Ко­гда князь уви­дел свя­тую Фев­ро­нию, то так по­лю­бил ее за бла­го­че­стие, муд­рость и доб­ро­ту, что дал обет же­нить­ся на ней по­сле ис­це­ле­ния. Свя­тая Фев­ро­ния ис­це­ли­ла кня­зя и вы­шла за него за­муж. Свя­тые су­пру­ги про­нес­ли лю­бовь друг ко дру­гу через все ис­пы­та­ния. Гор­дые бо­яре не за­хо­те­ли иметь кня­ги­ню из про­сто­го зва­ния и по­тре­бо­ва­ли, чтобы князь от­пу­стил ее. Свя­той Петр от­ка­зал­ся, и су­пру­гов из­гна­ли. Они на лод­ке от­плы­ли по Оке из род­но­го го­ро­да. Свя­тая Фев­ро­ния под­дер­жи­ва­ла и уте­ша­ла свя­то­го Пет­ра. Но вско­ре го­род Му­ром по­стиг гнев Бо­жий, и на­род по­тре­бо­вал, чтобы князь вер­нул­ся вме­сте со свя­той Фев­ро­ни­ей.

Свя­тые су­пру­ги про­сла­ви­лись бла­го­че­сти­ем и ми­ло­сер­ди­ем. Скон­ча­лись они в один день и час 25 июня 1228 го­да, при­няв пе­ред этим мо­на­ше­ский по­стриг с име­на­ми Да­вид и Ев­фро­си­ния. Те­ла свя­тых бы­ли по­ло­же­ны в од­ном гро­бе.

Свя­тые Петр и Фев­ро­ния яв­ля­ют­ся об­раз­цом хри­сти­ан­ско­го су­пру­же­ства. Сво­и­ми мо­лит­ва­ми они низ­во­дят Небес­ное бла­го­сло­ве­ние на всту­па­ю­щих в брак.

См. так­же: "Па­мять свя­тых бла­го­вер­ных кня­зя Пет­ра и кня­ги­ни Фев­ро­нии, в ино­че­стве Да­ви­да и Ев­фро­си­нии, Му­ром­ских чу­до­твор­цев" в из­ло­же­нии свт. Ди­мит­рия Ро­стов­ско­го.

***

Исповедник Никон (Беляев), Оптинский, иеромонах

Пре­по­доб­ный оп­тин­ский ста­рец Ни­кон, ис­по­вед­ник (в ми­ру Ни­ко­лай Мит­ро­фа­но­вич Бе­ля­ев), ро­дил­ся 26 сен­тяб­ря 1888 го­да в Москве. Его дет­ство про­шло в боль­шой и друж­ной ку­пе­че­ской се­мье. От ро­ди­те­лей он уна­сле­до­вал лю­бовь к Церк­ви, чи­сто­ту и стро­гость нра­ва. С го­да­ми у Ни­ко­лая и его млад­ше­го бра­та Ива­на воз­ник­ло и укре­пи­лось со­зна­тель­ное стрем­ле­ние к ду­хов­ной жиз­ни. Они ре­ши­ли уй­ти в мо­на­стырь, но не зна­ли, в ка­кой. Из­ре­за­ли на по­лос­ки пе­ре­чень рус­ских мо­на­сты­рей и, по­мо­лив­шись, вы­тя­ну­ли по­лос­ку, на ко­то­рой бы­ло на­пи­са­но: «Ко­зель­ская Вве­ден­ская Оп­ти­на пу­стынь».

До­ма не пре­пят­ство­ва­ли бла­го­му ре­ше­нию, и 24 фев­ра­ля 1907 го­да, в день об­ре­те­ния гла­вы Иоан­на Пред­те­чи, бра­тья при­е­ха­ли в Оп­ти­ну. Их обо­их с лю­бо­вью при­нял пре­по­доб­ный ста­рец Вар­со­но­фий, но как-то осо­бен­но от­ме­тил Ни­ко­лая. С пер­вых же бе­сед они по­чув­ство­ва­ли необъ­яс­ни­мую тес­ную связь друг с дру­гом, то, что на­зы­ва­ет­ся «ду­хов­ным род­ством».

9 де­каб­ря 1907 го­да, в день празд­но­ва­ния ико­ны Бо­жи­ей Ма­те­ри «Неча­ян­ная Ра­дость», бра­тья Бе­ля­е­вы бы­ли при­ня­ты в чис­ло скит­ской бра­тии. В ок­тяб­ре 1908 го­да брат Ни­ко­лай был на­зна­чен пись­мо­во­ди­те­лем стар­ца Вар­со­но­фия и осво­бож­ден от всех по­слу­ша­ний, кро­ме цер­ков­но­го пе­ния и чте­ния. К это­му вре­ме­ни он ста­но­вит­ся са­мым близ­ким уче­ни­ком и со­та­ин­ни­ком стар­ца Вар­со­но­фия, ко­то­рый, про­ви­дя его вы­со­кое пред­на­зна­че­ние, го­то­вил его в свои пре­ем­ни­ки, пе­ре­да­вая ему свой ду­хов­ный и жиз­нен­ный опыт, ру­ко­во­дил его ду­хов­ной жиз­нью.

В ап­ре­ле 1910 го­да Ни­ко­лай был по­стри­жен в ря­со­фор, а 24 мая 1915 го­да — в ман­тию. Он по­лу­чил имя Ни­кон в честь свя­то­го му­че­ни­ка Ни­ко­на (па­мять 28 сен­тяб­ря). 10 ап­ре­ля 1916 го­да пре­по­доб­ный Ни­кон был ру­ко­по­ло­жен во иеро­ди­а­ко­на, а 3 но­яб­ря 1917 го­да удо­сто­ил­ся са­на иеро­мо­на­ха.

По­сле ок­тябрь­ско­го пе­ре­во­ро­та Оп­ти­на бы­ла за­кры­та, на­ча­лись го­не­ния. «Умру, но не уй­ду» — так пи­сал пре­по­доб­ный Ни­кон в сво­ем днев­ни­ке, бу­дучи еще по­слуш­ни­ком мо­на­сты­ря. Эти сло­ва вы­ра­жа­ли об­щее на­стро­е­ние оп­тин­ской бра­тии. Тру­до­спо­соб­ные мо­на­хи со­зда­ли «сель­ско­хо­зяй­ствен­ную ар­тель», да­вав­шую про­пи­та­ние. Имен­но то­гда пре­по­доб­ный Ни­кон рев­ност­но тру­дил­ся, де­лая все, что толь­ко воз­мож­но, чтобы со­хра­нить мо­на­стырь. В Оп­ти­ной бы­ло тя­же­ло, но служ­ба в хра­мах про­дол­жа­лась. Пер­вый раз его аре­сто­ва­ли 17 сен­тяб­ря 1919 го­да. Ле­том 1923 го­да мо­на­стырь был окон­ча­тель­но за­крыт; бра­тию, кро­ме два­дца­ти ра­бо­чих при му­зее, вы­гна­ли на ули­цу. На­сто­я­тель пре­по­доб­ный Иса­а­кий, от­слу­жив по­след­нюю со­бор­ную ли­тур­гию в Ка­зан­ском хра­ме, пе­ре­дал клю­чи от него пре­по­доб­но­му Ни­ко­ну, бла­го­сло­вил слу­жить и при­ни­мать бо­го­моль­цев на ис­по­ведь. Так пре­по­доб­ный Ни­кон за свя­тое по­слу­ша­ние на­сто­я­те­лю стал по­след­ним оп­тин­ским стар­цем. То­гда же на­хо­див­ший­ся в ссыл­ке пре­по­доб­ный Нек­та­рий стал на­прав­лять сво­их ду­хов­ных чад к пре­по­доб­но­му Ни­ко­ну. До это­го пре­по­доб­ный Ни­кон не дер­зал да­вать со­ве­ты об­ра­щав­шим­ся к нему, а ко­гда на­чал при­ни­мать на­род, то, да­вая со­ве­ты, все­гда ссы­лал­ся на сло­ва оп­тин­ских стар­цев. Из­гнан­ный из оби­те­ли в июне 1924 го­да, он по­се­лил­ся в Ко­зель­ске, слу­жил в Успен­ском хра­ме, при­ни­мал на­род, вы­пол­няя свой пас­тыр­ский долг. В те страш­ные го­ды вер­ные ча­да Церк­ви осо­бен­но нуж­да­лись в укреп­ле­нии и уте­ше­нии, и имен­но та­кой ду­хов­ной опо­рой был пре­по­доб­ный Ни­кон. Его аре­сто­ва­ли в июне 1927 го­да вме­сте с от­цом Ки­рил­лом (Злен­ко). Три страш­ных го­да про­вел пре­по­доб­ный Ни­кон в ла­ге­ре «Кем­пер­пункт».

