уже нечего было положить в заслугу ему и в ослабление веса грехов, Ангелы бросили тогда лопату, и она перетянула чашку весов с грехами.

Другой сестре, тяготившейся, что её зовут на всякие послушания, старец только сказал: «Зовут, значит, нужна». Третьей сказал, когда тяготилась подбирать картофель, что и он этим делом любил иногда заниматься. И все три утешились и с новыми силами принялись каждая за своё дело. Он учил не предаваться отчаянию, а для этого всегда держать себя в чувстве готовности к скорбям.

О ропоте и желании смерти

Отец Анатолий очень не любил, когда кто в скорби желал себе смерти, и обличал, а одну сестру, когда она так говорила, припугнул: «А хочешь, я помолюсь, и ты умрёшь?». Та, конечно: «Нет, нет!» И стала просить прощения, почувствовав, как мало она подготовлена к смерти, которой так легкомысленно просила себе.

Всему цена внутреннее настроение души

Одной сестре за службой при пении «Твоя песнословцы, Богородице...» пришла мысль, что только певчие получат награду, и она огорчилась, что не певчая. С этими думами она направилась к старцу. Тот встретил её, троекратно спросив: «Ты поёшь?» и, получив отрицательный ответ, сказал, указывая на сердце: «Вот то-то и дело, что тут-то не поётся», причём указал на сердце, давая тем понять, что всему цена внутреннее настроение души во время прохождения послушаний, а не их характер.

Если б в миру знали...

Другая сестра раз в скорби пришла к отцу Анатолию и в горести высказалась: «Ах, зачем я пошла в монастырь?» На это он сказал ей: «Если б в миру знали, как трудно жить в монастыре, то хотя бы их палкой били, не пошли бы в монастырь, лучше бы босые ходили, да в миру; а если б знали, какая награда монашествующим на небе, всё бы бросили и ушли бы в монастырь».

Письма и поучения

Сегодня поучения отца Анатолия включены во многие сборники, и, читая их, замечаешь, сколько терпения положил батюшка, отогревая сестер своим вниманием и понемногу исправляя внутренний строй каждой – разного возраста, разного устроения.

Двадцатилетнюю он ободряет шуткой и удерживает от желания опередить время: «Не унывай. Хоть ты и борима от страстей – несмотря, как пишешь, на свои преклонные лета, так как тебе уже более двадцати лет, – но ты все-таки не унывай. Страсти борют иногда и в 30, и в 40, и в 50, и в 60, и в 70 лет».

Более старшую по возрасту удерживает от «мнения»: «Делай по силе и не цени сама своих заслуг, и не считай добродетелей, а зри и счисляй свои немощи и грехи, и Господь тебя не оставит никогда».

А ослабленную, старенькую, утешает: по немощи и в келлии, и даже лежа можно помолиться, и не в осуждение будет попросить у матушки отпустить с послушания, когда тяжело.

Особенно же бережен батюшка был с юными, оставившими мир и встретившими в монастыре тяготы и скорби. Напоминая девочкам-послушницам и инокиням о том, что скорбей не избежать ни в монастыре, ни за его оградой, он все же указывает на высоту их призвания: «Венец девства есть высшая христианская добродетель, она есть красота и венец Церкви... Святитель Димитрий Ростовский учит: „Отыми у Ангела крылья, и он будет девица. И дай девице крылья, и она будет Ангел“».

На все – своя мера, все – с рассуждением, и всех, начинающих и утружденных сестер батюшка утешает: не унывай, уныние – главный враг монашествующих; пусть сейчас труд нелегок, а «...доля монашек ужасно высока, оттого она и тяжела здесь».

В наставлениях старца Анатолия есть немало вещей, полезных и для мирян. Вот, например, о хранении мира, о том, что нужно прощать с легкостью: «Все терпи – будешь и сама мирна, и другим доставишь мир! А начнешь считаться – мир потеряешь, а с ним и спасение».

Или еще небольшое, но такое по-отечески проницательное замечание о том, как молиться: «Не хитри на молитве, а веди дело проще. Господь сказал: Аще не будете яко дети, не можете внити в Царствие Божие».

Таких кратких, но запоминающихся наставлений рассыпано в его письмах множество. Но что несколько отличает их, выделяет из оптинского наследия, это какая-то особенная, личная, выросшая из жизненного опыта, сопричастность к тем, кому ведомы тяготы. Как обращение ко всем, кто устал на подъеме и порой не находит уже сил терпеть посылаемые испытания, обращены дивные, укрепляющие слова: «...всякая душевная рана там воссияет паче дорогого алмаза; но все же радость всеобщая будет так велика, что мы только, глядя на ближних, будем утешаться и веселиться. Так хороши там будут все страдавшие здесь».

Духовный бисер

Мудрое духовное руководство, советы преподобного Анатолия были духовным бисером для жаждущих старческого окормления:

«Видно, что стараешься и желаешь спастись,– только не умеешь, не понимаешь духовной жизни. Тут весь секрет в том, чтобы терпеть, что Бог посылает. И не увидишь, как в рай войдешь».

«Считай себя хуже всех, и будешь лучше всех».

«...Терпение твое не должно быть нерассудное, то есть безотрадное, а терпение с разумом,– что Господь видит все дела твои, самую душу твою, как мы зрим в лицо любимого человека... Зрит и испытует: каковою ты окажешься в скорбях? Если потерпишь, то будешь Его возлюбленною. А если не стерпишь и поропщешь, но покаешься, все-таки будешь Его возлюбленною».

«Молитва к Богу всякая доходна. А какая именно – об этом мы не знаем. Он – Один Судия праведный, а мы можем ложь признать за истину. Молись и веруй».

«...Сказываю по секрету, сказываю тебе самое лучшее средство обрести смирение. Это вот что: всякую боль, которая колет гордое сердце, потерпеть. И ждать день и ночь милости от Всемилостивого Спаса. Кто так ждет, непременно получит».

«Учись быть кроткой и молчаливой, и будешь любима всеми. А раскрытые чувства то же, что ворота растворенные: туда бежит и собака, и кошка... и гадят».

«Мы обязаны всех любить, но чтоб нас любили, мы не смеем требовать».

«Без зимы не было бы весны, без весны не было бы и лета. Так и в жизни духовной: немножко утешения, а затем немножко поскорбеть, и составляется так помалу путь спасения».

«Будем принимать всё от руки Божией. Утешит – поблагодарим. И не утешит – поблагодарим».

Особенная забота

При Шамордино скоро устроился детский приют, и детей этих старец очень любил. В приют он посылал яблоки и конфеты. Особенно много забот приложил, когда в приюте, в его бытность в Шамордино, случился ночью пожар. Отец Анатолий с иконой Казанской Божией Матери пришёл на место пожара, и своей горячей молитвой способствовал прекращению бедствия. Дети иногда писали ему забытые на исповеди грехи, а он отвечал.

Объясняя одной сестре причину своих особенных забот о детях и молодых, старец говорил: «Молодое деревце нужно окапывать и поливать, иначе оно засохнет. Так и душа юная, отстранившись от родных и не видя утешения ниоткуда, может придти в уныние. Когда молодое дерево поливают, и оно примется и будет расти, тогда уже не требуется ухода, и его оставляют без такой заботливости, как было ранее».

Духовное сиротство

Десятого октября 1891 года скончался старец Амвросий. Его кончина была незаменимой утратой для всех, кто его знал, но особенно для беззащитной женской общины. К этому времени в ней уже было более трёхсот сестёр, основан приют, где жили пятьдесят девочек, были основаны богадельня и больница. Настоятельница матушка Евфросинья перед самой кончиной старца Амвросия потеряла зрение и получила от него категорическое запрещение отказываться от управления обителью. Кроме того, епископом Калужским и Боровским Виталием (Иосифовым) были запрещены всякие сношения между Оптиной и Шамордино, в результате чего осиротевшая община лишена была как внешней, так и внутренней помощи.

Все эти тяжёлые события сильно отразились на здоровье отца Анатолия. Потеря старца, лишение возможности в самые трудные и скорбные минуты утешить и поддержать унывающих шамординских сестёр причиняли тяжёлую скорбь его любящему сердцу. Некрепкий здоровьем, надорванным и без того суровою монашескою жизнью, тридцать лет страдавший головными болями, отец Анатолий после кончины старца Амвросия стал быстро слабеть и прожил только три года. Задумчивый и грустный, он тяжело чувствовал своё духовное сиротство и сам быстро приближался к закату своей жизни.

Последние встречи

Пламенный молитвенник, преподобный Анатолий при своей поездке в конце 1892 года в Петербург и Кронштадт встретился там со святым праведным Иоанном Кронштадтским, которого весьма почитал. Вместе с отцом Иоанном старец Анатолий десятого октября служил в память преподобного Амвросия и утешился беседою с отцом Иоанном. Как вспоминал старец Варсонофий, когда началась литургия, отец Иоанн увидел, что с батюшкой Анатолием сослужат два Ангела; неизвестно, видел ли их сам батюшка Анатолий, но отец Иоанн ясно видел их...

Через некоторое время шамординским сёстрам разрешено было вновь пользоваться духовным руководством оптинских старцев. Поездки отца Анатолия в Шамордино возобновились и по-прежнему служили отрадой и утешением для его духовных детей.

Когда силы стали падать, отец Анатолий ещё раз посетил Шамордино, горячо помолился перед иконой Казанской Божией Матери и на могилке матери Софии. Всё осмотрел, всех благословил, всех утешил своим приветом и лаской: то были для шамординских насельниц последние отблески гаснущей столь яркой и дорогой звезды благочестия.

Предсмертная болезнь

Преподобный Анатолий имел необыкновенно милостивый, сострадательный характер. Если он узнавал о чьем-нибудь горе, то так волновался, что у него начиналась ужасная головная боль. А потом начинало болеть и сердце... Оттого, по свидетельству врачей, у него и началась болезнь сердца, отёк лёгких. Врачи рекомендовали ему лечиться, советовали прогулки на свежем воздухе. Но ноги старца стали пухнуть, перестали входить в обувь. И прогулки пришлось прекратить. Терпеливо, со смирением переносил старец свою болезнь.

Пятнадцатого декабря 1893 года он тайно принимает схиму, о чём знали только его духовник, отец Геронтий, да несколько близких лиц, и становится иеросхимонахом.

С этого времени началась его предсмертная болезнь, однако в дни памяти своих незабвенных наставников, старцев Макария и Амвросия, седьмого сентября и десятого октября, силы возвращались настолько, что он мог ещё служить. В последние три месяца он не вставал с кресла; страдания его были велики, иногда с ним делалась сильная икота, продолжавшаяся по три дня. Он часто приобщался Святых Христовых Тайн, нередко к нему приносили разные чудотворные иконы. Во время болезни он был утешен телеграммой отца Иоанна Кронштадтского.

Утешался он, когда в дни недуга ему читали святое Евангелие, особенно четырнадцатую и пятнадцатую главы Евангелия от Иоанна. Святого апостола Иоанна, Григория Богослова, Архистратига Михаила и святую великомученицу Варвару старец особенно чтил в жизни; их он призывал часто и в дни недуга. Из древних подвижников в это время он чаще всего вспоминал об Антонии и Пахомии Великих. С благоговением вспоминал оптинских старцев: Льва, Макария, Амвросия, Моисея и Антония, а также мать Софию и многих других.

До последних дней

По благословению епископа Калужского и Боровского Анатолия (Станкевича) шамординские сёстры ухаживали за старцем во время болезни. Однажды сёстры, тяжело переживавшие болезнь любимого батюшки, сказали ему: «Вот мы молимся о Вашем здоровье, но Господь нас не слышит». На это старец отвечал: «Может ли быть, чтобы солнце не освещало, вода не освежала, огонь не согревал; а Господь в тысячу раз светлее всякого солнца; Он слышит вашу молитву, но творит угодное Ему».

За полтора месяца до смерти он благословил Шамордино иконою Знамения Божией Матери – Пречистой он вручил в своих молитвах юную обитель.

Рождество прошло грустно. Старец не поднимался с постели. На Крещение, увидев в окно идущих в церковь монахов, он с грустью сказал: «Вот чада Божии идут в храм, а я, грешный, сижу дома, ни людям, ни себе».

До последних дней, когда только мог, он не переставал утешать и наставлять своих духовных чад, а среди них были и миряне, и иночествующие из других обителей. Этих последних старец всегда принимал скоро, и когда шамординские говаривали ему о том, он отвечал, что они-то и подождать могут: близко живём, а те – сколько трудов перенесли, чтобы добраться, да и часто ли в жизни они могут придти?

Готово сердце мое, Боже, готово сердце мое

Как-то поздно вечером он велел подать стол, положить на него крест, зажечь свечи и принести кадило. Когда все было готово, он запел: «Кресту Твоему поклоняемся, Владыко...» – и всем велел петь и кадить кругом; затем благословил везде окропить богоявленской водой. Когда все кончили и разошлись, больной как бы задремал, склонив голову. Через несколько минут он вдруг поднял голову и руки, как делает служащий священник во время пения Херувимской, и воскликнул: «О, Троице!» Взор его был устремлен куда-то вверх...

Иногда кротко говорил: «Ничего не имеет грешный Анатолий, разве только кто воздохнет о нем к Богу». В понедельник двадцать четвёртого января ему сделалось очень плохо, он почти не открывал глаз, глубоко вздыхал, и слышно было, что он непрестанно творил Иисусову молитву. До самой смерти не оставлял он Иисусову молитву, то преподавая о ней наставления слабеющим голосом, то шептал её уже немеющими устами. Иногда произносил: «Готово сердце мое, Боже, готово сердце мое».

После двенадцати часов полуночи он с большим благоговением приобщился и снова впал как бы в забытье. Кто-то сказал тихонько, что надо бы читать отходную, и умирающий сам сотворил начало: «Благословен Бог наш...». Стали читать отходную, дыхание становилось все реже, наконец он глубоко вздохнул три раза и мирно почил о Господе. Было это в четыре часа двадцать минут утра во вторник двадцать пятого января 1894 года, на семидесятом году его жизни.

Многие духовные чада старца видели его после его смерти во сне: то утешающим, то исповедающим, то врачующим, и после этих снов чувствовали утешение, отраду, а многие и исцеление от духовных и телесных недугов.

В 1996 году преподобный Анатолий старший (Зерцалов) был причислен к лику местночтимых святых Оптиной пустыни, а в августе 2000 года – Юбилейным Архиерейским Собором Русской Православной Церкви прославлен для общецерковного почитания. Мощи преподобного Анатолия покоятся во Владимирском храме Оптиной пустыни.

Преподобне отче Анатолие, моли Бога о нас!

 

 

***

Священномученик Владимир (Богоявленский), Киевский, митрополит

КРАТКОЕ ЖИТИЕ СВЯЩЕННОМУЧЕНИКА ВЛАДИМИРА, МИТРОПОЛИТА КИЕВСКОГО

В миру Василий, родился 1 января 1848 г. в семье священника Никифора Богоявленского, впоследствии также принявшего мученическую кончину. С детства Василия отличали скромность и чистосердечность.