По окон­ча­нии сро­ка его при­го­во­ри­ли к ссыл­ке в Ар­хан­гель­скую об­ласть. Пе­ред от­прав­кой врач на­шел у пре­по­доб­но­го Ни­ко­на тя­же­лую фор­му ту­бер­ку­ле­за лег­ких и по­со­ве­то­вал про­сить о пе­ре­мене ме­ста ссыл­ки. При­вык­ший все де­лать за по­слу­ша­ние, пре­по­доб­ный Ни­кон по­про­сил со­ве­та у от­ца Ага­пи­та, со­слан­но­го вме­сте с ним. Тот по­со­ве­то­вал не про­ти­вить­ся Бо­жи­ей во­ле, и пре­по­доб­ный Ни­кон сми­рил­ся.

3/16 ав­гу­ста 1930 го­да его «пе­ре­ме­сти­ли» из Ар­хан­гель­ска в го­род Пи­не­гу. Боль­ной, он дол­го ски­тал­ся в по­ис­ках жи­лья, по­ка не до­го­во­рил­ся с жи­тель­ни­цей се­ла Вое­по­ла. Кро­ме вы­со­кой пла­ты, она тре­бо­ва­ла, чтобы ба­тюш­ка, как ба­трак, вы­пол­нял все тя­же­лые физи­че­ские ра­бо­ты. Со­сто­я­ние здо­ро­вья пре­по­доб­но­го Ни­ко­на ухуд­ша­лось с каж­дым днем, он недо­едал. Од­на­жды от непо­силь­но­го тру­да он не смог встать. И то­гда хо­зяй­ка ста­ла гнать его из до­му.

Отец Петр (Дра­чев), то­же ссыль­ный оп­ти­нец, пе­ре­вез уми­ра­ю­ще­го к се­бе в со­сед­нюю де­рев­ню и там уха­жи­вал за ним. Физи­че­ские стра­да­ния не омра­чи­ли ду­ха вер­но­го ра­ба Бо­жия: по­гру­жен­ный в мо­лит­ву, он си­ял незем­ной ра­до­стью и све­том. В по­след­ние ме­ся­цы сво­ей бо­лез­ни он по­чти еже­днев­но при­ча­щал­ся Свя­тых Хри­сто­вых Та­ин. В са­мый день его бла­жен­ной кон­чи­ны, 25 июня/8 июля 1931 го­да, он при­ча­стил­ся, про­слу­шал ка­нон на ис­ход ду­ши. Ли­цо по­чив­ше­го бы­ло необык­но­вен­но бе­лое, свет­лое, улы­ба­ю­ще­е­ся че­му-то ра­дост­но. Про­мыс­лом Бо­жи­им на по­гре­бе­ние бла­жен­но­по­чив­ше­го стар­ца пре­по­доб­но­го Ни­ко­на од­них свя­щен­но­слу­жи­те­лей со­бра­лось две­на­дцать че­ло­век. Он был от­пет и по­гре­бен по мо­на­ше­ско­му чи­ну на клад­би­ще се­ла Вал­до­ку­рье. Гос­подь, да­ро­вав Сво­е­му вер­но­му слу­ге мир­ную кон­чи­ну, и по пре­став­ле­нии по­чтил его со­от­вет­ству­ю­щим его са­ну и за­слу­гам по­гре­бе­ни­ем.

Па­мять о нем жи­ва в ду­шах лю­бя­щих и пом­ня­щих его. В день бла­жен­ной кон­чи­ны пре­по­доб­но­го от­ца на­ше­го Ни­ко­на оп­тин­ские на­сель­ни­ки на­чи­ная с 8 июля 1989 го­да слу­жат па­ни­хи­ды на ме­сте его упо­ко­е­ния на клад­би­ще на Вал­до­ку­рье. Жизнь пра­вед­ных на­чи­на­ет­ся по их кон­чине…

ПОЛНОЕ ЖИТИЕ ПРЕПОДОБНОИСПОВЕДНИКА НИКОНА ОПТИНСКОГО (БЕЛЯЕВА)

Пре­по­доб­но­ис­по­вед­ник Ни­кон ро­дил­ся 26 сен­тяб­ря 1888 го­да в Москве в се­мье Мит­ро­фа­на Ни­ко­ла­е­ви­ча и Ве­ры Лав­рен­тьев­ны Бе­ля­е­вых и в Кре­ще­нии был на­ре­чен Ни­ко­ла­ем.
Дед Ни­ко­лая по ма­те­ри, Лав­рен­тий Ива­но­вич Шве­цов, был круг­лым си­ро­той. Его по­до­брал на ули­це некий неболь­шо­го до­стат­ка ку­пец и опре­де­лил ра­бо­тать в сво­ей лав­ке на Бал­чу­ге в Москве. Ку­пец был че­ло­ве­ком оди­но­ким и, ви­дя ис­клю­чи­тель­ную ре­ли­ги­оз­ность и доб­ро­со­вест­ность Лав­рен­тия, за­ве­щал ему свою тор­гов­лю. Де­ла у Лав­рен­тия Ива­но­ви­ча по­шли успеш­но, и в кон­це кон­цов он стал вла­дель­цем трех ла­вок. За­ни­ма­ясь всю жизнь тор­гов­лей, он го­во­рил и лю­бил по­вто­рять: «Чу­жая ко­пей­ка, вне­сен­ная в дом, как по­жар, со­жжет его»^[1], что непра­виль­но го­во­рят: не об­ма­нешь – не про­дашь: «Я за всю мою жизнь ни­ко­гда ни­ко­го не об­ма­нул ни ра­зу, а де­ло мое шло все­гда луч­ше, чем у дру­гих»^[2]. Лав­рен­тий Ива­но­вич лю­бил по­се­щать цер­ковь Бо­жию и сам ино­гда пел на кли­ро­се. В те­че­ние трид­ца­ти трех лет он был ста­ро­стой церк­ви свя­тых рав­ноап­о­столь­ных Кон­стан­ти­на и Еле­ны в Крем­ле, в ко­то­рой на­хо­ди­лась чу­до­твор­ная ико­на Бо­жи­ей Ма­те­ри «Неча­ян­ная Ра­дость». Цер­ковь бы­ла из­ряд­но по­вре­жде­на фран­цу­за­ми во вре­мя на­ше­ствия На­по­лео­на, и Лав­рен­тий Ива­но­вич при­нял боль­шое уча­стие в ее вос­ста­нов­ле­нии. Он спо­до­бил­ся ти­хой и мир­ной хри­сти­ан­ской кон­чи­ны: в 12 ча­сов дня он при­об­щил­ся Свя­тых Хри­сто­вых Та­ин и к ве­че­ру ото­шел ко Гос­по­ду.
Отец Ни­ко­лая, Мит­ро­фан Ни­ко­ла­е­вич Бе­ля­ев, был вы­ход­цем из се­мьи кре­стьян Во­ро­неж­ской гу­бер­нии. Из че­тыр­на­дца­ти де­тей он был млад­шим. Се­мья бы­ла бед­ной, и Мит­ро­фан Ни­ко­ла­е­вич ушел пеш­ком на за­ра­бот­ки в Моск­ву и устро­ил­ся ра­бо­чим при ма­га­зине «Мюр и Ме­ри­лиз». От­ли­ча­ясь боль­ши­ми спо­соб­но­стя­ми и тру­до­лю­би­ем, он вско­ре стал про­дав­цом, а за­тем за­ве­ду­ю­щим ма­ну­фак­тур­ным от­де­лом. Пле­ня­ясь внеш­ним успе­хом, он ма­ло за­бо­тил­ся о сво­ем ха­рак­те­ре и нра­ве, ко­то­рые с уда­чей все бо­лее пор­ти­лись, и в кон­це кон­цов он рассо­рил­ся с хо­зя­и­ном и от­крыл свое де­ло. Все пошло по­на­ча­лу успеш­но, но быв­ший хо­зя­ин ока­зал про­ти­во­дей­ствие его де­лу и до­бил­ся то­го, что Мит­ро­фан Ни­ко­ла­е­вич ра­зо­рил­ся. Он же­нил­ся на вдо­ве, у ко­то­рой бы­ло две до­че­ри, но она вско­ре скон­ча­лась, и Мит­ро­фан Ни­ко­ла­е­вич же­нил­ся на Ве­ре Лав­рен­тьевне Шве­цо­вой. Вен­ча­лись они в церк­ви Боль­шое Воз­не­се­ние у Ни­кит­ских во­рот. У них ро­ди­лось во­семь де­тей – две до­че­ри и шесть сы­но­вей^[3]. Впо­след­ствии Мит­ро­фан Ни­ко­ла­е­вич стал слу­жить у Лав­рен­тия Ива­но­ви­ча, и вся се­мья пе­ре­еха­ла к нему жить на Боль­шую Ор­дын­ку.
Се­мья Бе­ля­е­вых име­ла бла­го­че­сти­вые устрем­ле­ния, но, как и мно­гие в то вре­мя го­род­ские се­мьи, не по­ни­ма­ла важ­но­сти цер­ков­ной жиз­ни, не при­да­ва­ла зна­че­ния по­стам, не име­ла пред­став­ле­ния о ду­хов­ной ли­те­ра­ту­ре и во­об­ще о том, что кро­ме внеш­не­го со­блю­де­ния об­ря­дов столь же важ­но для че­ло­ве­ка вни­ма­ние к сво­е­му внут­рен­не­му ду­хов­но­му ми­ру, ко­то­рый тре­бу­ет о се­бе по­пе­че­ния да­же зна­чи­тель­но боль­ше­го, чем по­пе­че­ние о пло­ти. Мит­ро­фан Ни­ко­ла­е­вич, по вос­по­ми­на­ни­ям сы­на Ива­на, «цер­ковь... лю­бил. Но он лю­бил ее так, как боль­шин­ство ми­рян то­го вре­ме­ни. Он не вни­кал в глу­би­ну хри­сти­ан­ско­го ве­ро­уче­ния. Хо­дил во храм все празд­ни­ки, на­сла­жда­ясь пе­ни­ем и диа­кон­ски­ми го­ло­са­ми»^[4].
Ко­гда Ни­ко­лаю ис­пол­ни­лось пять лет, он тя­же­ло за­бо­лел и ле­жал уже без­ды­ха­нен, по­си­нел и да­же по­хо­ло­дел, так что отец уже ду­мал, что он умер, но мать не те­ря­ла на­деж­ды, рас­ти­ра­ла его ма­зью и го­ря­чо мо­ли­лась свя­ти­те­лю Ни­ко­лаю Чу­до­твор­цу о да­ро­ва­нии сы­ну жиз­ни. И со­вер­ши­лось чу­до: бо­лезнь оста­но­ви­ла свое те­че­ние, и Ни­ко­лай вы­здо­ро­вел. Впо­след­ствии оп­тин­ский ста­рец, игу­мен Вар­со­но­фий^[a], так ска­зал ему о про­ис­шед­шем: «Ко­неч­но, это из ря­да вон вы­хо­дя­щий слу­чай. Соб­ствен­но, не слу­чай, ибо все про­ис­хо­дит с на­ми це­ле­со­об­раз­но... Вам бы­ла да­ро­ва­на жизнь. Ва­ша ма­ма мо­ли­лась, и свя­ти­тель Ни­ко­лай Чу­до­тво­рец мо­лил­ся за вас, а Гос­подь, как Все­ве­ду­щий, знал, что вы по­сту­пи­те в мо­на­стырь, и дал вам жизнь. И верь­те, что до кон­ца жиз­ни пре­бу­де­те мо­на­хом...»^[5]
Ни­ко­лай имел доб­рое, от­зыв­чи­вое, спо­соб­ное к глу­бо­ко­му со­чув­ствию нуж­да­ю­щим­ся серд­це. Он пи­сал о се­бе в днев­ни­ке: «Нуж­ды ма­те­ри­аль­ной я ни­ко­гда не ис­пы­ты­вал. Да­же на­про­тив, от пе­лен до смер­ти де­душ­ки^[b], то есть до три­на­дца­ти­лет­не­го воз­рас­та, я жил чуть ли не в рос­ко­ши. Кро­ме то­го, был лю­бим­цем ба­буш­ки, да, ка­жет­ся, и де­душ­ки. Од­ним сло­вом, мне хо­ро­шо жи­лось. Пом­ню, устра­и­ва­лась у нас ел­ка на Рож­де­ство: дет­ское ве­се­лье, кон­фе­ты, блеск укра­ше­ний – все это ра­до­ва­ло ме­ня. Но пом­ню хо­ро­шо один ве­чер. Я один око­ло ел­ки. В ком­на­те по­лу­мрак, го­рит лам­па, и тень от ел­ки па­да­ет на бóльшую по­ло­ви­ну ком­на­ты. И вот ка­кая мысль у ме­ня в го­ло­ве: я сыт, одет, ро­ди­те­ли уте­ши­ли ме­ня пре­крас­ной ел­кой, я ем кон­фе­ты, в ком­на­те теп­ло... Но есть, я знаю, та­кие де­ти, у ко­то­рых нет да­же необ­хо­ди­мо­го. Об ел­ке и ре­чи быть не мо­жет: они по­лу­раз­де­ты, про­сят ми­ло­сты­ню на мо­ро­зе или го­лод­ные си­дят в хо­лод­ных под­ва­лах...»^[6]