После Духовного училища и семинарии в Тамбове он в 1874 г. окончил Киевскую Духовную Академию со степенью кандидата богословия и получил назначение преподавателем в родную семинарию. 31 января 1882 г. Василий Никифорович Богоявленский был рукоположен во пресвитера в Покровской соборной церкви г. Козлова и вскоре назначен настоятелем Троицкого храма и благочинным городских церквей. С начала своего пастырского служения он в полноте проявил административные способности и стяжал любовь и уважения клира и мирян.

В трагической смерти жены и единственного ребенка молодой священник усмотрел Промысл Божий. Поступив в Тамбовский Казанский монастырь, он 8 февраля 1886 г. принял иноческий постриг с именем Владимир, на следующий день был возведен в сан архимандрита, назначен настоятелем Троицкого Козловского монастыря, а в октябре того же года – настоятелем Антониева монастыря в Новгороде Великом.

3 июня 1888 г. в Александро-Невской лавре архимандрит Владимир был рукоположен митрополитом Новгородским, Санкт-Петербургским и Финляндским Исидором († 1892 г.) и другими иерархами во епископа Старорусского, викария Новгородской епархии. Преосвященный Владимир проявлял постоянную заботу об устроении церковноприходской жизни, уделял особое внимание духовно-нравственному просвещению мирян.

19 января 1891 г. святитель Владимир был назначен на Самарскую кафедру. В то время губернию поразила эпидемия холеры и неурожай. Власть терялась и первый пошел к народу с крестом в руках епископ Владимир, явившись в тяжелую минуту его истинным печальником и крепкой нравственной опорой. Святитель повсюду стремился быть вместе с паствой: совершал о почивших панихиды на холерном кладбище, служил на площадях города молебны об избавлении от бедствий, безбоязненно посещал холерные бараки в местах, охваченных эпидемией. В те тяжелые дни владыка Владимир много внимания уделял и духовному образованию, катехизации населения.

С 18 октября 1892 г. в течение шести лет святитель Владимир управлял Грузинским экзархатом в сане архиепископа Карталинского и Кахетинского. Возглавляя Тбилисскую кафедру, он неустанно трудился над духовным просвещением разноплеменного населения, укреплением и распространением православной веры на Кавказе. В результате его неутомимых трудов было построено и возобновлено более ста храмов, в том числе много старинных, заброшенных; открыто свыше 300 церковноприходских школ, устроена Духовная семинария в Кутаиси.

С 21 февраля 1898 г владыка Владимир – митрополит Московский и Коломенский.

Будучи духовным руководителем великой княгини Елизаветы Феодоровны († 1918 г., память 5/18 июля и в день Собора новомучеников и исповедников Российских), митрополит Владимир оказал ей содействие в основании Марфо-Мариинской обители.

23 ноября 1912 г. высокопреосвященный Владимир был назначен митрополитом Санкт-Петербургским и Ладожским с присвоением ему звания и прав первенствующего члена Священного Синода.

Святейший Патриарх Тихон позднее так говорил о деятельности владыки Владимира в тот период: «Он был верен канонам Святой Православной Церкви, преданиям отеческим и безбоязненно и смело, честно и благородно исповедовал эту снедающую его ревность перед всеми, какими бы последствиями это не сопровождалось».

Три года управления тогдашней столичной епархией оказались чрезвычайно трудными для него: в городе усиливалось влияние «распутинщины», явственно ощущалась гибельность последствий ее проникновения в церковные и государственные дела, в жизнь царской семьи. За открытое неприятие и осуждение Распутина святитель Владимир впал в немилость и в ноябре 1915 г. переведен в Киев.

Октябрьский переворот 1917 г. вызвал нестроения в церковной жизни на Украине. Состоявшийся в то время в Киеве епархиальный съезд клира и мирян образовал самочинное управление и призвал к созданию «независимой» Украинской Церкви. Выступая против переустройства уклада жизни епархии и неканонических действий по образованию автокефалии, митрополит Владимир призывал пастырей и пасомых избегать вражды и препятствовать расколу, сохраняя Церковь в единстве и чистоте Православия.

С приходом в Киев гражданской войны и захватом большевиками города начались невиданные там дотоле грабежи и насилия, сопровождавшиеся осквернением монастырей и храмов, святынь Киево-Печерской Лавры.

25 января 1918 г. вооруженные люди ворвались в покои митрополита Владимира и после издевательств над ним вывели его за стены лавры и расстреляли. Перед смертью архипастырь совершил молитву, благословил своих убийц и сказал: «Господь вас да простит». Найденное братией его тело было изувечено множеством колотых и огнестрельных ран. Мученическая кончина святителя Владимира явилась началом длительного периода гонений на Русскую Православную Церковь, во время которых бесчисленное множество клириков и мирян приняло мученические венцы, свидетельствуя о вере Христовой даже до смерти (Откр.12:11).

Честные мощи священномученика Владимира, митрополита Киевского и Галицкого, были обретены летом 1992 г. и положены в Дальних пещерах Киево-Печерской лавры.

ПОЛНОЕ ЖИТИЕ СВЯЩЕННОМУЧЕНИКА ВЛАДИМИРА, МИТРОПОЛИТА КИЕВСКОГО

Священномученик Владимир (в миру Василий Никифорович Богоявленский) родился 1 января 1848 года в селе Малая Моршка^[1] Моршанского уезда Тамбовской губернии в семье священника. По некоторым сведениям, мальчик рано узнал сиротство, так как отец его был убит и сына воспитывала мать. Отличительной чертой характера мальчика была застенчивость, и эта черта сохранилась у него на всю жизнь. Впоследствии в связи с его высоким положением она только еще более развилась, так как он оказался поневоле окружен обманом и лицемерием, когда окружающие, по большей части люди ему подчиненные и от него зависимые, искали не истины, а выгоды. Оттого, не успев завести близких и единомысленных людей, когда еще не занимал высокое положение, он уже не смог сделать этого позднее и всю оставшуюся жизнь нес бремя одиночества. Дружество и единомыслие он мог бы найти в среде делателей, проходящих с ним одно поприще, но при замкнутом и застенчивом характере, доверяя в значительной степени только себе, он был вынужден вникать в каждое дело сам, ограничивая таким образом дело своим кругозором.

Священномученик Владимир родился и прожил детские годы в эпоху, когда русская жизнь была омрачена крепостным правом, а в духовных училищах и семинариях царили порядки бурсы. Только собственное мирное, от Бога данное устроение отрока Василия и его блестящие способности, делающие и само учение увлекательным, помогли ему преодолеть недостатки тогдашней школы, о которой у него остались посему самые благоприятные воспоминания. Низшее и среднее образование Василий получил в Тамбове. Окончив Тамбовскую Духовную семинарию, он, как подающий большие надежды, способный студент, был направлен для продолжения образования в Киевскую Духовную академию и, сдав приемные экзамены, был зачислен на первый курс.

Своей специализацией в академии Василий выбрал церковно-практическое отделение, на котором преподавались словесность, история иностранной литературы, гомилетика, каноническое право, литургика. В то время в академии преподавали многие выдающиеся ученые, которые оказали плодотворное воздействие на одаренного студента, послужив его нравственному и умственному совершенствованию. Всего на курсе вместе с Василием Богоявленским училось тридцать два человека, из которых некоторые стали заметными научными деятелями. С этого курса вышли три профессора Духовной академии, один профессор историко-филологического института, заслуженный преподаватель Духовной семинарии Н.Н. Щеглов и священномученик, пострадавший в тот же год, что и митрополит Владимир, протоиерей Неофит Любимов.

В академии вполне выявился характер Василия как человека деликатного, выдержанного и тактичного. Он не любил ссор, колких разговоров и страстных споров. Бывали случаи, когда раздраженные горячим спором студенты готовы были дойти до взаимных оскорблений, и тогда Василий вмешивался в спор и примирял их.

Уже на первом курсе обнаружились его выдающиеся способности. Как студент он отличался примерным трудолюбием и прилежанием, исправно посещая все лекции наставников. Его сочинение по словесности заслужило самые высокие похвалы преподавателя и показало нерядовое знакомство с иностранной литературой по изучаемому вопросу. Среди товарищей по академии Василий с самого начала отличался проповедническими дарованиями, стяжавшими ему впоследствии заслуженную популярность.

На третьем курсе им было написано кандидатское сочинение на тему «О праве церковного отлучения».

Когда Василий учился на четвертом курсе, было предложено избрать его кандидатом на вакантную кафедру церковнославянского языка и славянских наречий и отправить в заграничную командировку для практического изучения славянских наречий. Мнения преподавателей, однако, разделились, и был послан другой, не менее достойный кандидат.

По окончании в 1874 году академии Василий Никифорович прочел несколько пробных лекций на темы: «Ориген – его жизнь и проповеди», «Эпитимии, понятия о них и качества их», «Понятие о литургике и ее задаче; научная постановка литургики; отношение литургики к другим богословским наукам», после чего был назначен преподавателем гомилетики, литургики и каноники в Тамбовскую Духовную семинарию^[2]. 26 мая 1875 года Василий Никифорович, согласно своему прошению, был переведен на должность преподавателя Священного Писания. В это же время он преподавал в семинарии немецкий язык, а в епархиальном женском училище и в женской гимназии географию. О преподавательской его деятельности бывшие питомцы вспоминали, что Василий Никифорович был строг, требовал от семинаристов, чтобы они знали предмет, но личное общение его с ними было отечески простое.

В 1882 году Василий Никифорович женился. 31 января 1882 года епископ Тамбовский и Щацкий Палладий (Ганкевич) рукоположил его во священника к Покровской соборной церкви города Козлова. В этом же году он был избран депутатом от духовенства города на епархиальный съезд^[3]. В 1883 году отец Василий был назначен благочинным церквей города Козлова и настоятелем Троицкой церкви. Для паствы города он явился замечательным проповедником, ревностным хранителем древнерусских устоев жизни и противником модных теорий, разрушающих семью. Однако Промысл Божий изменил течение жизни отца Василия: от туберкулеза скончалась его супруга, а затем умер и единственный ребенок.

8 февраля 1886 года в Тамбовском Казанском монастыре отец Василий был пострижен в мантию с именем Владимир^[4]. На следующий день он был возведен в сан архимандрита и назначен настоятелем Козловского Троицкого монастыря. 6 октября 1886 года архимандрит Владимир был назначен настоятелем Антониева монастыря в Новгороде и членом Новгородской духовной консистории.

13 июня 1888 года в Свято-Троицком соборе Александро-Невской Лавры в Санкт-Петербурге архимандрит Владимир был хиротонисан во епископа Старорусского, викария Новгородской епархии. В слове на наречение он вполне выразил свое представление об архиерейском служении^[5].

«Приемлющий на себя это служение, – сказал он, – должен принимать это как талант, вручаемый ему Господом, при условии возвращения с лихвою и под страхом в противном случае быть вверженным в кромешную тьму; должен принимать его как служение раба, поставленного разделять верно и благовременно евангельскую пищу домочадцам Господина, опасаясь за неверность и нерадение быть рассеченным (Мф.24:45-51); должен принимать его как чреду пастыря словесных овец, с обязанностью водить их на пажити добрые и защищать от волков, не щадя себя самого, чтобы не впасть в суд нерадивого наемника; должен принимать его как пост стража людей Господних, чтобы немолчно возвещать им о всякой опасности и неусыпно блюсти их спасение, со страшной ответственностью платить своей кровью за кровь каждой души, погибшей от его беспечности. Какой великий подвиг, какое тяжкое бремя для сил человеческих, не говоря уже о собственной немощи!»^[6]

После хиротонии, по обычаю того времени, новопоставленный епископ устроил обед, на который был приглашен митрополит Санкт-Петербургский Исидор (Никольский). Среди других приглашенных был известный славянофил, человек, глубоко интересовавшийся церковными делами и вопросами, генерал Киреев. После обеда епископ Владимир вышел вместе с генералом, и тот спросил его: «Сколько вам лет, владыко?» – «Сорок лет», – ответил епископ. Генерал вздохнул, задумался и сказал: «Ах, много ужасного увидите вы в жизни Церкви, если проживете еще хоть двадцать пять лет». Эти слова генерала-славянофила владыка помнил всю жизнь и относился к ним, как к пророчеству, а с приближением смутного времени со все большей серьезностью и скорбью их вспоминал^[7].

Сразу же при начале своего архипастырского служения в качестве викария епископ Владимир стал предпринимать меры, чтобы расширить круг деятельности священнослужителей и активных мирян. Как архиерей, он стал председателем Братства Святой Софии Премудрости Божией, которое занималось широкой издательской и просветительской деятельностью. 16 октября 1888 года епископ положил начало внебогослужебным собеседованиям в Софийском кафедральном соборе по воскресным дням после вечерни и чтения акафиста Иисусу Сладчайшему^[8].

Показывая духовенству пример пастырского служения, владыка требовал такого же направления деятельности и от своих подчиненных, и в 1890 году, вполне ознакомившись в течение двух лет с положением дел в викариатстве, он издал следующее распоряжение: «В видах пробуждения от нравственного усыпления беспечных чад Православной Церкви необходимо побудить духовенство епархии к усилению своей пастырской бдительности, вменив ему в обязанность усилить проповедь и молитвенные упражнения, отправлять по воскресным дням торжественные вечерни, читать акафисты и вести внебогослужебные собеседования о предметах веры и нравственности»^[9].

Характеризуя по прошествии десятилетий его деятельность в Новгороде, митрополит Новгородский Арсений (Стадницкий) писал: «На нем исполнились слова святого апостола Павла: духом горяще, Господеви работающе (Рим.12:11). Он действительно горел духом, пламенел ревностью по Дому Божию, которая снедала его. Эта ревность выражалась прежде всего в неустанном проповедовании слова Божия. Самая манера его проповедования свидетельствовала об этом горении духа. Слабый, болезненный телом, с тихим голосом, он во время произнесения проповедей преображался, воодушевлялся, голос становился крепким, и силою горячего слова он пленял умы и сердца слушателей. Будучи сам усердным служителем слова Божия и проповедником, он и пастырей Церкви побуждал проповедовать...»^[10] «Новгородцы вспоминали о нем как о выдающемся проповеднике, архипастыре кротком, доступном для всех»^[11].

19 января 1891 года епископ Владимир был назначен на Самарскую кафедру, где он стал пятым архиереем с момента образования Самарской епархии^[12].

Епископ Серафим (Александров) вспоминал о времени служения владыки в Самаре: «Это был святитель, поражавший нас, молодых служителей Церкви, своей великой любовью к благолепной службе Божией, усердием к делу проповеди... Народ вспоминал служения его десятки лет, и высшей от народа похвалой служителям Церкви бывали слова: “Ты служишь, как Владыка наш Владимир”...

Замечательна его простота, при видимой суровости и замкнутости, в обхождении и приеме простецов-крестьян, с которыми он вступал при обозрении церквей в беседы, заходя и к старосте-крестьянину так же, как и к знатному лицу.

Великой любовью и ревностью о воспитании детей в преданности заветам Христа, Уставам и Преданиям Церкви горел святитель, насаждая церковные школы во вверенной ему епархии, умело подбирая для этого дела сотрудников себе.

В заботах о спасении вверенной ему паствы, памятуя, что имеет и иных овец, не от двора Церкви, коих подобает ему привести ко Христу, он первый из Самарских архипастырей возбуждает пред высшей церковной властью ходатайство об открытии миссии, заботясь дать ей лучшее направление и понимая под миссией широкое служение Церкви Божией...