«Пом­ню, что я ча­сто да­же в иг­рах, ко­то­рые лю­бил, чув­ство­вал неудо­вле­тво­рен­ность, пу­сто­ту. Я не знал, ку­да мне по­сту­пить из гим­на­зии, что вы­брать, ка­кую от­расль на­у­ки, ка­кой, со­об­раз­но с этим, путь жиз­ни. Ни­что мне не нра­ви­лось так, чтобы я мог от­дать­ся то­му, что вы­брал. Был у ме­ня пе­ре­во­рот в жиз­ни, ко­гда все во­круг бы­ло за­ра­же­но со­ци­аль­ны­ми иде­я­ми в на­шем юно­ше­ском кру­гу. Мне эта мас­ка, ко­то­рой при­кры­то де­ло диа­во­ла, ве­ду­щее в па­гу­бу, сна­ча­ла как бы по­нра­ви­лась, хо­тя я и не мог ее сов­ме­стить с ве­рой в Бо­га, в ко­то­рой и о ко­то­рой я ни­че­го не раз­мыш­лял и не да­вал от­че­та, имея ско­рее пре­врат­ное по­ня­тие о ве­щах ве­ры, на­при­мер о мо­на­ше­стве.
Я преж­де со­всем не да­вал [се­бе] от­че­та, что та­кое мо­на­ше­ство, по­том осуж­дал всех мо­на­хов во­об­ще; по­том, за несколь­ко ме­ся­цев до при­ез­да в Оп­ти­ну в пер­вый раз, я на­чал со­мне­вать­ся в мо­на­ше­стве – бо­го­угод­но ли оно? И со­мне­вал­ся до по­след­не­го вре­ме­ни, до са­мо­го по­ступ­ле­ния в скит, и, ве­ро­ят­но, да­же по по­ступ­ле­нии бы­ли со­мне­ния. Те­перь, сла­ва Бо­гу, все за­тих­ло, и ис­ти­на до­ка­зы­ва­ет­ся мо­им соб­ствен­ным опы­том, чте­ни­ем книг и тем, что ви­жу и слы­шу. Как бла­го­да­рить мне Гос­по­да? Ка­ко­го бла­га спо­до­бил ме­ня Гос­подь! Чем я мог за­слу­жить это? Да, здесь ис­клю­чи­тель­но ми­лость Бо­жия, пре­зрев­шая всю мою мер­зость. Дей­стви­тель­но, как я сам мог прий­ти в скит, не ве­ря в иде­ал мо­на­ше­ства, не имея по­ло­жи­тель­но ни­ка­ко­го о нем по­ня­тия, осуж­дая мо­на­хов, жи­вя са­мой са­мо­угод­ли­вой жиз­нью, не же­лая под­чи­нять свою во­лю ни­ко­му из смерт­ных, не мо­лясь ни утром, ни ве­че­ром (прав­да, хо­дя до­воль­но ча­сто в цер­ковь), чи­тая ис­клю­чи­тель­но свет­ские кни­ги (ис­клю­чая кни­гу епи­ско­па Фе­о­фа­на пе­ред са­мым отъ­ез­дом в Оп­ти­ну), ду­мая да­же о бра­ке? Один от­вет: Гос­подь при­вел...
За­ме­чу еще раз, что цер­ковь (это­му я при­даю огром­ное зна­че­ние – мо­жет быть, это бы­ла од­на из са­мых глав­ных при­чин, при­вед­ших ме­ня в оби­тель и к Бо­гу...) лет с две­на­дца­ти-три­на­дца­ти я не по­ки­дал, несмот­ря ни на что...»^[7]
Ни­ко­лай вспо­ми­нал о сво­ем ре­ли­ги­оз­ном пу­ти: «Пер­вым мо­им ду­хов­ни­ком был про­то­и­е­рей отец Сер­гий Ля­пи­дев­ский, уже скон­чав­ший­ся, вто­рым – его сын, отец Си­ме­он Сер­ге­е­вич. Несмот­ря на ре­ли­ги­оз­ность ма­мы, ба­буш­ки, де­душ­ки, па­пы – они нас ред­ко по­сы­ла­ли в цер­ковь, осо­бен­но зи­мой, бо­ясь про­сту­ды. А ре­бе­нок сам пой­ти не мо­жет. Нас и ба­ло­ва­ли, и лас­ка­ли, но воль­ни­чать не поз­во­ля­ли, уй­ти без спро­су мы не сме­ли.
Од­на­жды на ис­по­ве­ди, ка­жет­ся, отец Си­ме­он Сер­ге­е­вич ска­зал мне, что необ­хо­ди­мо хо­дить в цер­ковь по празд­ни­кам. “Это – долг пе­ред Бо­гом”. Я по­раз­мыс­лил об этом и со­гла­сил­ся. С тех пор я стал ча­сто хо­дить в цер­ковь, да­же в буд­ни, ко­гда был сво­бо­ден. И это об­ра­ти­лось в при­выч­ку. Хо­дил я так­же и к ве­чер­ним со­бе­се­до­ва­ни­ям по вос­кре­се­ньям. Прав­да, хо­дил боль­ше из-за “ин­те­ре­са”, но все же ино­гда бы­ва­ло что-то вро­де уми­ле­ния. Пом­ню, од­на­жды за со­бе­се­до­ва­ни­ем я, стоя на кли­ро­се, слу­шал про­по­ведь и за­клю­чил в кон­це кон­цов так: “Как бы про­вел я вре­мя до­ма, не знаю, а здесь все-та­ки ду­ше­по­лез­ное услы­шал”.
Услы­шав од­на­жды о гре­хе суе­ве­рия, я при­ло­жил слы­шан­ное к жиз­ни и от­верг все суе­вер­ное – на­при­мер при­ме­ты. Услы­шав од­на­жды о гре­хе воз­зре­ния на де­ву­шек и жен с по­хо­те­ни­ем, я да­же... опе­ча­лил­ся: это до­став­ля­ло мне удо­воль­ствие. Как быть? Смот­реть греш­но, а не смот­реть – ли­шить се­бя удо­воль­ствия. И ре­шил я, что смот­реть мож­но, толь­ко без по­хо­те­ния. Та­кой сдел­кой со сво­ей со­ве­стью я как бы успо­ко­ил­ся: взя­ла верх плот­ская сто­ро­на.
Пред­ста­ви­лось но­вое ис­ку­ше­ние: пред­ло­жи­ли мне учить­ся тан­це­вать, но тан­цы на­зна­ча­лись как раз во вре­мя ве­чер­ни. Ку­да скло­нить­ся? Пом­ню, был 6-й глас на “Гос­по­ди, воз­звах”, мой в то вре­мя са­мый лю­би­мый дог­ма­тик: “Кто Те­бе не убла­жит...”. И ту­да, и ту­да хо­чет­ся. Дол­го я бо­рол­ся, дол­го был в нере­ши­тель­но­сти, и... о, по­зор, по­зор! по­прал я со­весть и по­шел тан­це­вать. Со­вест­но вспом­нить! Как враг ста­ра­ет­ся уда­лить от церк­ви, ес­ли хо­дишь да­же и с рав­но­ду­ши­ем»^[8].