Сам присутствует на народных чтениях и беседах, выступая всегда с живым словом, заботясь о процветании и развитии деятельности Братства имени святителя Алексия. В годы стихийных бедствий, охвативших Самарскую епархию... он является истинным печальником народным. Для борьбы с голодом открывает комитеты, при храмах и монастырях организовывает столовые для бедноты, а в школах – для детей, рассылает воззвания о помощи, посылает в Петроград образцы “голодного” хлеба... Он и тогда, более 25 лет тому назад, для блага народного, в известные холерные бунты, когда власть терялась, первый пошел к народу с крестом в руках, вразумляя народ, призывая к молитве и благоразумию, первый обошел холерные бараки, благословляя больных и призывая к подвигу служения больным здоровых»^[13].

Для привлечения в храмы детей владыка в день памяти равноапостольных Кирилла и Мефодия 11 мая 1891 года пригласил в собор всех учащих и учащихся. Начальники учебных заведений вначале не поддержали владыку, и в первый год проведение этого праздника не удалось. Но архипастырь не отступился от своего благого намерения. Перед наступлением праздника в следующем году он обратился во все городские инстанции, ведающие народным образованием, и в этот год этот общешкольный праздник состоялся вполне. С утра весь собор был заполнен детьми и учителями.

Епископ большое значение придавал церковному образованию, и благодаря его заботам было открыто около ста пятидесяти церковноприходских школ. «Обязанность учить детей издревле лежала на духовенстве, – не уставал повторять владыка, – и оно постоянно выполняло этот священный долг с беззаветной преданностью. Главное – необходимо внушать детям страх Божий. Но вместе с тем необходимо помнить, что изучение это должно совершаться сердцем, а не одним только умом, а это достигается через научение детей молитве в самом раннем возрасте, еще до поступления в школу»^[14].

В Самаре владыка положил начало внебогослужебным чтениям, на которых слушателям предлагались повествования религиозно-нравственного содержания из духовных журналов и книг или личные наставления священников. Такие чтения совершались в разных храмах поочередно. Епископ Владимир совершал вечерню с чтением акафиста, затем вступительным словом открывал само чтение, которое продолжал приходской священник, а владыка садился на последнюю скамейку и оставался здесь до конца. Со временем ему удалось привить народу любовь к этим чтениям, и люди уже заранее спрашивали, «где будет читать владыка акафист».

Главную цель деятельности основанного в Самаре религиозно-просветительского Братства имени святителя Алексия владыка видел в религиозно-нравственном просвещении народа, в улучшении церковно-школьного дела, в поддержании воскресных школ и снабжении их учебниками и учебными пособиями бесплатно, или по низким ценам, или в кредит, в содействии увеличению числа церковноприходских библиотек, для чего организовывалась выписка и доставка книг от издателей и книготорговцев.

Для интеллигенции владыка открыл в здании Городской Думы бесплатные чтения религиозного содержания, проходившие в вечернее время и охотно посещавшиеся всеми сословиями. Число посетителей бывало иной раз столь значительно, что зал Думы не вмещал всех присутствующих, и тогда они заполняли хоры и прилегающие к залу комнаты.

В 1892 году Самарскую губернию поразили два бедствия: голод от неурожая и разразившаяся после него эпидемия холеры. Владыка учредил епархиальный комитет для сбора средств и раздачи пожертвований. По указанию владыки такие комитеты были учреждены во всех уездных городах епархии. Он дал специальное указание духовной консистории об отчислении церковных средств на помощь голодающим. По его благословению были составлены списки лиц, прежде всего духовного звания, а затем других сословий, нуждающихся в первоочередной помощи. При монастырях и богатых приходах были открыты столовые и чайные для бедняков, всех учащихся кормили бесплатно.

Во время эпидемии холеры владыка стал устраивать на площадях Самары общенародные молебствия перед чтимым образом Смоленской иконы Божией Матери об избавлении народа от губительной болезни. В своих проповедях владыка призывал жителей города оказывать помощь больным. «Призрение за больными – это одно из таких добрых дел, которые никогда не останутся без награды»^[15], – говорил он. Епископ сам посещал лазареты, ободряя и утешая больных словом и совместной молитвой. Когда эпидемия достигла таких размеров, что на холерном кладбище стали хоронить одновременно сотни людей, владыка стал служить здесь панихиды о новопреставившихся. В конце концов эпидемия пошла на спад и прекратилась, что многие приписывали деятельности и молитвам владыки.

После окончания эпидемии люди стали скорбеть о своих умерших родственниках, в особенности же о том, что они почивают за городом, вдали от храма Божьего, и епископ тогда объявил, что на этом кладбище будет совершена вселенская панихида обо всех умерших в Самаре во время эпидемии, и сам возглавил служение.

Однако, только лишь отступили скорби, причина которых часто кроется в грехах человеческих, как люди снова принялись за совершение тех же грехов. В день Усекновения главы Иоанна Предтечи владыка совершил молитву о всех преставившихся, затем на площадь перед собором была принесена из Преображенской церкви Смоленская икона Божией Матери и отслужен молебен, в конце которого епископ сказал: «К сожалению, едва только удаляется от нас гнев Божий, жизнь города начинает уже опять принимать тот вид, какой она имела до болезни: храмы Божии снова пустеют, площади града опять оглашаются бесчинными плясками, бесстыдными песнями»^[16].

18 октября 1892 года епископ Владимир был назначен экзархом Грузии с возведением в сан архиепископа Карталинского и Кахетинского^[17].

Во время прощания в крестовую церковь к владыке сошлись богомольцы со всего города, в храме собралось так много народа, что нечем было дышать. По окончании всенощного бдения владыка вышел на амвон и сказал: «Вы слышали, что я уезжаю от вас...» Плач присутствующих в этот момент заглушил его слова, и, подождав несколько минут, он продолжил: «Далек и небезопасен мой путь, тяжелые труды предстоят мне; да поможет мне Господь Бог и святая Нина – просветительница Грузии! Прошу вас: молитесь обо мне, – мне это теперь всего нужнее! Я же, со своей стороны, никогда не забуду в своих молитвах моего “первенца” – паству Самарскую. Если я кого чем обидел ненамеренно делом или словом – простите меня, как и я прощаю вас! Да благословит вас Господь!»^[18]

И владыка до земли поклонился народу, и все присутствующие в церкви земно ему поклонились. Затем каждый с земным поклоном стал подходить под благословение.

Прощание с архипастырем продолжалось в течение трех дней. В последний день владыка совершил богослужение в кафедральном соборе и в своем слове, обращаясь к пастве, сказал: «Боже мой! На мои рамена предстоит принять подвиг, под бременем которого изнемогали и сильнейшие меня! После малой ладьи, которой управлял я доселе, мне вручается управление большим морским кораблем. О, какое умение, какая опытность должна быть у кормчего, который призывается вести духовный корабль по волнам житейского моря, среди скал и подводных камней, в опасении нападения духовных разбойников!»^[19]

По пути на место своего нового служения в Тифлис архиепископ ознакомился с нуждами, бытом паствы и пастырей и состоянием храмов. В огромной вверенной попечению владыки епархии дела обстояли далеко не благополучно, и, кроме распространившегося повсеместно порока пьянства, на Кавказе нашли себе приют множество сект, процветало язычество и своекорыстный национализм.

Прибыв в Тифлис, архиепископ Владимир открыл во многих церквях города внебогослужебные религиозно-нравственные чтения. Для лучшей организации задуманного дела владыка сам посещал приходские храмы, служил в них акафисты и слушал проповедников.

Особое внимание архиепископ обращал на произнесение проповедей за богослужением. Сам являясь ревностным проповедником, он к проповедничеству призывал и духовенство города.

Владыка прилагал много усилий, чтобы поднять религиозно-нравственный уровень среди бедноты, где часто царило грубое невежество. Стараниями святителя в одном из беднейших районов города, Колючей Балке, был основан молитвенный дом во имя святителя Феодосия Черниговского и стали совершаться богослужения. Благодаря этому, многие из здешних жителей перестали проводить время в притонах, сократилось и количество увеселительных заведений. В помещении Тифлисской церковноприходской школы по воскресным и праздничным дням стали проводиться занятия для детей, населяющих этот район, не имеющих возможности посещать учебные заведения. Эти занятия посещали около сорока детей. Кроме общеобразовательных предметов, девочек здесь обучали рукоделию.

Благодаря усилиям архиепископа, раскольники, сектанты, монофизиты, католики и лютеране стали отдавать своих детей в православные церковноприходские школы. В церковноприходских школах и школах грамоты во время управления экзархатом архиепископа Владимира, кроме православных детей, обучалось 115 детей сектантов и раскольников, 80 – армяно-григориан, 13 – евреев, 32 лютеранина, 16 католиков и 7 мусульман.

Владыка придавал большое значение в воспитании народа церковноприходским школам. Во время пребывания его на Кавказе его трудами было открыто более трехсот церковноприходских школ и устроена духовная семинария в Кутаиси. Он сам посещал эти школы, наблюдал за уровнем преподавания в них, проверял знания детей. Освящая новооткрытую церковноприходскую школу в селе Дигоми, владыка после освящения здания школы обратился к присутствовавшим со словом, в котором разъяснил, что существенное различие между церковноприходскими и «гражданскими» школами не во внешней, а во внутренней их организации, в их содержании. «В церковноприходских школах, – сказал владыка, – народное воспитание сообщается и воспринимается среди религиозной атмосферы, питается и оживотворяется последнею...»^[20]

Во время эпидемии холеры в Закавказье в 1893 году всецело проявились выдающиеся организаторские способности владыки. Получив 7 августа из комитета народного здоровья известие о том, что в последних числах июля обнаружены случаи заболеваний азиатской холерой в Тифлисе, архиепископ Владимир призвал все население города к общей молитве; и 15 августа, в день праздника Успения Божией Матери, состоялся крестный ход, прошедший по тем частям города, где обнаружились начатки эпидемии. Затем на площади был отслужен молебен и прочитана молитва, после которой владыка обратился к народу с такими словами: «Постигшая нас болезнь не есть дело случая, как могут думать некоторые. Это дело правосудия Божия, кара Всемогущего, бич Божий, простертый для нашего же испытания и отрезвления. В Священном Писании много примеров, уверяющих, что всегда Бог отводил в сторону Свой меч, направленный на человека, если только последний, заметив его, вразумлялся и старался избавиться от меча Божия»^[21].

По благословению архиепископа при кафедральном соборе была открыта бесплатная чайная для беднейшего населения Тифлиса; здесь же, в чайной, была организована читальня, где для желающих были разложены на столах различные книги и брошюры религиозного содержания.

В районе, населенном иноверцами, стараниями владыки был построен храм в честь Казанской иконы Божией Матери с залом для собеседований, в котором стали проводиться религиозно-нравственные беседы. При храме была открыта библиотека, и продавались церковно-богослужебные книги и иконы.

17 октября 1897 года архиепископ Владимир учредил Епархиальное духовно-просветительское миссионерское Братство, главной задачей которого стало распространение и утверждение в обществе истинных понятий о православной вере. Братство объединило все образованное духовенство и благочестивых мирян Тифлиса. Члены Братства стали устраивать внебогослужебные собеседования, беседы с сектантами, распространяли печатные брошюры и книги, устраивали библиотеки и читальни, Братство проводило крестные ходы с целью поднятия религиозного духа среди православного населения Тифлиса.

Благодаря владыке оживилась деятельность «Общества восстановления православного христианства на Кавказе». Это общество при многих церквях организовало библиотеки из книг духовно-нравственного содержания на русском и грузинском языках. Много времени архиепископ проводил в поездках по сельским приходам и находящимся в самых глухих и отдаленных местах обителям, трудно доступным из-за горной местности. Благодаря его энергичной деятельности в различных местах экзархата было построено более ста новых храмов, возобновлены службы в недействовавших, восстановлен Мцхетский собор, Сатарский и Семейский монастыри.

Это подвижническое служение архиепископа Владимира в Закавказье было омрачено многими искушениями и сопровождалось многими чинимыми его начинаниям препятствиями. Рисуя характер владыки и обстановку его церковной деятельности на Кавказе, протоиерей Иоанн Восторгов писал: «...я знал о том, какая ненависть окружала экзарха, какая царила клевета, направленная против него, и как тяжело было его положение среди грузинского клира. Впоследствии я убедился собственным горьким опытом, что российское прекраснодушие здесь, внутри России, всегда было склонно обвинять в обострении отношений к экзархам и вообще к представителям русского клира в Грузии – только самих русских. Нас всегда обвиняли в том, что мы сгущаем краски в изображении настроения грузинского клира, что задавленные грузины ищут только справедливого к ним отношения и уважения к их национальным особенностям, что мы отталкиваем их своей грубостью и тупым чванством, что ни о какой автономии и автокефалии грузины не только не помышляют, но и не знают... Здесь уже сказалось тогда, какой жизненный крест Бог судил нести... иерарху: полное одиночество. Одинок он был и без поддержки от высшего церковного управления, особенно от держащих власть высших чиновников церковного управления, которые всегда склонны были придавать значение всякой жалобе и сплетне, завезенной на берега Невы каким-либо приезжим грузинским генералом, или самой пустой газетной заметке, вопившей о горделивости и мнимой жестокости русской церковной бюрократии в Закавказье. Сколько я потом видел написанных в этом духе писем... [у] Победоносцева и Саблера, сколько было их запросов с требованиями объяснений и с непременным и неизменным уклоном в одну сторону – в сторону доверия жалобщикам, которые сообщали иногда факты столь несообразные, нелепые и невозможные, что, казалось бы, сразу нужно было видеть, что здесь работает одна злоба и преувеличенное кавказское воображение. Нестяжательность, простота, всем известное трудолюбие, исправность во всем, даже, и по преимуществу, иноческое целомудрие – все в экзархе подвергалось заподозриванию и всевозможным клеветническим доносам...

Бывало так, что если пять человек просятся на одно место, а определить можно, конечно, только одного, то прочие четверо считали долгом писать на экзарха доносы в Синод, и большею частью совершенно без связи со своим делом. Помнится, один такой туземец принес жалобу в Синод, в которой, указывая место и точную дату времени, сообщал, что экзарх на приеме сначала ругал жалобщика, потом долго бил его кулаками, свалил на пол и бил ногами и затем, “запыхавшись, сам упал на диван”... А несчастный кроткий жалобщик мог только сказать: “Что с Вами, владыко?”

Экзарх, в объяснение на эту жалобу, ответил, что в то самое время, какое указано в жалобе, он вовсе не был в Тифлисе и в Закавказье, а как раз был в Петрограде, вызванный в Святейший Синод, и притом уже несколько месяцев. Победоносцев на объяснении написал: “Ну, это даже и для Кавказа слишком”, – и все-таки все подобные истории с жалобами и доносами тянулись без конца...