Окон­чив гим­на­зию, Ни­ко­лай по­сту­пил в Мос­ков­ский уни­вер­си­тет, но про­учил­ся недол­го. Он вспо­ми­нал: «В уни­вер­си­те­те я успел про­учить­ся немно­гим бо­лее по­лу­го­да... По­сле Рож­де­ства мои мыс­ли и стрем­ле­ния к бо­го­уго­жде­нию на­ча­ли несколь­ко фор­му­ли­ро­вать­ся, и я стал по­се­щать уни­вер­си­тет хо­тя и еже­днев­но, но с неко­то­рой це­лью... под пред­ло­гом за­ня­тий в уни­вер­си­те­те я ухо­дил утром из до­ма. При­хо­дил в уни­вер­си­тет и был там до 9 ча­сов, а с 9 ча­сов от­прав­лял­ся в Ка­зан­ский со­бор к обедне, пред­ва­ри­тель­но за­хо­дя по до­ро­ге к Ивер­ской, ес­ли там на­ро­ду бы­ва­ло не очень мно­го. От­слу­шав ли­тур­гию, стоя ино­гда да­же всю ли­тур­гию на ко­ле­нях, я не спе­ша от­прав­лял­ся до­мой и за­хо­дил по до­ро­ге в ча­сов­ню Спа­си­те­ля и, по­мо­лив­шись там, уже без за­дер­жек на­прав­лял­ся до­мой. До­ма я, на­пив­шись чаю, са­дил­ся чи­тать Еван­ге­лие, ко­то­рое и чи­тал бо­лее ме­ся­ца или ме­сяц. Ко­гда Еван­ге­лие бы­ло про­чи­та­но, я на­чал чи­тать Апо­стол и “Путь ко спа­се­нию” епи­ско­па Фе­о­фа­на; чи­тал ино­гда ли­сточ­ки и бро­шюр­ки ду­хов­но­го со­дер­жа­ния.
Ве­че­ром я на­чи­нал пи­сать днев­ник, по­том немно­го мо­лил­ся и ло­жил­ся спать. Так про­хо­дил день, за ним дру­гой. Я все бо­лее и бо­лее чув­ство­вал необ­хо­ди­мость пе­ре­ме­нить жизнь, на­чать жизнь иную и мо­лил­ся об этом, ко­неч­но сво­и­ми сло­ва­ми. Гос­подь услы­шал мою греш­ную мо­лит­ву и непо­сти­жи­мы­ми судь­ба­ми на­пра­вил ме­ня в Оп­ти­ну на ино­че­ский путь...»^[9]
В фев­ра­ле 1907 го­да Ни­ко­лай по­же­лал со­зна­тель­но ис­по­ве­дать­ся и при­ча­стить­ся Свя­тых Хри­сто­вых Та­ин, что и ис­пол­нил, ис­по­ве­дав­шись иеро­мо­на­ху Чу­до­ва мо­на­сты­ря Се­ра­фи­му, в пер­вый раз под­хо­дя к Та­ин­ству ис­по­ве­ди не фор­маль­но, а со­зна­тель­но же­лая при­ми­ре­ния с Бо­гом и со­еди­не­ния с Цер­ко­вью.
Ни­ко­лай по­ве­дал о сво­ем на­ме­ре­нии по­сту­пить в мо­на­стырь свя­щен­ни­ку Пет­ру Са­ха­ро­ву, за­ко­но­учи­те­лю в гим­на­зии. Тот не чув­ство­вал, что мо­жет ре­шить этот во­прос са­мо­сто­я­тель­но, и на­пра­вил его к сво­е­му то­ва­ри­щу по Ду­хов­ной ака­де­мии епи­ско­пу Три­фо­ну (Тур­ке­ста­но­ву). Это бы­ло пе­ред Ве­ли­ким по­стом в 1907 го­ду, в Неде­лю о блуд­ном сыне. При встре­че при­сут­ство­ва­ла мать Ни­ко­лая, Ве­ра Лав­рен­тьев­на. Вла­ды­ка ска­зал ей о сы­но­вьях, Ни­ко­лае и Иване, воз­же­лав­ших по­сту­пить в мо­на­стырь: «Не бес­по­кой­тесь, они уви­дят там толь­ко хо­ро­шее, и это оста­нет­ся у них на всю жизнь».
Ве­че­ром 23 фев­ра­ля бра­тья вы­еха­ли в Оп­ти­ну, «не имея о ней, – как пи­сал Ни­ко­лай, – ни ма­лей­ше­го пред­став­ле­ния. Неде­ли за две до то­го вре­ме­ни я не знал, что Оп­ти­на су­ще­ству­ет»^[10]. 24 фев­ра­ля, в день об­ре­те­ния гла­вы свя­то­го Иоан­на Пред­те­чи, они впер­вые уви­де­ли Оп­ти­ну. По­быв неко­то­рое вре­мя в мо­на­сты­ре, Ни­ко­лай за­хо­тел остать­ся здесь, но все мо­на­хи, ко­то­рые по­стар­ше, со­ве­то­ва­ли по­жить еще в ми­ру, и отец на­сто­я­тель так­же не за­хо­тел при­нять. Од­на­ко на про­ща­ние пред­ло­жил зай­ти к нему, дал об­щие пра­ви­ла мо­лит­вы и жиз­ни и, бла­го­сло­вив ико­ной Бо­жи­ей Ма­те­ри «Спо­руч­ни­ца греш­ных», ска­зал: «Бла­го­слов­ляю вам, Ни­ко­лай Мит­ро­фа­но­вич, на ра­дость род­ных и зна­ко­мых и на поль­зу ду­ши ва­шей».
Во­семь ме­ся­цев по­сле это­го Ни­ко­лай про­жил в ми­ру, по бла­го­сло­ве­нию епи­ско­па Три­фо­на окорм­ля­ясь у игу­ме­на Бо­го­яв­лен­ско­го мо­на­сты­ря Ио­ны; в мо­на­сты­ре он пре­бы­вал ино­гда до позд­не­го ве­че­ра, ко­гда уже и две­ри за­пи­ра­лись. Отец Иона на­ста­и­вал, чтобы юно­ша ско­рее ухо­дил в мо­на­стырь.
5 де­каб­ря 1907 го­да Ни­ко­лай и его брат Иван при­е­ха­ли в Оп­ти­ну; 7 де­каб­ря, в день па­мя­ти свя­ти­те­ля Ам­вро­сия Ме­дио­лан­ско­го, ко­гда име­нин­ни­ком бы­вал ста­рец Ам­вро­сий, ски­то­на­чаль­ник игу­мен Вар­со­но­фий бла­го­сло­вил их пе­ре­ез­жать в Оп­ти­ну пу­стынь; 9 де­каб­ря, в день празд­ни­ка ико­ны Бо­жи­ей Ма­те­ри «Неча­ян­ная Ра­дость», они вы­еха­ли из Оп­ти­ной в Моск­ву для окон­ча­тель­но­го устро­е­ния дел в ми­ру. 23 де­каб­ря они бы­ли уже в Оп­ти­ной, а 24‑го – по­се­ли­лись в ке­лье в Пред­те­чен­ском ски­ту.
На­став­ляя Ни­ко­лая пе­ред при­ня­ти­ем в скит, ски­то­на­чаль­ник отец Вар­со­но­фий в на­зи­да­ние рас­ска­зал ему, ка­кую он имел бе­се­ду при сво­ем по­ступ­ле­нии в скит со стар­цем Ана­то­ли­ем (Зер­ца­ло­вым)^[c], ко­то­ро­му по­ве­дал то­гда, что хо­тел бы жить по­уеди­нен­нее, в за­тво­ре.
«– Что же, и в ба­ню хо­дить не бу­де­те? – спро­сил отец Ана­то­лий.
– Ко­неч­но.
– Да, вот я про то-то и го­во­рю, что в ба­ню хо­дить не бу­де­те.
– Вы, Ба­тюш­ка, – го­во­рю я, – что-то под “ба­ней” ра­зу­ме­е­те иное?
– Да, пу­сты­ня, за­твор не очи­ща­ют нас. Я в пу­стыне со сво­и­ми стра­стя­ми мо­гу жить – и не гре­шить по ви­ди­мо­му. Нам нель­зя там по­знать всю немощь свою, свои по­ро­ки, раз­дра­же­ние, осуж­де­ние, зло­бу и дру­гое. А здесь нас чи­стят: как нач­нут “шпи­го­вать”, толь­ко дер­жись, – мы и бу­дем по­зна­вать свои немо­щи и сми­рять­ся. Здесь без ва­шей прось­бы нач­нут вас чи­стить. Ко­гда толь­ко по­сту­па­ешь, все ка­жут­ся Ан­ге­ла­ми, а по­том нач­нешь ви­деть по­ро­ки, и чем даль­ше, тем боль­ше, – с этим на­до бо­роть­ся»^[11].