Помню 1895 год, июнь месяц, митрополит сидел в Синодальной конторе, рядом с ним за столом – архимандрит Николай (Симонов). Пришел в приемную десять лет назад лишенный сана за воровство и за доказанное гражданским судом участие в разбое бывший священник Колмахелидзе, по делу которого в свое время был следователем архимандрит Николай, тогда еще бывший священником. Десять лет таил Колмахелидзе злобу; теперь он услышал, что архимандрит Николай является кандидатом в епископы. И вот он избрал день мести. Он вызвал архимандрита из заседания Синодальной конторы и тут же всадил ему нож в сердце. Владыка Владимир успел принять только последний вздох и благословил несчастного, а когда возвращался в свой дом, рядом с конторою, то как раз перед его приходом во дворе, в кустах, пойман был псаломщик – грузин с кинжалом, готовившийся расправиться и с экзархом. Я видел Владыку Владимира непосредственно после всего происшедшего: это было прямо чудесное спокойствие духа, которое дается только глубокою верою и спокойствием чистой и праведной совести»^[22].

В 1895 году архиепископ Владимир был награжден бриллиантовым крестом на клобук, в 1896 году – панагией, украшенной драгоценными камнями. 21 февраля 1898 года архиепископ Владимир был назначен на Московскую кафедру и возведен в сан митрополита^[23]. Совершая в Казанском храме в Тифлисе последнюю службу, митрополит Владимир сказал: «Пастыри Церкви первее всего обязаны учить свою паству, и учить не одним словом или проповедью, но еще более делом, добрым житием, личным примером.

Совершайте же службу Божию истово, неспешно, благоговейно и разумно, памятуя, что проклят всякий, творящий дело Господне с небрежением (Иер.48:10)»^[24].

Начав свое архипастырское служение в Москве, митрополит Владимир применил здесь весь тот опыт, который он приобрел в предыдущей деятельности. И прежде всего, он призвал духовенство чаще совершать богослужения и произносить проповеди. Для этого он открыл новые вакансии при столичных приходах и пригласил туда талантливых проповедников. На первых порах это не вполне понравилось столичному духовенству. Но и митрополит Владимир знал, что всякое, даже очень дельное и положительное распоряжение, оставаясь только административным, в лучшем случае не принесет плодов, а часто может принести и худые, настроив подчиненных против руководителя и вырыв между ними такую пропасть непонимания, которую потом трудно будет преодолеть. Единственное средство сделать свои распоряжения действенными – это самому первому их исполнять, ибо давно известно, что легче сказать, чем осуществить сказанное, что большое различие бывает между сказанным и сделанным: сказанное за минуту может потребовать для своего осуществления всей жизни. Потому-то того только и действен совет, кто на деле осуществляет то, что советует. И митрополит Владимир сам принялся осуществлять то, что он распорядился делать другим. Он сам стал проповедовать так, как не проповедовал еще ни один Московский митрополит до него. Каждую неделю он регулярно проповедовал на Троицком подворье, и проповеди эти печатались в периодической прессе.

Редактор одного из лучших общественно-церковных журналов того времени, созданного при непосредственном участии митрополита Владимира, писал о нем: «Печатное слово в наше время приобрело колоссальную силу. Оно и мертвит, но оно может и живить человека и целые народы. Владыка прекрасно это сознавал. Он видел, что мертвящее печатное слово небывало растет в России, а животворящее лишь кой-где журчит. И вот он сам выступает на литературную ниву. Он с поразительною литературной плодовитостью откликается в печатном слове на все животрепещущие вопросы нашего времени: вопросы социальные, государства, общества, семьи, личности; вопросы богатых и бедных, рабочих и работодателей, труда и капитала; вопросы религии и морали, веры и науки, веры и неверия; вопросы трезвости, церковной дисциплины... – все это находит для себя разрешение в печатном слове Владыки, и это слово он в огромном числе экземпляров издает и раздает бесплатно народной массе, рабочим, учащимся, пастырям...»^[25]

Исключительно благодаря заботам и попечению митрополита Владимира, в Москве в 1903 году был открыт Епархиальный дом, в котором был возведен храм во имя святого равноапостольного великого князя Владимира; впоследствии этот дом по прошению московского духовенства к Святейшему Синоду получил название Владимирского в честь своего создателя митрополита Владимира. Владимирский епархиальный дом стал центром просветительской и миссионерской деятельности в Москве. В нем все духовенство Москвы поочередно совершало богослужения и произносило проповеди. Ответственным за проповедническую деятельность был поставлен протоиерей Иоанн Восторгов.

По воскресным дням здесь совершалась вечерня с акафистом при общенародном пении, а после богослужения проводились беседы религиозно-нравственного содержания. В конце бесед бесплатно раздавались брошюры на различные темы. Зачастую владыка сам принимал участие в этих собеседованиях.

В Епархиальном доме разместились многие благотворительные учреждения, редакции духовных журналов, Кирилло-Мефодиевское Братство с Епархиальным училищным советом, книжный магазин и склад изданий отдела распространения духовно-нравственных книг, библиотека с читальным залом, православное миссионерское общество, попечительство о бедных духовного звания и другие епархиальные учреждения. В большом зале проводились богословские чтения, чтения для рабочих, лекции, беседы и духовные концерты.

Миссионер Московской епархии Иван Георгиевич Айвазов, подводя итог деятельности митрополита Владимира в Москве, писал: «Прежде всего в Москве и в епархии была введена и оживлена церковная проповедь, открыты для народа после вечерен с молебствиями и акафистами внебогослужебные собеседования с раздачею религиозно-назидательных брошюр, заведены особые религиозно-просветительные и назидательные чтения для народа, для детей улицы, для учащихся низших и средних школ, специальные чтения для фабричных рабочих в народных домах и публичные богословские чтения для интеллигенции. Высоко ценя специальную миссию в Церкви, имеющую целью борьбу с расколом, сектами, социализмом и атеизмом, владыка открывает четыре должности епархиальных миссионеров, заводит специальные миссионерские беседы с отщепенцами от Церкви, открывает многочисленные народно-миссионерские курсы... куда... он сам приезжает и до 11 часов ночи проверяет успехи курсистов из фабричных рабочих, насаждает церковно-народные хоры, учреждает: миссионерское Братство во имя Воскресения Христова и его отделы в епархии, специальный Московский Епархиальный Миссионерский Совет, Братство святителя Алексия при Чудовом монастыре, расширяет деятельность противораскольничьего Братства святителя Петра, открывает ежегодные епархиальные миссионерские курсы для духовенства епархии. С целью парализовать натиск сектантства на высшие учебные заведения владыка учреждает “Златоустовский религиозно-философский кружок учащихся” и “Женские богословские курсы”. Развитие сектантства в России привело владыку к мысли о насущной потребности приспособить и нашу высшую духовную школу к служению Православной миссии. И вот он с 1907 года усиленно заботится об открытии в Московской Духовной академии специальной кафедры по “Истории и обличению сектантства”. Заботы владыки увенчиваются успехом, и такие кафедры открыты... во всех духовных академиях, что составляет величайшую заслугу Московского митрополита Владимира перед Церковью...

Духовная школа имела во владыке поистине своего отца. Он часто посещал духовно-учебные заведения, заботился и об их материальном благополучии. Он устроил здания для Перервинского духовного училища, переустроил здания духовных училищ Заиконоспасского и Донского, а также и женского Филаретовского, открыл третье женское епархиальное училище при Московском Скорбященском монастыре, построил дом для квартир преподавателей Московской Духовной семинарии... Особою любовью согревая церковноприходскую школу, Владыка устраивал курсы для учительского персонала этих школ, всеми мерами улучшал их материальный быт... Преподавание Закона Божия в светских учебных заведениях всегда было близко сердцу владыки, и он созывал съезды законоучителей для обсуждения насущных нужд по данному предмету»^[26].

Митрополит Владимир явился выдающимся церковным деятелем на поприще борьбы с народным пьянством. «“Московское Епархиальное Общество борьбы с пьянством”, – писал Иван Георгиевич Айвазов, – его многочисленные отделы, его издательская журнальная и другого вида деятельность, наконец... первый под кровом Церкви Всероссийский съезд практических деятелей по борьбе с алкоголизмом, потребовавший немало средств и всяких забот, – все это плод исключительных трудов и забот Высокопреосвященного Владимира, который вложил в это дело столько инициативы, личных трудов – литературных, организаторских и лекторских, а также и материальных средств, что невольно приходишь в священный трепет при виде этой стройной и громадной работы, запечатленной характером истинного подвига в борьбе за Трезвую Русь, – я говорю подвига, потому что здесь мы имеем дело действительно с подвигом абсолютного воздержания митрополита Владимира от всяких спиртных напитков, что служит главным фактором вдохновенной работы и московского духовенства на ниве отрезвления народа»^[27].

16 июня 1902 года, благодаря трудам митрополита Владимира, в аудитории Императорского исторического музея на Красной площади были открыты общеобразовательные курсы для рабочих города Москвы. Открытие курсов привлекло множество народа, вся аудитория исторического музея, с прилегающими к ней помещениями, была переполнена рабочими, мужчинами и женщинами. Множество рабочих за недостатком места остались около здания музея и на Красной площади. В конце молебна митрополит Владимир обратился к рабочим со словом, в котором, обрисовав нужность и полезность подобных чтений, сказал: «Две силы в мире ведут борьбу из-за господства, – это сила добра и сила зла, и первая всегда встречала и встречает препятствия со стороны последней. Доказательством сему – Сам Господь, заплативший Своею кровию за любовь к человеческому роду, доказательством тому и целый сонм мучеников, пострадавших за имя Христово. И, однако, не тот прав, кто с отчаянием говорит: “все погибло, ничто уже не поможет”, но прав наш Спаситель, Который говорит: жатва многа. Не тот прав, кто везде и всюду видит только зло и неисправимую порчу нравов, но тот, кто усматривает в людях черты, которыми Господь все еще привлекает к Себе народ Свой вопреки всякому противодействию со стороны людей. Так думал, так и поступал и Сам Спаситель. Он никогда не доходил до уныния и отчаяния. Он узнавал черты божественного образа и в самых отъявленных и отверженных грешниках, Он не обходил Своим вниманием и участием и фарисеев, и саддукеев. Он имел любовь к людям, которая всему веру емлет, вся уповает и вся терпит. Только такая любовь имеет ключ к сердцу человека. Только эта любовь имеет веру в неизгладимое благородство души человеческой, которая, будучи по природе своей христианкой... томится о Боге и без Него не может жить, хотя иногда и сама того не знает. Спаситель хорошо знал это ее свойство и с полным успехом пользовался им, показывая пример и ученикам Своим. Он, а затем и ученики Его, ревностно сеяли семена слова Божия на этой восприимчивой почве, и какая чудная жатва вышла из этого посева, особенно в языческих странах! Какое изумительное зрелище представили собою те христианские общества, которые образовались здесь под влиянием христианской проповеди. В мире, полном суеверия и неверия, безбожия и нечестия, возникло в лице этих обществ новое человечество, исполненное живой веры в Вечного Бога и такой пламенной любви к Нему, которую не могла погасить никакая сила мира. В мире, утратившем всякое сознание греха, полном грубого разврата и безнравственности, возникло новое человечество, самоотверженно распинающее плоть свою со страстьми и похотьми. В мире, исполненном жестокости и варварства, в котором замерли, казалось, все нежные движения сердца, зародилось человечество, проникнутое самою крепкою и самою живою любовью, которая простирается на все, что только носит на себе название человека, которая милует и врага, прощает и неприятелю. Вот почему апостол Павел вправе был сказать: “ветхое прошло, смотри – все сделалось новым”»^[28].

Конец ХIХ и начало ХХ века явились для России временем переустройства хозяйственной и государственной жизни. Стали меняться сословные, правовые, земельные и хозяйственные отношения, и за несколько десятилетий столичные города оказались заполненными мастеровой молодежью. Приехав в города на заработки и для приобретения профессии, она оказалась в вертепе безнравственности и разврата. Городское общество, образованное и необразованное, богатое и нищее, все в значительной степени развращенное, ничего не могло дать этой деревенской молодежи, как только погрузить ее в омут разврата и обратить в тот анархический и противогосударственный элемент, который разрушит впоследствии государственный строй. Ни общество, ни государство не осознали глубину совершившихся перемен, и Церковь оказалась лицом к лицу с уже свершившимся фактом, когда многие граждане страны стали представлять значительную по количеству, необразованную по качеству и безрелигиозную по преимуществу толпу.

29 декабря 1907 года митрополит Владимир положил начало Златоустовскому религиозно-философскому кружку учащихся, нашедшему себе приют в Епархиальном доме. Кружок ставил своей целью «содействовать распространению религиозно-философских идей среди учащейся молодежи, в духе строго-православно-христианском, по руководству Святой Церкви».

30 декабря 1910 года митрополит Владимир, обратившись во время собрания кружка к верующей молодежи, сказал: «Кто не может подавать пример благочестия дома, тот не может быть учителем и в Церкви Христовой. Недостаточно для цехового или другого какого-нибудь сословия, если член его умеет кроить, шить, кузнечить, плотничать, строить здания или торговать. Он должен быть – и это главное – истинным христианином. Но готовится ли, спросим мы, наше юношество к этой цели? Начнем с того: сколько найдется между нашими подмастерьями, приказчиками, половыми в гостиницах таких, у которых есть Библия или, по крайней мере, хоть Новый Завет? Из сотни едва ли найдете и одного. Большая часть из них совсем и не заглядывает в Библию. Катехизис, если он и изучался когда-нибудь ими, забыт. Церковь для них по большей части не существует. По целым годам они сюда и не заглядывают. Если заглянуть в наши исповедные книги и поискать здесь этого рода исповедников, то едва ли можно насчитать из десятков тысяч и одну сотню. Что же они делают? День отдают работе, первую половину воскресенья или праздника тоже, а вечер удовольствиям. Не таким, где не забывается страх и закон Божий, а таким, последствием которых бывает растрата сил физических и духовных. Но и во время работы в будничные дни – что служит предметом для их разговоров? Предметы нечестия, неверия и безнравственности. Если вступает в среду их новичок, у которого цело еще религиозное чувство, то он чувствует себя здесь, как Даниил в пещере львов. Скажи он только хоть одно слово о грехе, покаянии и искушении, как его тотчас же осыпят, как градом, насмешками. Могут ли из такой среды выйти впоследствии серьезные отцы для семейства и верные, твердые граждане для государства? В песке и тине не растут дубы, – они требуют более твердой почвы. Что же выходит из-под такого влияния? Юноши, которые забыли своего Бога и Спасителя и своих родителей...

Для приобретения научных знаний и внешнего просвещения нашего юношества забот полагается много, а для внутреннего, духовного просвещения очень мало. Один сваливает эту заботу на другого, и никто почти ничего не делает. Кто же должен это делать? Все должны дружно взяться за это дело. И правительство, и Церковь, и граждане, и господа фабриканты, родители и учителя...

Мы жалуемся, что у нас нет сейчас людей сильных духом и волею, жалуемся, что ныне нет людей, на верность коих можно было бы положиться, что слова и обещания у всех, как трость, колеблемая ветром; жалуемся, что наше поколение колеблется от всякого ветра общественного мнения, что нет у нас людей, которые готовы были бы на всякое самоотвержение или подвиг ради своих ближних. Затихнут эти жалобы, если слово Божие воздействует в сердцах нашего подрастающего юношества при большем усердии к нравственному воспитанию их со стороны тех, под руководством коих они находятся. Тогда сердце их будет крепко и вера сильна. Тогда явятся и мужи силы, ибо только Господь делает мужа»^[29].

Видя, с какой быстротой распространяются в среде рабочих идеи безбожного социализма и коммунизма, митрополит Владимир одним из первых из числа архиереев выступил на миссионерское поприще, разъясняя народу пагубность этих идей, разбирая их с христианской и научной точек зрения.

За пятнадцать лет своего служения в Москве владыка посетил все московские святыни, везде служил, везде проповедовал, во многих собраниях выступал с лекциями. Протоиерей Иоанн Восторгов так свидетельствует об этом: «С изумлением мы видели, как в праздничный день объезжал он, не зная усталости, свой кафедральный, первый по величине в России град, служил и молился в трех-четырех местах, успевал потом посетить и религиозные собрания то людей образованных, интересовавшихся высшими вопросами жизни церковной, то простецов веры, жаждавших слова наставления в трезвости, в христианских добродетелях»^[30].

Чтобы подъять этот чрезсильный для человеческой немощи труд, владыка совершенно отказался от отдыха. Каждый день он вставал рано утром, а ложился в полночь, а то и позже; по делам он принимал с 9 часов утра до позднего вечера, оставляя во весь день только перерыв для обеда и получасового отдыха.

23 ноября 1912 года владыка был назначен митрополитом Санкт-Петербургским и Ладожским, первенствующим членом Святейшего Синода. Он не желал этого назначения и согласился только после письма к нему императора Николая II. Перед переездом в Санкт-Петербург он приехал помолиться у святынь древнего Новгорода. Было заметно, что владыка скорбел, и на вопрос епископа Новгородского о причинах скорби ответил: «Я привык бывать там в качестве гостя, но я человек не этикетный, могу не прийтись там “ко двору”; там разные течения, а я не смогу следовать за ними, у меня нет характера приспособляемости»^[31].

С 30 ноября по 10 декабря 1912 года Москва прощалась с митрополитом Владимиром. За это время с ним встретились главы всех церковных и религиозных учреждений, в создании которых он непосредственно участвовал, и для всех стало особенно очевидно величие его деятельности и его подвига, который он нес в течение пятнадцати лет. Сбылись о нем слова митрополита Санкт-Петербургского Антония (Вадковского): «Если Господь приведет митрополита Владимира пожить там долго, то его чистая душа, его безукоризненная жизнь и ревность о Церкви стяжают ему постепенно такой же авторитет в Москве, каким пользовался митрополит Филарет».

Выслушав речи и адреса, с выраженными в них чувствами любви, восхищения и благодарности, митрополит Владимир в ответном слове сказал: «В настоящее время я чувствую истинную радость, но не потому, что эти приветствия льстят моему самолюбию, исконному врагу нашего спасения, – свидетельствую это моей архиерейской совестью, – радуюсь потому, что из вашей любви я усматриваю вашу любовь к Пастыреначальнику. Он – наша жизнь, Он – задача нашей жизни, Он – альфа и омега. В наше время лукавства и безверия я с удовольствием вижу, что вы свободны от современного недуга лжи, маловерия и безразличия. Призываю благословение на вас. Да укрепит Господь вас в вере! Призываю благословение на миссионеров и желаю развития вашей полезной деятельности. Пусть этот Епархиальный дом светит, как звезда над землею, маяк над водою и свеча во тьме!»^[32]

9 декабря митрополит Владимир в последний раз служил в Успенском соборе в Кремле. Во время проповеди он попрощался в алтаре со всем многочисленным находящимся здесь духовенством и с синодальным хором. По окончании литургии владыка обратился ко всем присутствующим со словом, обнаружившим в нем искреннюю, простую и любвеобильную душу, в котором звучала любовь к пастве, к людям, к златоглавой Москве: «В жизни каждого человека нет тяжелее минуты, как минута расставанья с людьми, с которыми он был связан узами духовного родства, как в данном случае для меня является любимая мною московская паства, среди которой я пробыл пятнадцать лет. Много за это время было пережито и радостных, и печальных дней. Пришлось пережить и японскую войну, и смуту. Пришлось переживать и страшные стихийные бедствия: бурю и наводнение, причинившие массу бедствий городу Москве. Всякому известно, что несчастные события скорее всего скрепляют добрые отношения между людьми. Оно так и случилось. Я сжился с Москвою и твердо уже рассчитывал служить на кафедре Московской до конца моей жизни и здесь же сложить и свои кости. Но Всеблагий Господь судил иначе. Я верую, что Промысл Божий все делает ко благу человека; может быть, это перемещение меня принесет общую пользу. Может быть, на новом месте обновится моя энергия, обновится мой дух, чтобы исполнилось слово Писания: “Не имамы зде пребывающаго града, но грядущаго взыскуем”. Может быть, мой преемник на Московскую кафедру больше принесет пользы, нежели я. Он исправит неоконченное и проведет в жизнь новые благие начинания.

И вот теперь я скажу с сердечною скорбью: прости, любимая, златоглавая, первопрестольная, белокаменная Москва. Видит Бог, я любил тебя всей полнотой своей души. Любил я этот златоглавый, полный священных воспоминаний русской старины, русский Кремль, где совершились выдающиеся события из русской истории. Любил я этот святой, полный драгоценных святынь, храм. Любил я и другие храмы Москвы, где наши благочестивые предки приносили молитвы в тяжелые минуты жизни России, коих так много было в Москве. В этих храмах так уютно, тепло, все в них располагает к молитве, в них слышится голос предков – основателей великой России.

Прости меня, особенно мною любимый храм Христа Спасителя, краса не только России, но и всего мира. Твой величественный вид невольно напоминает величие Творца, твоя высота к небу возвышает дух к молитве.

Простите меня и сонм моих помощников. Скажу, что все, что сделал я полезного для паствы, сделано благодаря вашему голосу и указаниям. Вы всегда старались делать все полезное для блага паствы и служили не только за страх, но и за совесть.

Прости меня и вся благочестивая московская паства, которая неопустительно посещала богослужения. Прости меня во всех моих вольных и невольных прегрешениях. У меня всегда было на душе желание никогда никого не оскорблять и не обижать. Но мог ли я, при немощи человеческой, не оскорблять и не обижать делом и словом и помышлением?! Но молю вас, покройте, возлюбленные, вашею любовью грехи мои. Пусть мир и любовь водворятся между мною и вами. И я усердно молю Господа Бога, чтобы Он изгладил из книги жизни все обиды и оскорбления. Мир и любовь оставляю вам. Да благословит Господь по молитвам московских святителей всех вас»^[33].

В Санкт-Петербурге митрополит Владимир действовал в том же духе, что и в Москве, поддерживая все благие начинания и добрых тружеников на ниве Христовой; кроме того, в Санкт-Петербурге ему пришлось быть организатором многих официальных мероприятий, как, например, проведение празднования в честь 300-летия дома Романовых. В знак благодарности за труды владыка был пожалован Императором крестом для предношения в священнослужении.

Митрополит Владимир вместе со всем царствующим домом Романовых участвовал и в торжествах прославления священномученика Ермогена, Патриарха Московского, которому в значительной степени обязана и сама Россия сохранением в Смутное время государственности и православия. Ко времени прославления Патриарха Ермогена уже была разработана программа Поместного Собора и сформулирована необходимость восстановления беззаконно попранного государственной властью канонического церковного строя; прославление Патриарха Ермогена было как бы последним призывом священномученика – восстановить Патриаршество! Перестать государственной власти попирать православие! «Благословляю всех довести начатое дело до конца, ибо вижу попрание истинной веры от еретиков и от вас, изменников, и разорение святых Божиих церквей, и не могу слышать пения латинскаго в Москве... Везде говорите моим именем, моим словом... Всем вам от меня благословение и разрешение в сем веце и будущем. Стойте за веру неподвижно, а я за вас Бога молю»^[34], – писал Патриарх Ермоген. Только такой голос, только такая вера могли сохранить государственность. В чрезвычайных условиях гибнущего государства и поступок, избавляющий от этой гибели, должен быть чрезвычайным, требующим большого мужества и широты взгляда – не вообще образованного и космополитического, а широты русского православного взгляда. А его-то и не было тогда, оттого и не виделась близость катастрофы, оттого и не виделось, что выход – в чрезвычайном личном поступке того, кто по занимаемому им положению мог его совершить. Но таких не было ни среди церковно, ни среди государственно власть имущих. И жизнь подвижника уходила хотя и в важные сами по себе вещи, но для его положения и его времени это были частности.

В Санкт-Петербурге, как и в Москве, митрополит Владимир уделял много времени и сил борьбе с пороком пьянства и укреплению в народе духа трезвенности.

Председатель Всероссийского Общества трезвости протоиерей Миртов писал о владыке: «От архипастырского душепопечительного взора... не могла укрыться эта главная опасность, которая больше всего грозит благосостоянию русского народа и твердому стоянию его в вере и жизни христианской. Он видел, что алкоголизм вырос в страшное мировое международное зло и на борьбу с собою должен вызвать все живые охранительные силы каждой страны. Тогда как многие на вопрос о борьбе с этим злом привыкли смотреть с высокомерным невежеством, считая его мелким и недостойным внимания... святитель, вообще не всегда склонный к широким обобщениям, в этом вопросе сумел подняться на точку зрения государственного понимания и считал этот вопрос делом особенной важности и высокого церковно-общественного значения... Он ясно сознавал, что алкоголизм лежит главным камнем преткновения для русского народа на пути к его великому будущему... Мысли о том, что алкоголизм, как ржавчина железо, гложет трудовую энергию народа, его выносливость и терпение, что он расстраивает живые ткани народного хозяйства, вносит разлагающее начало в бытовой государственный уклад, убивает всякое творчество, омрачает сознание, затемняет здравый смысл народный, ослабляет волю народа – эту духовную мышцу его, расхищает и тощает жизнь, делает ее пустыней, где чахнет и замирает всякий светлый порыв, – эти мысли буквально рассеяны во всех его многочисленных речах и докладах, специально посвященных этому вопросу... Впитавший в свое архипастырское сердце такую тревогу... печальник народный не мог спокойно взирать на то, как по необозримому пространству русской земли колышется пьяное море, играя своими зелеными отравляющими волнами и поглощая в своей бурной пучине и нашу государственность, и наше религиозное и национальное чувство... понимал, что алкоголь ведет свою разрушительную работу не только в крови и нервах народа, что он совершает разгром не только его экономических сил, но он вытравляет душу народную, производит разгром его духовных сокровищ... Живой участник всех торжественных организованных выступлений против пьянства, он не отказывался, а охотно ехал в самые трущобные места столицы, где возникала та или другая трезвенная организация, чтобы поддержать ее своим трезвенным сочувствием...»^[35]

24 апреля 1915 года Московская Духовная академия за совокупность литературных трудов присудила митрополиту Владимиру степень доктора богословия. На Санкт-Петербургской кафедре митрополит Владимир встретил начало Первой мировой войны и сразу стал принимать участие в благотворительных организациях, созданных для помощи воинам и родственникам убитых на войне.

К этому времени создание представительных учреждений – парламентов, разрушенное государственной властью церковное управление, начавшаяся мировая война окончательно и необратимо поставили государство на край пропасти, когда стали казаться нестерпимыми творящиеся беззакония в виде произвольных перемещений архиереев с кафедры на кафедру и возможность влияния на эти перемещения посторонних лиц, и все это благодаря разрушению Петром I канонического управления Церкви. Митрополит Владимир стал добиваться встречи с императором Николаем II, чтобы лично переговорить по этому вопросу. Узнав о цели предполагаемого визита владыки, обер-прокурор Святейшего Синода Саблер попытался отговорить его от встречи, так как, по его мнению, это была сложная и малоперспективная в смысле ее положительного разрешения тема. Но переговорить с Императором лично – в этом митрополит видел свой долг, он не считал возможным для себя продолжать молчать. При встрече с Императором митрополит Владимир стал говорить о Распутине, и прежде всего о том, насколько гибельно его вмешательство в церковные дела. Император, выслушав владыку, сказал, что, может быть, он во многих отношениях и прав, но Императрица никогда не согласится на изменение положения дел в этом вопросе.

Императрица, узнав о разговоре митрополита Владимира с ее мужем, пришла в негодование и, обвинив митрополита Владимира в том, что он плохой верноподданный, потребовала его перевода из столицы.

23 ноября 1915 года последовал указ Императора о переводе митрополита Владимира в Киев с сохранением прав и обязанностей первенствующего члена Святейшего Синода, а на Санкт-Петербургскую кафедру был назначен архиерей по протекции.

Прощаясь с петроградской паствой, владыка сказал: «Выслушайте мой последний и, может быть, предсмертный завет! К вам, дорогие сопастыри, первое слово мое. Больше сорока трех лет Бог судил мне послужить в священном сане. Я много пережил. Испытал и сладкое, и горькое, видел и радостное, и печальное, правда – больше горького и печального. Не без скорби вижу я, как растлевающее веяние времени пытается проникнуть и за церковную ограду...

Обо мне же, прошу вас и молю, молитесь Господу Богу. Нужны мне молитвы ваши. “Житейское море, воздвизаемое напастей бурею”, далеко перекинуло мой челнок, и, к сожалению, не к тихому еще пристанищу, куда входят люди вратами смерти, а на новое плавание, и плыть предстоит мне не как простому корабельщику, а быть кормчим корабля церковного. Трудно это в наши дни. Помолитесь же обо мне, а над вами да будет Божие благословение»^[36].

22 декабря 1915 года владыка прибыл в Киев и сразу же проследовал в Софийский собор. После краткого молебна митрополит Владимир обратился с приветственной речью к присутствующим, почти полностью повторив то, что им было сказано при прощании с петроградской паствой: «Волны житейского моря, по Божию изволению, принесли мою ладью к святому граду Киеву. Призванный быть кормчим духовного корабля киевской церкви, я невольно сравниваю себя с кормчим вещественного корабля, обуреваемого в бурном и безбрежном море страшными волнами. Я ясно представляю себе ту опасность, какой может подвергнуться этот корабль при наличии страшной бури, подводных скал и морских пиратов... Как осторожен должен быть кормчий, сознающий всю ответственность за участь плывущих на корабле! Как зорко должен следить за своими сотрудниками, помыслы которых должны быть сосредоточены на единой общей цели!.. Разве не случается, что слуги кормчего и даже сами плывущие на корабле вступают в заговор с морскими разбойниками и делаются соучастниками их нападения на корабль?»^[37]

Однако вся беда в то время и состояла в том, что не было полноправного кормчего у корабля Российской Поместной Церкви, ни тем более Московской, или Петроградской, или Киевской, ибо управление в течение двухсот лет под началом штатских обер-прокуроров невозможно было назвать управлением церковным. А потому и закончилось время долготерпения Божьего. Что не было сделано людьми добровольно, то было сделано по принуждению, и как когда-то руками фараона, так теперь руками безбожников. Управление Российским Церковным кораблем было к началу ХХ столетия глубоко расстроено, и хороши ли были отдельные кормчие, или они были из рук вон плохи, – каждый из них от Господа получал и свою награду, и свое наказание, в то время как весь корабль со всеми своими кормчими и пассажирами давно устремился на рифы. Слишком долго корабль церковный был прикован к кораблю государственному, который и сам не был прочен, получив значительную пробоину при императоре Петре. Дабы не иметь укора за свои безбожные дела, император Петр, применив насилие, расстроил каноническое устроение Поместной Церкви. Вода, начавшая поступать через пробоину, пробитую Петром, в конце концов затопила все отсеки государственного корабля, и после 1905 года, когда монархия в значительной степени самоупразднилась и оказалась в командирской рубке вместе со своими убийцами, этот корабль можно было считать затонувшим, оставалась лишь видимость государственной жизни и плавания.