«Ду­ха на­до дер­жать­ся. Дух жи­во­тво­рит, бук­ва умерщ­вля­ет^[d]. Ес­ли ви­деть в мо­на­ше­стве од­ну фор­му, то жить не толь­ко тя­же­ло, но ужас­но. Дер­жи­тесь ду­ха. Смот­ри­те, в се­ми­на­ри­ях ду­хов­ных и ака­де­ми­ях ка­кое неве­рие, ни­ги­лизм, мерт­ве­чи­на, а все по­то­му, что толь­ко од­на зуб­реж­ка, без чув­ства и смыс­ла. Ре­во­лю­ция в Рос­сии про­изо­шла из се­ми­на­рии. Се­ми­на­ри­сту стран­но, непо­нят­но пой­ти в цер­ковь од­но­му, стать в сто­рон­ке, по­пла­кать, уми­лить­ся, – ему это ди­ко. С гим­на­зи­стом та­кая вещь воз­мож­на, но не с се­ми­на­ри­стом. Бук­ва уби­ва­ет»^[12], – до­ба­вил отец Вар­со­но­фий.
29 ян­ва­ря 1908 го­да, в день, ко­гда празд­ну­ет­ся па­мять свя­щен­но­му­че­ни­ка Иг­на­тия Бо­го­нос­ца, Ни­ко­лая и его бра­та Ива­на оде­ли в по­слуш­ни­че­скую одеж­ду. Вру­чая им чет­ки, игу­мен Вар­со­но­фий ска­зал: «Вот вам ору­жие, нещад­но бей­те им неви­ди­мых вра­гов. Преж­де все­го имей­те все­гда страх Бо­жий, без него вы ни­че­го не до­стиг­не­те. Те­перь для вас на­чи­на­ет­ся но­вая жизнь. Хоть вы и жи­ли в ски­ту, да все бы­ло не то. Те­перь вез­де идет раз­го­вор у бе­сов: “Бы­ли по­чти на­ши, те­перь при­шли сю­да спа­сать­ся – как это мож­но?” Но не бой­тесь»^[13].
Да­вая на­став­ле­ние и бла­го­по­же­ла­ния по­слуш­ни­ку Ни­ко­лаю, отец Вар­со­но­фий ска­зал: «Во­об­ще по­ста­рай­тесь еще при мо­ей жиз­ни утвер­дить­ся здесь. А то, что бу­дет по­сле ме­ня, неиз­вест­но. Я мо­лю Бо­га, чтобы мне про­тя­нуть еще пол­го­да или год, чтобы вас укре­пить»^[14].
Ни­ко­лай по­ве­дал стар­цу сму­ща­ю­щие его мыс­ли, буд­то совре­мен­ное мо­на­ше­ство укло­ни­лось от сво­их иде­а­лов. Ста­рец от­ве­тил на это: «Да, да, укло­ни­лось. Од­на­ко диа­во­лу и это [мо­на­ше­ство] не очень нра­вит­ся, ко­ли он так вос­ста­ет про­тив совре­мен­но­го мо­на­ше­ства. Этим мо­на­ше­ством дер­жит­ся весь мир. Ко­гда мо­на­ше­ства не бу­дет, то на­станет Страш­ный Суд»^[15].
Ми­ло­стью Бо­жи­ей Ни­ко­лай сра­зу ото­рвал­ся от ми­ра. У него не пошло в ход и не ста­ло раз­ви­вать­ся мир­ское умо­на­стро­е­ние, как бы­ва­ет, ко­гда но­во­по­сту­пив­ший по­слуш­ник на­чи­на­ет ин­те­ре­со­вать­ся про­ис­хо­дя­щи­ми в мо­на­сты­ре внеш­ни­ми со­бы­ти­я­ми, сна­ча­ла слу­хом, а по­том уже внут­ренне, в по­мыс­лах об­суж­дать, кто ка­ков и ка­кой жиз­нью жи­вет, и, бу­дучи еще не укреп­лен на по­при­ще мыс­лен­ной бра­ни, по­беж­да­ет­ся на­тис­ком по­мыс­лов, ко­то­рые в кон­це кон­цов об­ра­ща­ют­ся в бу­рю воз­рас­та­ю­щи­ми в серд­це стра­стя­ми. Для по­слуш­ни­ка – это ги­бель, а для мо­на­сты­ря – ис­ку­ше­ние, так как та­кие умо­на­стро­е­ния по­рож­да­ют и об­щие мо­на­стыр­ские нестро­е­ния. Из ни­че­го воз­ни­ка­ют, а по­том слов­но бу­ря ка­кая про­не­сет­ся над «ти­хой» оби­те­лью. Но Ни­ко­лай знал толь­ко свою ке­ллию и стар­ца Вар­со­но­фия^[16].
В ски­ту Ни­ко­лай нес по­слу­ша­ние в са­ду, был по­мощ­ни­ком биб­лио­те­ка­ря, но ос­нов­ным его по­слу­ша­ни­ем вско­ре ста­ло сек­ре­тар­ское, у ски­то­на­чаль­ни­ка игу­ме­на Вар­со­но­фия. От­цу Вар­со­но­фию по­лю­бил­ся ти­хий по­слуш­ник, и он ска­зал ему: «С пер­во­го же ра­за я рас­по­ло­жил­ся к вам и ве­рую, что со­хра­нит­ся это рас­по­ло­же­ние на все вре­мя, ко­то­рое мне оста­лось жить... Оста­вай­тесь здесь мо­на­хом до кон­ца сво­ей жиз­ни. А ос­но­ва­ние мо­на­ше­ской жиз­ни – сми­ре­ние. Есть сми­ре­ние – всё есть, а нет сми­ре­ния – ни­че­го нет. Мож­но да­же без вся­ких дел, од­ним сми­ре­ни­ем спа­стись»^[17].
С са­мо­го на­ча­ла жиз­ни в Оп­ти­ной пу­сты­ни Ни­ко­лай по бла­го­сло­ве­нию стар­ца Вар­со­но­фия взял се­бе за пра­ви­ло ве­сти днев­ник. 17 мар­та 1908 го­да он за­пи­сал: «Сво­бод­но­го вре­ме­ни очень ма­ло, так что все вре­мя те­перь, с на­ча­ла по­ста, я про­хо­жу по­слу­ша­ние по­мощ­ни­ка биб­лио­те­ка­ря, а в биб­лио­те­ке сей­час очень мно­го де­ла.
Вот как Гос­подь под­креп­ля­ет ме­ня, недо­стой­но­го: со­вер­шен­но не тя­го­щусь по­стом и да­же луч­шей пи­щи не же­лаю; бы­ва­ют по­мыс­лы о преж­нем, да это так, ми­мо­лет­но, да­же не бес­по­ко­ит... Ста­ра­юсь слу­шать служ­бу, хо­тя это да­ле­ко не все­гда уда­ет­ся, обык­но­вен­но бы­ваю очень рас­се­ян за служ­бой.
Преж­де я ру­гал мо­на­хов, а те­перь, ко­гда сам жи­ву в мо­на­сты­ре, ви­жу, как труд­но быть ис­тин­ным мо­на­хом. И жи­ву я как в ми­ру, ни­чуть не из­ме­нил­ся: все стра­сти, все по­ро­ки, гре­хи, остал­ся та­ким же раз­вра­щен­ным, страст­ным че­ло­ве­ком – толь­ко жи­ву в ке­ллии, в ски­ту, а не в ми­ру. И не стал сра­зу Ан­ге­лом, че­го я тре­бо­вал преж­де от вся­ко­го мо­на­ха без раз­бо­ра, мо­ло­дой ли он или ста­рый и сколь­ко жи­вет в мо­на­сты­ре, и не же­лал ни­че­го при­ни­мать в со­об­ра­же­ние. Те­перь я на­чи­наю по­ни­мать, что прак­ти­че­ское зна­ние, соб­ствен­но, толь­ко и име­ет смысл. Очень лег­ко раз­гла­голь­ство­вать и очень труд­но “де­ло де­лать”»^[18].
А при­бли­зи­тель­но через год он за­пи­сал: «Все мои по­зна­ния при­об­ре­те­ны в ски­ту, вся фор­ми­ров­ка в нечто опре­де­лен­ное мо­их убеж­де­ний и по­ня­тий про­изо­шла здесь, в ски­ту. Здесь, в ски­ту, я при­об­рел бо­лее, чем за всю мою жизнь в ми­ру, бо­лее, чем в гим­на­зии и уни­вер­си­те­те. Не оши­бусь, по­жа­луй, ес­ли ска­жу, что там я по­чти ни­че­го не по­лу­чил, хо­тя в ми­ру от рож­де­ния про­жил 19 лет, а в ски­ту не жи­ву еще и го­да»^[19].