Если и была какая историческая задача у первенствующих членов Синода, а ими были в начале ХХ века митрополиты Антоний (Вадковский) и Владимир (Богоявленский), то она в первую очередь заключалась в том, чтобы освободиться от тянущей на дно цепи противоканонического церковного управления, – в этом был их исторический долг перед Церковью и земным Отечеством, чтобы, хотя бы и лично жертвуя всем, настоять на созыве Поместного Собора Русской Православной Церкви, на восстановлении канонического церковного строя в лице Патриарха, дав возможность православному русскому народу объединиться вокруг своего духовного центра в единственной организации, которую он сохранил сквозь века. В этом было истинное призвание первенствующих в Синоде иерархов, правящих перед революцией. Это не могли осуществить ни миряне, ни духовенство, ни епархиальные архиереи. Однако никто из первоиерархов не захотел быть подобным Патриарху Ермогену. И тогда Господь силою принуждения заставил если и не обрести необходимое для совершения Его дела мужество, то, по крайней мере, перенести Его страдания – и таким путем, через пролитие крови, войти в Царство Небесное.

Вопрос о восстановлении в России патриаршества был для многих в то время вопросом ясным и очевидным: враги Церкви осознанно противились восстановлению патриаршества, но большинство православного народа скорее недоумевало, почему дело доброе так долго откладывается. По этому поводу публиковалось тогда много статей, и, чтобы стало ясно, как этот вопрос понимался тогда, приведем выдержки из статьи о патриаршестве архиепископа Антония (Храповицкого), напечатанной в журнале «Голос Церкви» в 1912 году.

«Церковь на земле воинствует с внешними ей врагами веры; в настоящее время она воинствует и с внутренними врагами, ибо у нас происходит повторение ереси жидовствующих среди мирян и части клира, как и в ХVI веке; ересь эта заключалась в нравственном растлении, в цинизме и безверии, возведенными в принцип. Церковь должна воинствовать всем дарованным ей оружием, а наипаче отлучением, дабы неверующие кощунники не носили личины людей церковных. Воинство нуждается в военачальнике, а его у нас нет. Православная, на бумаге господствующая, а на деле порабощенная паче всех вер, Церковь лишена в России того, что имеют и латиняне, и протестанты, и армяне, и магометане, и ламаиты, – лишена законного главы и отдана в порабощение мирским чиновникам, прикрывающимся собранием шести-семи пополугодно сменяемых архиереев и двух иереев...

Обер-прокурорская власть над архиереями и вообще над Церковью несравненно выше и крепче, чем власть всероссийских патриархов и чем власть министров в своем министерстве... обер-прокурорская власть над Синодом более власти епархиального архиерея над своей консисторией.

Последний, в случае несогласия с консисторским постановлением, должен написать резолюцию, которая остается в бумагах как донос на неправильное или неразумное решение. Если же обер-прокурор не согласен с постановлениями Святейшего Синода, то протокол последнего уничтожается и пишется наново.

Раз прокурор поставлен как ответственное лицо за делопроизводство известного ведомства, то вполне естественно, чтобы он относился к последнему так же, как всякий директор к своему департаменту, как министр – к своему совету при министре.

Не многим даже духовным лицам известно и то, например, что назначение митрополитов, назначение членов Синода, вызов тех и других для присутствования в Синоде и увольнение снова в епархию – зависит исключительно от обер-прокурора, что самого Синода об этом и не спрашивают, а если спросят, то это будет делом личной любезности; точно таким же способом производится награждение архиереев звездами и саном архиепископа...

Итак, единоличный управитель Российской Церкви существует, и притом гораздо более властный, нежели Патриарх, всегда ограниченный собором епископов, – только управитель сей есть простой мирянин, а восстановление канонического патриаршества было бы усилением не единоличного, притом совершенно незаконного, управления Церковью, но управления соборного и законного»^[38].

Ходатайствуя перед Синодом о созыве Поместного Собора и выборах Патриарха еще в 1905 году, владыка Антоний (Храповицкий) в докладной записке Синоду писал: «Если бы такое радостное событие совершилось в Великом посту (когда состоялся всеподданнейший доклад Святейшего Синода), то не позже Троицы состоялся бы и законный Собор Поместный с участием Восточных Патриархов, а к осени Святая Церковь процвела бы такою силою благодатной жизни и духовного оживления, что оно бы увлекло паству далеко-далеко от тех зверских интересов, которыми теперь раздирается наша родина, и Самодержавная Власть неколебимо и радостно стояла бы во главе народной жизни. По лицу родной страны раздавались бы священные песнопения, а не марсельезы, в Москве гудели бы колокола, а не пушечные выстрелы, черноморские суда, украшенные бархатом и цветами, привозили бы и отвозили преемников апостольских престолов Священного Востока, а не изменников, не предателей, руководимых жидами; и вообще революции ни тогда бы не было, ни теперь, ни в будущем, потому что общенародный восторг о восстановлении православия после долгого его плена и подступиться не дал бы сеятелям безбожной смуты...

Теперь уже ясно, что врагов восстановления Церкви больше, чем друзей ее, но если Преосвященные Иерархи решатся стоять за истину до смерти, то Господь возвратит Поместной Церкви Свою милость, восстановит ее в канонической чистоте и славе и воздаст помраченное двумя веками ее деятельное братское единение с прочими Православными Церквами, дабы завершить радость христиан Собором Вселенским, на котором и учение веры будет вновь уяснено в прежней его чистоте и в полном освобождении от западных примесей, и начертание совершенной жизни христиан будет предложено во всей ее нетленной красоте и увлекающей силе».

Со времени составления этой записки прошло шесть лет. Религиозное и нравственное растление русского народа и русского общества идет все глубже с ужасающей силой, польское католичество, немецкий баптизм и русская хлыстовщина отторгают от Церкви десятки тысяч пасомых, а еврейский атеизм и того больше; церковная дисциплина расшатывается в самих основаниях; смелые слова отрицания Церкви раздаются из уст и из-под пера даже священников не только в печати, но и в Государственной Думе, составляются даже союзы духовенства для введения в России реформации; в этом направлении издавались и продолжают издаваться некоторые духовные журналы; но зато остаются без достойной отповеди десятки штундистских, латинских, магометанских и хлыстовских журналов и газет, надменно поносящих иерархию и духовенство и несравненно более популярных, чем издания наших академий. Некоторые епархиальные архиереи и многие иереи и иноки борются с церковным растлением, но делают это дело каждый для своей епархии; народ русский не имеет общего пастыря, а Церковь Русская в ее целом не имеет ответственного попечителя, – она является как выморочное достояние, как res nullius^[39], а не как единая Христова рать в борьбе со своими усилившимися и умножившимися врагами: этим дали “свободу совести”, свободу печати, свободу слова, свободу подкупа, подлога, шантажа и клеветы, а “господствующей” Церкви пока не вручено того, что ей дал Божественный Дух, не дана ей глава!.. Но может ли бороться с врагом армия при наличности семидесяти пяти самостоятельных военачальников, не объединенных высшими полководцами? А “господствующая” и воинствующая Церковь и находится-то в таком жалком положении!.. До 1905 года – худо ли, хорошо ли – ее охраняла власть мирская, а ныне она лишена этой охраны, но и себе самой не предоставлена: спутанного по ногам коня охраняли от волков пастухи, а потом отошли и сказали: “борись сам за себя с хищниками”, но ног ему не распутали, уцелеет ли он от волчьих зубов?..»^[40]

Хорошо понимая подлинное положение церковной иерархии, будучи сам правящим епархиальным архиереем, ректором трех духовных академий, видя последствия неправильного в каноническом отношении церковного управления, автор докладной записки справедливо предполагает, что и при восстановлении канонического управления Патриарх долго еще будет несвободен, долго еще будет страдать отсутствием мужества, отсутствием воли, стремлением сочетать свои благопожелания с далеко не благими пожеланиями государственных чиновников, как бы действуя в рамках все того же синодального, порабощенного государству, управления и тем лишая мужества многих церковных чад – архипастырей, пастырей и православных мирян. Показывая это неминуемое, выработанное двумя веками порабощения Церкви государству будущее, автор записки предупреждает, что даже если бы восстановление патриаршей власти состоялось бы при православном главе государства, то есть монархе, то и тогда «высшей власти приходилось бы постоянно прилагать старание о том, чтобы патриархи проникались сознанием своих полномочий, не боялись всех и всего, чтобы громче и смелее поднимали свой голос в стране, хотя бы по чисто духовным, по чисто нравственным вопросам жизни. И конечно, лишь при условии такого дерзновения главы местной Церкви и прочие пастыри ее оставили бы свое преступное молчание пред всякой, даже временной, темной силой крамолы и безбожия...»^[41]

Менее месяца пробыл митрополит Владимир в Киеве и 7 января 1916 года выехал в Петроград для участия в заседаниях Святейшего Синода. Впоследствии он большую часть времени, по своему положению первенствующего члена Синода, проводил в Петрограде, так что киевская паства стала в конце концов выражать неудовольствие по этому поводу. В феврале 1917 года в России произошел государственный переворот, Император отрекся от престола, Временное правительство назначило нового обер-прокурора, который попытался заставить членов Синода принимать лишь ему угодные решения, и это довершило неустройство в управлении Русской Православной Церкви. Митрополит Владимир не согласился с беспорядочными действиями нового обер-прокурора, и тот в ответ уволил всех членов Синода и набрал новых. Беззаконие дошло до своего логического конца, 24 марта 1917 года митрополит Владимир вернулся в Киев.

В это время в Киеве нарастала гражданская и церковная смута, стали активно действовать сепаратистские движения, был организован «Исполнительный комитет духовенства и мирян» и создана должность «комиссара по духовным делам». Встретившись с его представителями, митрополит Владимир заявил им, что «Исполнительный комитет духовенства и мирян» – учреждение самочинное, стремящееся к постепенному расширению своей власти и к захвату ему не принадлежащих прерогатив.

Впрочем, митрополит не отказался вовсе от сотрудничества с этим самочинным учреждением, надеясь направить впоследствии его деятельность в каноническое русло, и потому дал благословение на созыв 12 апреля епархиального съезда духовенства и мирян Киевской епархии. Однако когда съезд собрался, то стал уже называть себя «Украинским киевским епархиальным съездом духовенства и мирян». Съезд принял постановление, что «в автономной Украине должна быть независимой от Синода украинская церковь».

Никакие вопросы не нашли своего разрешения, и следующий епархиальный съезд планировалось провести в начале августа 1917 года. Митрополит Владимир дал на это свое благословение и перед его началом опубликовал архипастырское обращение к киевской пастве, свое духовное завещание и последнее слово к пастве.

«Великое несчастие нашего времени более всего в том, – писал он, – что считают высшим достоинством быть либеральным в отношении вопросов веры и нравственности. Многие находят особенную заслугу в том, чтобы вселить в души русских людей такое либеральное отношение к вере и нравственности... Они в свое оправдание приводят как будто бы заслуживающие внимания доводы. Они говорят: всякий человек может судить о религиозных вопросах со своей точки зрения и свободно высказывать свои убеждения, каковы бы они ни были, – это дело его совести, должно уважать религиозное убеждение каждого человека. Против свободы веры и совести никто не возражает. Но не нужно забывать, что христианская вера не есть человеческое измышление, а божественные глаголы, и не может она изменяться сообразно с человеческими понятиями, и если человеческие убеждения стоят в противоречии с божественными истинами, то разумно ли придавать какое-либо значение этим убеждениям, считать их правильными и руководствоваться ими в жизни? Мы, конечно, должны терпеть и не согласных с нами и даже явно заблуждающихся, относиться к ним снисходительно, но от заблуждений их должны отвращаться и с заблуждениями бороться и доказывать их несостоятельность. Это должны считать своим долгом и пастыри христианской Церкви, и истинные последователи Христова учения...

К общему бедствию по всей земле русской присоединяется еще наше местное, увеличивающее немало душевную скорбь. Я говорю о том настроении, которое появилось в южной России и грозит нарушением церковного мира и единства. Для нас страшно даже слышать, когда говорят об отделении южнорусской церкви от единой Православной Российской Церкви. После столь продолжительной совместной жизни имеют ли для себя какие-либо разумные основания эти стремления? Откуда они? Не из Киева ли шли проповедники православия по всей России? Среди угодников Киево-Печерской Лавры разве мы не видим пришедших сюда из различных мест Святой Руси? Разве православные южной России не трудились по всем местам России как деятели церковные, ученые и на различных других поприщах, и наоборот, православные севера России не подвизались ли также на всех поприщах в южной России? Не совместно ли те и другие созидали единую великую Православную Российскую Церковь? Разве православные южной России могут упрекнуть православных северной России, что последние в чем-либо отступили от веры или исказили учение веры и нравственности? Ни в каком случае... К чему же стремление к отделению? К чему оно приведет? Конечно, только порадует внутренних и внешних врагов. Любовь к своему родному краю не должна в нас заглушать и побеждать любви ко всей России и к единой Православной Русской Церкви»^[42].

Съезд, состоявшийся 8–9 августа 1917 года, выказал крайнюю враждебность как к митрополиту Владимиру, так и к Русской Православной Церкви. Митрополит держался на съезде с крайней степенью терпимости, стараясь ничем не задеть его участников, чтобы съезд действовал в духе мира, но участники съезда были настроены иначе, и ему пришлось пережить тогда много тяжких обид и огорчений. Во время проходившего 9 августа заседания владыка был настолько оскорблен и пришел в такое расстройство, что, почувствовав себя нездоровым, был вынужден оставить собрание и уехать в Лавру. После его ухода участники съезда тут же истолковали это как бегство главы епархии и выражение крайнего неуважения к собранию. Приехав в Лавру, митрополит лег в постель и несколько часов пролежал неподвижно, так что окружающим показалось, что он близок к смерти.

По окончании работы съезда митрополит Владимир выехал в Москву, где 15 августа 1917 года открылся Поместный Собор Русской Православной Церкви. Собор открылся служением Божественной литургии в Успенском соборе Кремля митрополитом Владимиром в сослужении митрополитов Петроградского Вениамина (Казанского) и Тифлисского Платона (Рождественского). Поместный Собор избрал митрополита Владимира своим почетным председателем, а также председателем отдела церковной дисциплины. Все заседания Собора происходили в Епархиальном доме, устроенном когда-то тщанием митрополита Владимира. В те смутные дни начавшейся государственной разрухи Собор принял решение о восстановлении в Русской Православной Церкви патриаршества. Было проведено несколько туров голосования. Владыка участвовал только в первом туре, так как получил всего тринадцать голосов. Голосованием Собор избрал трех кандидатов в патриархи – архиепископа Харьковского Антония (Храповицкого), архиепископа Новгородского Арсения (Стадницкого) и митрополита Московского Тихона (Белавина). Окончательный выбор был предоставлен Промыслу Божию. 5 ноября 1917 года в храме Христа Спасителя после Божественной литургии митрополит Владимир вынес на амвон ковчежец со жребиями, благословил им народ и снял печать. Из алтаря вышел старец Зосимовой пустыни иеросхимонах Алексий (Соловьев). Помолившись, он вынул из ковчега жребий и передал его митрополиту Владимиру. Владыка громко прочел: «Тихон, митрополит Московский – аксиос!»