До­стиг­нув сам зна­чи­тель­ных ду­хов­ных вы­сот, отец Вар­со­но­фий чув­ство­вал се­бя оди­но­ким да­же и в еди­но­мыс­лен­ном мо­на­ше­ском об­ще­стве, тем бо­лее что ему при­шлось жить в то вре­мя, ко­гда в Оп­ти­ной на­ча­лись нестро­е­ния и рас­при, и по­то­му бе­се­ды со сми­рен­но и ис­крен­но на­стро­ен­ным по­слуш­ни­ком, жаж­дав­шим на­уче­ния и спа­се­ния, яви­лись и для са­мо­го стар­ца боль­шим уте­ше­ни­ем; несмот­ря на раз­ли­чие в воз­расте и опы­те, у них бы­ли оди­на­ко­вые ду­хов­ные устрем­ле­ния, и меж­ду ни­ми сло­жи­лись близ­кие, по­чти дру­же­ские от­но­ше­ния.
30 ян­ва­ря 1909 го­да Ни­ко­лай за­пи­сал в днев­ни­ке: «Ба­тюш­ка во вре­мя раз­го­во­ра пер­вый раз на­звал ме­ня сво­им со­та­ин­ни­ком. Я это­го не ожи­дал и не знаю, чем мог это за­слу­жить. Спа­си, Гос­по­ди, ба­тюш­ку. Я все бо­лее и бо­лее на­чи­наю ви­деть, что ба­тюш­ка – ве­ли­кий ста­рец. И, к мо­е­му со­жа­ле­нию, ба­тюш­ка все ча­ще и ча­ще го­во­рит о сво­ей смер­ти, что дни его “изо­чте­ни суть”...»^[20]
Под­хо­ди­ло вре­мя, ко­гда Ни­ко­лая мог­ли при­звать на во­ен­ную служ­бу, и он спро­сил от­ца Вар­со­но­фия, «мож­но ли мо­лить­ся, чтобы Гос­подь из­ба­вил от во­ен­ной служ­бы или нет? Ба­тюш­ка от­ве­чал, что нель­зя. “Это на­до все­це­ло предо­ста­вить во­ле Бо­жи­ей, ибо преж­де все­го – это за­кон­но. И по­том, мы не зна­ем, бу­дет ли для нас по­лез­но это. Мо­лить­ся об этом рав­но­силь­но то­му, чтобы мо­лить­ся об из­бав­ле­нии от по­слу­ша­ния. Нет, уж луч­ше предо­ста­вим это во­ле Бо­жи­ей”»^[21].
Во вре­мя мед­осмот­ра при­зыв­ни­ков Ни­ко­лай из-за рас­ши­ре­ния вен на ле­вой но­ге был за­чис­лен в опол­че­ние вто­ро­го раз­ря­да, то есть в чис­ло тех, кто не слу­жит сроч­ную служ­бу. Вер­нув­шись по­сле ме­ди­цин­ской ко­мис­сии в скит, он по­шел по­бла­го­да­рить о да­ро­ван­ной ему еще и на бу­ду­щее вре­мя жиз­ни в ски­ту на мо­гил­ки стар­цев; по­бла­го­да­рив стар­цев, он встре­тил от­ца Вар­со­но­фия и ска­зал: «“Бла­го­сло­ви­те. Не при­ня­ли ме­ня”. Ба­тюш­ка об­ра­до­вал­ся, да­же несколь­ко раз пе­ре­спро­сил. Бла­го­сло­вил... За­тем об­ра­тил­ся к во­сто­ку и на­чал мо­лить­ся... “Ве­ли­ка ми­лость Твоя, Гос­по­ди!”»^[22].
На­дви­га­лась но­вая эпо­ха, в ко­то­рой все яс­нее ста­ло ощу­щать­ся при­сут­ствие зло­ве­ще­го ду­ха ан­ти­хри­ста. Во мно­гих охла­де­ва­ла лю­бовь, ко­то­рая в иных ду­шах ед­ва уже теп­ли­лась, по­дав­ля­ясь и угне­та­ясь плот­ски­ми стра­стя­ми. Серд­ца ста­ли уз­ки и не вме­ща­ли дру­гих с их бо­лью и скор­бя­ми, и лю­ди ста­ли от­да­лять­ся друг от дру­га, и мно­же­ство да­же и хо­ро­ше­го на­строя лю­дей ока­зы­ва­лись в оди­но­че­стве. Ка­за­лось, Дух Бо­жий от­хо­дит от ми­ра. Ес­ли рань­ше стро­и­тель­ство цер­ков­ное, «со­став­ля­е­мое и со­во­куп­ля­е­мое по­сред­ством вся­ких вза­им­но скреп­ля­ю­щих свя­зей, при дей­ствии в свою ме­ру каж­до­го чле­на, по­лу­ча­ло при­ра­ще­ние для со­зи­да­ния са­мо­го се­бя в люб­ви» [Еф.4,16], то те­перь и оно по­чти за­мер­ло с от­сут­стви­ем внут­рен­не­го ду­хов­но­го ро­ста каж­до­го. Из цер­ков­но­го об­ще­ства стал ис­че­зать дух са­мо­по­жерт­во­ва­ния и са­мо­от­вер­жен­но­сти. Ма­ло кто уже хо­тел быть при­гла­шен­ным прой­ти с кем-то по­при­ще, чтобы за­тем ид­ти с ним и два. Из­ме­ня­лось са­мо пред­став­ле­ние о смыс­ле жиз­ни и важ­но­сти осо­зна­ния ее смыс­ла, со­дер­жа­ние жиз­ни ста­ло ухо­дить на пе­ри­фе­рию – во внеш­ние де­ла, и по­то­му в серд­цах са­мих лю­дей все утол­ща­лась сте­на меж­ду этой вре­мен­ной жиз­нью и веч­ной, лю­ди как бы те­ря­ли вход во вра­та веч­ной жиз­ни, пе­ре­ста­ва­ли ори­ен­ти­ро­вать­ся в ду­хов­ных во­про­сах и все бо­лее ста­но­ви­лись лу­ка­вы­ми ча­да­ми ве­ка се­го, от­че­го са­ми ста­но­ви­лись глу­бо­ко несчаст­ны и от­то­го ча­сто мсти­тель­ны.
«Я со­вер­шен­но один... а си­лы сла­бе­ют... – по­жа­ло­вал­ся как-то ста­рец по­слуш­ни­ку. – Мы, я и ба­тюш­ка^[e]... все вме­сте де­ла­ли, друг дру­га уте­ша­ли в скор­бях. При­ду, да и ска­жу: “Ба­тюш­ка... тя­же­ло что-то”. – “Ну что там, тя­же­ло? Те­перь все ни­че­го. А вот при­дут дни...”. Да, а те­перь-то они и при­шли, – мо­на­хов мно­го, мно­го хо­ро­ших, а уте­шить неко­му. Те­перь я по­нял, что зна­чит: “При­дут дни”...»^[23]
«19 фев­ра­ля ба­тюш­ка ска­зал мне, – за­пи­сал Ни­ко­лай в днев­ни­ке: “Я вам, брат Ни­ко­лай, не раз уже го­во­рил и еще ска­жу: при­хо­дит мне мысль все бро­сить, уй­ти в ка­кую-ни­будь ке­ллию. Страш­но ста­но­вит­ся жить, брат Ни­ко­лай, страш­но. Толь­ко бо­юсь сам уй­ти, а по­со­ве­то­вать­ся не с кем. Ес­ли бы жив был отец Вар­на­ва^[f], то по­ехал бы к нему, но и его уже нет. А сам – бо­юсь. Бо­юсь, как бо­ит­ся ча­со­вой уй­ти с по­ста, – рас­стре­ля­ют. В та­ком по­ло­же­нии на­чи­на­ешь по­ни­мать сло­ва про­ро­ка Да­ви­да: “Спа­си мя, Гос­по­ди!..”. Ес­ли взять толь­ко эту часть фра­зы, то са­мо со­бой ра­зу­ме­ет­ся, что ни­кто не хо­чет по­ги­бе­ли и не го­во­рит: “По­гу­би ме­ня, Гос­по­ди”. Все и все­гда мо­гут ска­зать: “Спа­си мя, Гос­по­ди”. Но он при­бав­ля­ет да­лее: “Яко оску­де пре­по­доб­ный” [Пс.11,1]. Не к ко­му об­ра­тить­ся, – Гос­по­ди, спа­си мя. Толь­ко те­перь мне ста­но­вит­ся по­нят­ным, от­че­го бе­жа­ли свя­тые от­цы от ми­ра, имен­но бе­жа­ли... Хо­те­лось бы и мне убе­жать в пу­сты­ню...”.