В середине ноября 1917 года в Киеве был организован особый комитет по созыву всеукраинского православного церковного Собора духовенства и мирян. Комитет возглавил архиепископ Алексий (Дородницын), проживавший в то время на покое в Киево-Печерской Лавре. На состоявшемся 23 ноября собрании комитет, «обсудив положение православной церкви на Украине в настоящее время, как время отделения украинского государства от русского государства, а также имея в виду провозглашение всероссийского Патриарха, который может распространить свою власть и на украинскую церковь»^[43], принял целый ряд радикальных постановлений: организационный комитет по созыву всеукраинского православного церковного Собора переименовывался во «временную всеукраинскую православную церковную раду»^[44], а исполнительный комитет по созыву всеукраинского православного церковного Собора – в «президиум временной всеукраинской православной церковной рады», которая провозглашалась «временным правительством для всей украинской православной церкви»^[45]. Это правительство назначило своих комиссаров в консистории всех украинских епархий. Всеукраинская Церковная Рада воспретила своему председателю архиепископу Алексию выезжать в Москву, куда он был вызван Патриархом для занятия места настоятеля в одном из монастырей.

Все новообразованные организации были настроены открыто враждебно к митрополиту Владимиру и выступили с требованием не допускать его в Киев.

Подобного рода деятельность национальных сепаратистов встревожила православное население Киева, и 24 ноября 1917 года состоялось многолюдное собрание Союза православных советов города Киева. Собрание постановило «протестовать против антиканонической попытки создать автокефальную Украинскую церковь, что может привести ее сначала к унии, а потом и к полному подчинению ее Римскому Папе»^[46], и признало «пребывание Киевского митрополита вне Киева в такое тревожное время нежелательным явлением, тем более, что на Всероссийском Церковном Соборе его мог заменить один из киевских викарных епископов»^[47].

В начале декабря из Киева в Москву прибыл один из викариев с просьбой к митрополиту Владимиру вернуться в Киев, так как дальнейшие события на Украине грозят церковным расколом. По прибытии митрополита в Киев, вечером 4 декабря состоялось многолюдное собрание, созванное по инициативе Союза православных приходов города Киева, под председательством митрополита Владимира, в присутствии прибывшего из Москвы представителя Патриарха – митрополита Платона, экзарха Кавказского. Перед началом собрания делались попытки сорвать его; некоторые из собравшихся кричали, чтобы митрополит Владимир возвратился в Москву, но владыке все же удалось открыть собрание, которое прошло вполне благополучно.

Митрополит Владимир совершил торжественное богослужение в Златоверхо-Михайловском монастыре по случаю празднования дня памяти святой великомученицы Варвары. Православная паства выразила свое сочувствие архипастырю и удовлетворение по поводу его возвращения в Киев. Однако были группы иного настроения, которые выказали свое отрицательное отношение к владыке громкими выкриками во время богослужения.

9 декабря 1917 года в два часа дня в покои митрополита явилась вместе с каким-то военным группа духовенства и заявила, что она исполняет поручение Центральной Рады. Пришедшие передали постановление Рады о том, чтобы из Киева был удален епископ Чигиринский Никодим (Кротков) и вступили в должность членов консистории вновь назначенные Радой, а также было предложено покинуть Киев и самому митрополиту Владимиру. Желая получить от них письменное свидетельство об этих требованиях, митрополит попросил своего секретаря записать их и чтобы члены пришедшей делегации подписались под ними, но те категорически от этого отказались.

В эти же дни к митрополиту Владимиру явилось несколько священников из законоучителей средних учебных заведений, которые потребовали, чтобы он уехал из Киева. Один из священников города Киева, Липковский, явился к епископу Каневскому Василию (Богдашевскому), викарию Киевской епархии, и предложил ему взять на себя управление Киевской митрополией, что тот с негодованием отверг. Тогда Липковский заявил ему, что митрополит Владимир в любом случае будет удален из Киева, равно как и его викарные епископы – Никодим (Кротков) и Назарий (Блинов).

К этому времени по приходам Киевской епархии было разослано распоряжение о поминовении в церквях за богослужением Всеукраинской Церковной Рады, возглавляемой архиепископом Алексием (Дородницыным); распоряжение было скреплено печатью киевской духовной консистории и подписано священником, назначенным Радой комиссаром. Противодействуя этому беззаконию, митрополит Владимир распорядился, чтобы члены духовной консистории составили документ, что для епархии имеют значение только те распоряжения консистории, которые будут подписаны действительными ее членами. После этого назначенные Радой комиссары явились в консисторию и заявили, что все подписавшие этот документ члены консистории увольняются, а на их место назначаются новые.

В декабре 1917 года между 10 и 12 часами ночи в покои митрополита в Лавре пришел член церковной Рады, священник, в сопровождении военного и стал предлагать митрополиту Владимиру патриаршество в Украинской церкви. Митрополит выразил удивление по поводу перемены отношения к нему, но вслед за этим посетители потребовали от него, чтобы он из церковных средств выдал им сто тысяч рублей. Митрополит возразил, что эти средства принадлежат всей епархии, которая одна только и может распоряжаться ими. Они стали угрожать владыке, и он был вынужден пригласить через келейника монастырскую братию, чтобы удалить непрошеных гостей, что и удалось сделать часа через полтора.

Об идейном настрое митрополита в то время и его душевном состоянии свидетельствует рассказ очевидца, подпоручика Кравченко, бывшего на приеме у владыки 12 декабря 1917 года, к которому владыка обратился с такими словами: «Я никого и ничего не боюсь. Я во всякое время готов отдать свою жизнь за Церковь Христову и за веру православную, чтобы только не дать врагам ее посмеяться над нею. Я до конца жизни буду страдать, чтобы сохранилось православие в России там, где оно началось». – И, сказав это, архипастырь горько заплакал^[48].

Описывая позицию митрополита Владимира по отношению к предстоящему украинскому Собору и предложениям покинуть Киев, православные авторы тех лет свидетельствуют, что он противился созыву украинского Собора из-за неправильной в церковном отношении процедуры созыва Собора, и главным образом потому, что это было требованием «группы людей, собравшихся в украинской церковной Раде под главенством архиепископа Алексия (Дородницына), которого он считал величайшим и тяжким церковным преступником и мятежником»^[49]. Однако привычки, приобретенные во время, по сути столь же незаконного, обер-прокурорского правления, были настолько укоренены, «что если бы законное правительство Украины, – свидетельствовали современники, – предложило ему оставить Киевскую митрополичью кафедру, то он немедленно и беспрекословно сделал бы это», как будто требование – на сию минуту законного гражданского правительства – оставления архиереем церковной кафедры могло стать законным, как будто церковное право могло быть одной сути с правом гражданским, а источником власти церковной – власть светская, – таково было весьма тяжелое, столетиями копившееся мертвящее наследие синодальной эпохи.

Прибывшие в Киев из Москвы епископы украинских епархий признали Центральную Раду правомочной созвать украинский церковный Собор, начало заседаний которого было назначено на 8 января 1918 года. 2 января митрополит Владимир после литургии при почти полном отсутствии молящихся совершил торжественный молебен на Софийской площади. 7 января после литургии и молебна на той же площади митрополит обратился к участникам Собора с приветственным словом и завершил его молитвой о ниспослании благословения на труды Собора. На другой день митрополит, открывая деяния Собора, обратился к членам Собора со словом, в котором призвал их к осторожной, серьезной и вдумчивой работе в духе мира, любви и единения со всей Православной Восточной Церковью вообще и в особенности со Всероссийской Православной Церковью.

Собор отверг кандидатуру митрополита в качестве председателя Собора, избрав его лишь почетным председателем, председателем же был избран епископ Балтский Пимен (Пегов).

Митрополит Владимир участвовал во всех заседаниях Собора, детально вникал в его дела и шел навстречу соборным нуждам, в частности выделив 60 тысяч рублей на содержание членов Собора.

Участник Собора епископ Черниговский Пахомий (Кедров) писал о митрополите Владимире: «Особенно большое утешение доставила... владыке усердная молитва членов Собора в Лавре 14 января. В этот день митрополит Владимир с несколькими другими иерархами и священниками – членами Собора совершил Божественную литургию в Великой Лаврской церкви, причем и все другие члены Собора с великим усердием молились за этой литургией, а потом поклонялись печерским угодникам, почивающим как в Ближних, так и в Дальних пещерах. Эта усердная молитва членов Собора умиротворила их дух и доставила великую духовную радость... киевскому первосвятителю»^[50].

Гражданская война и приближение к Киеву большевистских войск дали о себе знать в Лавре 14 января 1918 года, когда на ее территорию залетел первый снаряд. 16 января на территорию Лавры стали залетать ружейные пули, но, по дальности расстояния, они не причинили никому вреда. 17 января с утра поднялся гул и свист от ружейных пуль, пулеметов и орудий. Митрополит Владимир в сослужении епископов Прилукского Феодора (Лебедева) и Балтского Пимена (Пегова) и старшей братии Лавры совершил литургию в Великой лаврской церкви под непрекращающийся грохот орудий. Перед литургией был отслужен акафист Успению Божией Матери. На всех присутствующих произвело большое впечатление, с каким спокойствием держался митрополит.

Ввиду начавшихся боевых действий первая сессия украинского Собора 19 января была прервана, а открытие второй сессии было назначено на май. Ни митрополит Владимир, ни председатель Собора епископ Пимен уже не участвовали в последнем заседании Собора, так как находились в то время в Лавре, отрезанной военными действиями от остальной части города.

18, 19 и 20 января продолжался обстрел той части города, в которой находилась Лавра; обстрел стал причинять всё большие повреждения Лаврским зданиям. 21 января, в воскресенье, обстрел города несколько ослабел, и митрополит Владимир совершил Божественную литургию в Великой церкви Лавры в сослужении старшей братии монастыря.

22 января обстрел снова усилился и достиг своего апогея 23 января, когда Лавра оказалась под непрерывным огнем, так как большевистские разведчики доносили, будто с лаврской колокольни ведется обстрел большевистских отрядов, чего в действительности не было. Во время ураганного обстрела Лавры 23 января в одну из икон попала шрапнельная пуля; пробив стекло, она вошла в икону, в область сердца Богоматери, – это был образ Казанской иконы Божией Матери. Вид этой иконы впоследствии произвел потрясающее впечатление не только на верующих богомольцев, но и на большевиков, которые с изумлением останавливались перед ней.

Вечером 23 января большевики овладели Лаврой, и, по свидетельству очевидцев, в «ней начались такие дикие насилия и проявления варварства, перед которыми бледнеют известные нам из древних летописей сказания о грабежах и насилиях, производившихся дикими монголами во время разорения Киева и Лавры в 1240 году. Вооруженные толпы людей врывались в храмы, с шапками на головах и папиросами в зубах, производили крик, шум и безобразия во время богослужения, произносили невыразимые ругательства и кощунства над святыней, вламывались в жилища монахов днем и ночью, стреляли над головами... избивали стариков, грабили что только попадалось под руку, останавливали монахов днем на дворе, заставляли их раздеваться и разуваться, обыскивали и грабили, издевались и секли нагайками... Подобные насилия происходили в течение всего дня 24 января»^[51].

Митрополит Владимир до 23 января жил в верхнем этаже митрополичьих покоев, а 23 января по совету близких он перешел жить в нижний этаж, куда пригласил епископа Прилукского Феодора. Сутки они провели в алтаре нижнего храма во имя святителя Михаила, первого митрополита Киевского.

24 января, перед литургией, митрополит Владимир отслужил в Великой церкви акафист Успению Божией Матери. По наблюдениям сослуживших с ним, чтение акафиста митрополитом в этот день отличалось особенной проникновенностью и задушевностью.

Около полудня 24 января в трапезную Лавры явилось четверо солдат, которыми руководил предводитель, одетый в кожанку и морскую фуражку. Главарь остался недоволен черным хлебом, который был подан к обеду. Бросив хлеб на пол, он заявил:

– Разве я свинья, чтобы есть такой хлеб?!

– У нас, господа, лучшего хлеба нет, какой нам дают, такой и мы подаем, – ответил монах.

Та же группа солдат пришла ужинать в Лавру около пяти часов вечера того же дня, причем их предводитель в кожанке был уже полупьян. Он между прочим сказал: «Нужно сделать здесь что-либо особенное, замечательное, небывалое».

Ночь под 25 января вся Лавра провела без сна. Всю ночь братией беспрерывно служились молебны и пелись акафисты. В эту ночь было совершено нападение четырех вооруженных мужчин и одной женщины в одежде сестры милосердия на квартиру наместника, которая была ими ограблена, затем те же люди ограбили казначея и благочинного.

25 января с раннего утра возобновились грабежи и насилия в Лавре со стороны вооруженных отрядов большевиков. Около трех часов дня трое солдат осмотрели помещения лаврской квартиры митрополита. Найдя несгораемый сейф и ключ от него, они потребовали, чтобы им открыли сейф, и, осмотрев его, забрали золотую медаль, а затем произвели обыск в нижнем этаже покоев.

Около шести часов вечера те же четверо солдат, предводительствуемые человеком в кожанке, вошли в северные ворота Лавры, и их предводитель спросил проходившего по двору монаха:

– Где митрополит живет?

– Дом его – около того места, где вы кушаете, там он и живет, – ответил монах.

– Мы его сегодня заберем, – сказал предводитель.

Затем они прошли в монастырскую трапезную ужинать. После ужина, когда они собирались уже уходить, их предводитель, обращаясь к одному из бывших здесь лаврских монахов, сказал:

– Больше вы митрополита не увидите.

В половине седьмого вечера они подошли к дверям квартиры митрополита и позвонили. Дверь отворилась, они вошли в прихожую, и их предводитель спросил:

– Где Владимир митрополит? Мы желаем с ним переговорить. И, не ожидая ответа, четверо прошли наверх, а один расположился на диване в прихожей.

Монах закричал вслед солдатам:

– Митрополит не наверху, а внизу, пожалуйте сюда.

И он прошел в нижнее помещение, куда за ним прошли и убийцы. Митрополита здесь не оказалось, так как он был в комнате архимандрита Амвросия. Монах и солдаты прошли туда. Навстречу им вышел епископ Феодор, и они спросили его:

– Ты будешь отец митрополит?

Епископ ответил, что нет, и пошел сказать митрополиту о приходе солдат.

Митрополит Владимир вышел в прихожую к солдатам и спросил их:

– В чем дело?

Ничего не ответив, солдаты повели митрополита в нижнее помещение и заперли за собою двери. Разговор занял не более пяти минут, затем дверь отворилась и вышел митрополит, который был заметно взволнован, и, проходя мимо епископа Феодора и архимандрита Амвросия, сказал, разводя руками:

– Вот, они хотят уже расстрелять меня!

– Иди, не разговаривай! Кто тебя будет расстреливать? До коменданта пойдешь! – закричал предводитель.

Монах подал митрополиту легкую комнатную рясу, и он прошел вместе с убийцами в верхний этаж. Поднявшись на первую площадку лестницы, владыка остановился и, обратившись к сопровождавшим его убийцам, сказал:

– Ну, господа, если вам угодно расстрелять меня, расстреливайте здесь же, на месте, – я дальше не пойду.

– Кто тебя расстреливать будет – иди! – крикнул предводитель.

Наверху митрополита и сопровождавших его убийц встретил келейник, он открыл дверь в залу и подал митрополиту ключ, которым тот открыл дверь в спальню, куда вошел сам, а вслед за ним убийцы, келейника в спальню они уже не пустили.

Минут через 15–20 владыка вышел из спальни в сопровождении солдат, в рясе, с панагией на груди, в белом клобуке на голове. Келейник встретил его в передней и хотел подойти под благословение, но предводитель убийц, грубо его оттолкнув, зло сказал:

– Довольно кровопийцам кланяться, кланялись, будет!..

Келейник, однако, решительно шагнул навстречу митрополиту, и тот сам приблизился к нему, благословил, поцеловал и, пожав руку, сказал:

– Прощай, Филипп!

Затем владыка вынул из кармана платок и вытер слезу. По словам келейника, внешне митрополит казался спокойным, как будто он шел на служение литургии.

Другой келейник владыки, иеродиакон Александр, сказал, обращаясь к солдатам:

– Товарищи, куда вы ведете митрополита?

– В штаб для допроса, – ответил один из солдат.

– А где ваш штаб?

– В городе.

– Не на гостинице ли?

– На гостинице – второстепенный штаб, а главный – в городе, на Печерске.

– Тогда владыке нужно одеться, – на дворе зима, холодно.

– Мы говорили ему, чтобы он одевался, он не захотел.

– Дайте одеться – зима, холодно, – сказал митрополит.

Солдаты позволили, митрополиту подали шубу, галоши и посох. Он всех благословил и сказал:

– Прощайте!

Солдаты вывели митрополита на лаврский двор и повели к воротам. Подойдя к углу Великой Лаврской церкви, солдаты закурили, и митрополит, остановившись напротив входа в церковь, стал молиться. Дойдя до ворот Лавры, он снова остановился, обратился к иконе святителя Николая и, перекрестившись, поклонился. Затем монах-привратник открыл обе половинки ворот и митрополит в сопровождении солдат вышел из Лавры.

Убийцы усадили его в автомобиль и, проехав с километр, остановились. Солдаты повели митрополита влево от дороги на небольшую поляну между крепостных валов. Митрополит Владимир спросил:

– Что, вы здесь хотите меня расстрелять?

– А что же? Церемониться с тобою? – ответил один из них.

Услышав такой ответ, владыка попросил дать ему время помолиться.

– Но только поскорее! – сказал убийца.

Воздев руки кверху, митрополит стал вслух молиться:

– Господи! Прости мои согрешения, вольные и невольные, и прими дух мой с миром.

Затем он благословил убийц и сказал:

– Господь вас благословляет и прощает.

Не успел он еще опустить руки, как раздались три выстрела, и митрополит Владимир упал. Убийцы подошли к митрополиту вплотную и сделали еще несколько выстрелов, а затем ударили штыком в живот.

Монахи, стоявшие во дворе Лавры, услышав выстрелы, вслух высказали предположение, что это расстреливают митрополита. В это время к ним приблизилась группа более десятка солдат, и один из них спросил:

– Батюшки, провели митрополита?

– Провели через ворота, – ответил монах.

Солдаты выбежали за ворота и минут через 15–20 возвратились обратно. Один из монахов, подойдя к солдату, шедшему позади всех, спросил:

– Нашли владыку?

– Нашли, – ответил тот, – так всех вас по одному повыведем!

Тело мученически скончавшегося митрополита Владимира пролежало до утра следующего дня и было найдено случайными прохожими, которые и сообщили обо всем происшедшем монахам Лавры. Получив разрешение от властей и пропуск на перенесение тела убитого митрополита в Лавру, архимандрит Анфим в сопровождении четырех санитаров с носилками около 11 часов утра пришли к месту убийства. По совершении литии тело митрополита было положено на носилки. В это время появилось человек десять солдат и вооруженных рабочих, они стали ругаться и всячески препятствовать переносу тела в Лавру. Архимандрит Анфим показал пропуск и разрешение. Снова раздались ругательства и выкрики:

– Вы еще хоронить будете его, в ров его бросить, тут его закопать, мощи из него сделаете, это для мощей вы его забираете!

Архимандрит Анфим велел прикрыть тело владыки шубой и нести, а сам пошел впереди с поднятым крестом. Некоторые из женщин стали вслух говорить:

– Страдалец! Мученик! Царство ему Небесное!

Услышав это, солдаты снова стали ругаться:

– Какое ему царство, ему место в аду, на самом дне!..

Тело убиенного архипастыря было принесено в Михайловскую церковь и после осмотра медиками облачено в архиерейское облачение и положено посреди церкви. Сразу же после этого наместник Лавры архимандрит Климент отслужил вместе со старшей братией панихиду по убиенном митрополите. В тот же день и в последующие дни были отслужены панихиды как в самой Лавре, так и в приходских храмах Киева.

29 января в 8 часов утра тело убиенного митрополита Владимира было положено в гроб и перенесено в Великую церковь Лавры. После перенесения тела была отслужена литургия, которую совершил митрополит Платон (Рождественский) с епископами – Екатеринославским Агапитом (Вишневским), Черниговским Пахомием (Кедровым), Чигиринским Никодимом (Кротковым) и Балтским Пименом (Пеговым) при сослужении соборных старцев Лавры, священнослужителей – членов украинского церковного Собора и некоторых представителей киевского духовенства.

После совершения отпевания гроб с телом убиенного митрополита был обнесен вокруг храма и крестным ходом перенесен в Ближние пещеры Лавры и погребен в Крестовоздвиженской церкви рядом с митрополитом Флавианом (Городецким).

3, 13 февраля и 5 марта архиерейским чином были отслужены заупокойные литургии по убиенном митрополите, а также отслужены соборно панихиды наместником Лавры архимандритом Климентом на месте погребения и на месте убийства.

Почти сразу же на месте убийства митрополита Владимира был поставлен крест, на котором время от времени стали появляться венки из живых цветов, приносили их преимущественно по ночам из опасения преследований от безбожников. На месте убиения стали совершаться по просьбам верующих панихиды с участием иногда целых приходов.

Митрополиту Владимиру было посвящено 85-е деяние Поместного Собора Русской Православной Церкви, состоявшееся 15 (28) февраля 1918 года, которое началось панихидой, совершенной Патриархом Тихоном при общем пении членов Собора и многочисленного народа, и было открыто словом Патриарха: «Преосвященные архипастыри, отцы и братие! То ужасное кошмарное злодеяние, которое совершено было по отношению к высокопреосвященному митрополиту Владимиру, конечно, еще долго и долго будет волновать и угнетать наш смущенный дух. И еще, надеемся, много и много раз православный русский народ будет искать себе выхода из тяжелого состояния духа и в молитве, и в других сладостных воспоминаниях о почившем убиенном митрополите...»^[52]

После того как завершились гонения на Церковь, продолжавшиеся в течение нескольких десятилетий, Архиерейский Собор Русской Православной Церкви в 1992 году причислил священномученика Владимира к лику святых. 27 июня того же года были обретены мощи священномученика и положены рядом с мощами преподобных в Дальних пещерах.

Описывая общественно-церковное положение митрополита и стараясь проникнуть в глубину его душевных переживаний, протоиерей Иоанн Восторгов сказал в своем слове о священномученике Владимире на Поместном Соборе: «Мало кому ведомо, что покойный был поэт в душе, чрезвычайно любил природу, ценил красоту, любил стихи и до старости сам составлял стихотворения. Помню, раз утром, в вагоне, при переезде из Петрограда в Москву, куда он возвращался на пасхальные дни, в бытность еще митрополитом Московским, он признался, что так любит Москву, так рад приезду своему, что всю ночь спал тревожно, и чувства радости и любви к Москве выразил в составленном длинном стихотворении, которое тут же и прочитал нам.

При таком нежном и впечатлительном сердце, естественно, он болезненно переживал события в церковной жизни последнего времени, начиная со дня своего вынужденного перевода в Киев. Эксперименты в церковной жизни митрополита Питирима и Раева, удаление из Синода путем интриги, правление безумного Львова и все, что за сим последовало, кончая событиями на Украине, – все это глубоко потрясло владыку. Но, не будучи по природе человеком активной борьбы, он все более и более уходил, замыкался в себя, молчал и только близким людям жаловался, что остается совершенно одиноким. Тихо и молчаливо он страдал. Думается, не так уж он был и одинок, как ему казалось, были сочувствующие его строго церковному мировоззрению, но эти-то сочувствующие сами ждали, что именно митрополит Владимир даст клич, соберет их около себя, выступит с ярким протестом...»^[53]

Многие из членов Поместного Собора спрашивали себя, за что убит проживший праведную жизнь митрополит Владимир, им была непонятна его смерть; живя долго в условиях мира, они тогда еще не понимали, что можно быть убитым как раз из-за праведной жизни. Есть грехи личные, есть сделанное доброе, за что человеку может быть от Господа награда, и над этим митрополит Владимир трудился всю жизнь; а, кроме того, есть еще и не сделанное – то, что человек мог сделать, занимая соответствующее положение, но не сделал. Потому и ответ держит больший тот, кому больше вверено. А никому так много не было вверено, как первоиерарху Поместной Церкви. Не обер-прокуроры несли ответственность за судьбы Церкви, ибо таковой ответственности у них не было по существу их положения, – они для судеб церковного управления были внешней силой и внешними людьми, – а тот, кому вверено, – первоиерарх, хотя бы и номинальный. У каждой исторической эпохи есть своя мера и свои условия, при которых становится возможным исполнить свое призвание на занимаемом месте. Для начала ХХ века этой мерой стало исповедничество перед номинально православной властью и враждебным, безбожным обществом. Господь принял праведную жизнь митрополита Владимира и за праведную жизнь простил и покрыл любовью все упущенное, должное, но не сделанное и, пожелав его близости Себе, даровал ему как величайшую награду мученический венец и белые одежды.

Игумен Дамаскин (Орловский)

«Жития новомучеников и исповедников Российских ХХ века. Январь». Тверь. 2005. С. 221–272

 

Примечания

^[1] РГИА. Ф. 796, оп. 439, д. 246, л. 1 об.

^[2] Труды Киевской Духовной Академии. 1874. Июль. С. 417, 419.

^[3] Тамбовские епархиальные ведомости. 1883. № 15. С. 118.

^[4] Там же. № 18. С. 535.

^[5] РГИА. Ф. 796, оп. 439, д. 246, л. 1 об-6.

^[6] Иерей Николай Крикота. Я готов отдать свою жизнь за Церковь. Жизнеописание священномученика Владимира Киевского. М., 2002. С. 120-121.

^[7] Прибавления к Церковным ведомостям. Петроград, 1918. № 9-10. С. 353.

^[8] Новгородские епархиальные ведомости. 1890. № 7-8. С. 205, 217.

^[9] Иерей Николай Крикота. Я готов отдать свою жизнь за Церковь. Жизнеописание священномученика Владимира Киевского. М., 2002. С. 14.

^[10] Прибавления к Церковным ведомостям. Петроград, 1918. № 9-10. С. 343-344.

^[11] Там же. С. 341.

^[12] РГИА. Ф. 796, оп. 439, д. 246, л. 10 об.

^[13] Прибавления к Церковным ведомостям. Петроград, 1918. № 9-10. С. 348-349.

^[14] Иерей Николай Крикота. Я готов отдать свою жизнь за Церковь. Жизнеописание священномученика Владимира Киевского. М., 2002. С. 21.

^[15] Там же. С. 27.

^[16] Там же. С. 28.

^[17] РГИА. Ф. 796, оп. 439, д. 246, л. 11.

^[18] Иерей Николай Крикота. Я готов отдать свою жизнь за Церковь. Жизнеописание священномученика Владимира Киевского. М., 2002. С. 30.

^[19] Там же. С. 31.

^[20] Прибавления к Духовному вестнику Грузинского экзархата. 1897. № 21-22. С. 6.

^[21] Иерей Николай Крикота. Я готов отдать свою жизнь за Церковь. Жизнеописание священномученика Владимира Киевского. М., 2002. С. 37-38.

^[22] Прибавления к Церковным ведомостям. Петроград, 1918. № 9-10. С. 350-352.

^[23] РГИА. Ф. 796, оп. 439, д. 246, л. 15 об-16.

^[24] Иерей Николай Крикота. Я готов отдать свою жизнь за Церковь. Жизнеописание священномученика Владимира Киевского. М., 2002. С. 51.

^[25] Голос Церкви. Ежемесячный церковно-общественный журнал. М., 1912. Декабрь. С. ХIII-ХIV.

^[26] Там же. С. Х-ХI.

^[27] Там же. С. Х-ХII.

^[28] Слово Высокопреосвященного Владимира, митрополита Московского и Коломенского, произнесенное на молебне пред началом нравственно-религиозных чтений для рабочих гор. Москвы. М., 1902. С. 8-9, 12-14.

^[29] Юношам! Речь Высокопреосвященнейшего Митрополита Московского и Коломенского Владимира, произнесенная 30 декабря 1910 года на собрании Кружка в Епархиальном доме. М., 1911. С. 7, 9, 11.

^[30] Иерей Николай Крикота. Я готов отдать свою жизнь за Церковь. Жизнеописание священномученика Владимира Киевского. М., 2002. С. 69.

^[31] Прибавления к Церковным ведомостям. Петроград, 1918. № 9-10. С. 343.

^[32] Голос Церкви. Ежемесячный церковно-общественный журнал. М., 1913. Январь. С. 148.

^[33] Там же. С. 157-159.

^[34] Там же. 1912. Январь. С. 154.

^[35] Прибавления к Церковным ведомостям. Петроград, 1918. № 9-10. С. 356-357.

^[36] Иерей Николай Крикота. Я готов отдать свою жизнь за Церковь. Жизнеописание священномученика Владимира Киевского. М., 2002. С. 82-83.

^[37] В жертву Богу приносится лучшее. Киев, 1918. С. 16.

^[38] Голос Церкви. Ежемесячный церковно-общественный журнал. М., 1912. Январь. С. 163-164, 170-173.

^[39] Res nullius (лат.) – вещь, никому не принадлежащая, бесхозная вещь.

^[40] Там же. С. 175-178.

^[41] Там же. С. 175-176.

^[42] В жертву Богу приносится лучшее. Киев, 1918. С. 19-21.

^[43] Там же. С. 28-29.

^[44] Там же.

^[45] Там же.

^[46] Там же. С. 30.

^[47] Там же.

^[48] Там же. С. 33.

^[49] Там же. С. 34.

^[50] Прибавления к Церковным ведомостям. Петроград, 1918. № 9-10. С. 346.

^[51] В жертву Богу приносится лучшее. Киев, 1918. С. 39-40.

^[52] Прибавления к Церковным ведомостям. Петроград, 1918. № 9-10. С. 339.

^[53] Там же. С. 353-354.