Неза­дол­го до это­го, как-то ве­че­ром, ба­тюш­ка сам, не по мо­е­му во­про­су, а сам на­чал го­во­рить: “Преж­де я не по­ни­мал, что де­ла­ет­ся в ми­ру, а те­перь, ко­гда при­хо­дит­ся мне стал­ки­вать­ся с ним, он по­ра­жа­ет ме­ня сво­ей край­ней слож­но­стью и без­от­рад­но­стью. Прав­да, бы­ва­ют ра­до­сти, но они ми­мо­лет­ны, мгно­вен­ны. Да и ка­кие это ра­до­сти? Са­мой низ­шей про­бы... А у нас – бла­жен­ство, да­же немнож­ко как бы по­хо­же на рай. Бы­ва­ют, ко­неч­но, и скор­би, но это вре­мен­но... Хо­ро­шо, кто за­бо­тит­ся о внут­рен­ней, со­зер­ца­тель­ной жиз­ни, ибо она даст ему все”»^[24].
Отец Вар­со­но­фий го­во­рил по­слуш­ни­ку Ни­ко­лаю: «Вся­ко­му че­ло­ве­ку нуж­но пре­тер­петь вре­мя ис­ку­ше­ний и борь­бы – тя­же­лое бо­лез­нен­ное со­сто­я­ние. Про эти му­ки го­во­рит­ся в псал­ме: “Объ­яша бо­лез­ни яко раж­да­ю­щия” [Пс.47,7], – и да­лее: “...и из­ве­де мя на ши­ро­ту” [Пс.17,20]... Так и вся­кий че­ло­век, рож­да­ясь ду­хов­но в но­вую жизнь, ис­пы­ты­ва­ет бо­лезнь, по­ка еще не вы­шел на ши­ро­ту. Кто не ис­пы­тал этих бо­лез­ней, рож­да­ю­щих в ми­ру, до мо­на­сты­ря, то ему необ­хо­ди­мо ис­пы­тать их в мо­на­сты­ре. И вам это пред­сто­ит, ибо вы не ис­пы­та­ли это­го в ми­ру...
Вот ви­ди­те, через ка­кие гор­ни­ла при­хо­дит­ся про­хо­дить мо­на­ху на ино­че­ском пу­ти с на­ча­ла до кон­ца. И вот тут-то и нуж­на мо­лит­ва Иису­со­ва, и без нее ни од­на ду­ша не вы­дер­жит. По­ка я жив, сколь­ко уж про­дер­жит ме­ня Гос­подь, – вам ни­че­го, а ко­гда ме­ня не бу­дет, вы бу­де­те предо­став­ле­ны са­мо­му се­бе. По­это­му те­перь за­па­сай­тесь тер­пе­ни­ем за­ра­нее. А со­зер­ца­ни­ем все­го это­го не сму­щай­тесь и не уны­вай­те. Рас­крой­те пре­по­доб­но­го Фе­о­до­ра Сту­ди­та и уви­ди­те, что все это и то­гда бы­ло. А те­перь на­учай­тесь тер­пе­нию»^[25].
«Неод­но­крат­но при­хо­ди­лось... слы­шать от ба­тюш­ки, – за­пи­сал Ни­ко­лай в днев­ни­ке, – как он го­во­рил и мне и дру­гим: “Ли­це­ме­рие, двой­ствен­ность, лу­кав­ство во­об­ще по­гре­ши­тель­ны, а на мо­на­ше­ском пу­ти это – пря­мая по­ги­бель. На­до твер­до ид­ти по пу­ти, ни­ку­да не сво­ра­чи­вать, не слу­жить и на­шим и ва­шим...”»^[26].
Ча­сто отец Вар­со­но­фий бе­се­до­вал с по­слуш­ни­ком Ни­ко­ла­ем о мо­лит­ве Иису­со­вой, спра­вед­ли­во по­ла­гая, что она ос­нов­ное и са­мое на­деж­ное сред­ство борь­бы с вра­гом ро­да че­ло­ве­че­ско­го, и од­на­жды спро­сил: «Ка­кой при­знак Про­мыс­ла Бо­жия о че­ло­ве­ке?»^[27] Ни­ко­лай не су­мел от­ве­тить, и отец Вар­со­но­фий ска­зал: «Непре­стан­ные скор­би, по­сы­ла­е­мые Бо­гом че­ло­ве­ку, суть при­зна­ки осо­бо­го Бо­жия про­мыш­ле­ния о че­ло­ве­ке. Смысл скор­бей мно­го­раз­ли­чен: они по­сы­ла­ют­ся для пре­се­че­ния зла, или для вра­зум­ле­ния, или для боль­шей сла­вы...»^[28] За­тем он стал го­во­рить о мо­лит­ве: «Ее на­ча­ло – тес­ный путь. Но при­об­ре­те­ние внут­рен­ней мо­лит­вы необ­хо­ди­мо... Внеш­няя ум­ная мо­лит­ва недо­ста­точ­на, ибо она бы­ва­ет [и] у че­ло­ве­ка, в ко­то­ром при­сут­ству­ют стра­сти. Од­на ум­ная недо­ста­точ­на, а внут­рен­нюю по­лу­ча­ют весь­ма немно­гие. Вот неко­то­рые и го­во­рят: “Ка­кой же смысл тво­рить мо­лит­ву? Ка­кая поль­за?” Ве­ли­кая! Ибо Гос­подь, да­вая мо­лит­ву мо­ля­ще­му­ся, да­ет че­ло­ве­ку мо­лит­ву или пе­ред са­мой смер­тью, или да­же по­сле смер­ти. Толь­ко не на­до ее остав­лять”»^[29].
Ста­рец Вар­со­но­фий хо­тел, чтобы осо­зна­ни­ем важ­но­сти и зна­чи­мо­сти мо­лит­вы Иису­со­вой про­ник­ся и по­слуш­ник; бе­се­дуя с ним, ста­рец ска­зал: «Да, я за­ни­мал­ся мо­лит­вой Иису­со­вой; де­ло шло, мо­лит­ва на­чи­на­ла у ме­ня раз­го­рать­ся... Но на­сто­я­тель­ство у ме­ня от­ня­ло ее... Мо­лит­ва чуть ды­шит... Вот я ча­сто за­даю се­бе этот во­прос: “Что – вы­иг­раю я на этом сво­ем по­сту или про­иг­раю?”. Да, ска­жу я вам, враг вам все даст, что хо­ти­те: иеро­мо­на­ше­ство, власть, на­сто­я­тель­ство, да­же пат­ри­ар­ше­ство, – но толь­ко не даст мо­лит­вы Иису­со­вой. Сколь она ему нена­вист­на! Все даст, толь­ко не ее...»^[30].
Как-то Ни­ко­лай за­пи­сал в днев­ни­ке: «Вче­ра ба­тюш­ка го­во­рил, что до страш­ных вре­мен до­жи­вем мы, но что бла­го­дать Бо­жия по­кро­ет нас. Это ба­тюш­ка ска­зал под впе­чат­ле­ни­ем раз­го­во­ра о но­вей­ших изоб­ре­те­ни­ях, ко­то­рые, имея как бы и доб­рые сто­ро­ны, все­гда ока­зы­ва­ют­ся вред­ны­ми бо­лее, неже­ли по­лез­ны­ми, и да­же, мож­но ска­зать, суть про­сто зло»^[31].
В Ве­ли­кую Пят­ни­цу 16 ап­ре­ля 1910 го­да вме­сте с дру­ги­ми по­слуш­ни­ка­ми Ни­ко­лай был по­стри­жен в ря­со­фор. По­сле по­стри­га все по­шли в ке­ллию к от­цу Вар­со­но­фию, и он ска­зал но­во­по­стри­жен­ным: «Преж­де я го­во­рил вам и те­перь по­вто­ряю: сми­ре­ние – всё. Есть сми­ре­ние – всё есть, нет сми­ре­ния – ни­че­го нет. Вы по­лу­чи­ли ря­со­фор. Это не есть ка­кое-ли­бо по­вы­ше­ние, как, на­при­мер, в ми­ру, ко­гда да­ют по­вы­ше­ние, на­зна­чая в офи­цер­ский чин и про­чее. И там по­лу­чив­ший счи­та­ет сво­им дол­гом гор­дить­ся сво­им по­вы­ше­ни­ем, а у нас не так. На мо­на­ше­ском зна­ме­ни на­пи­са­ны сло­ва: “Кто хо­чет быть боль­шим, да бу­дет всем слу­га” [Мф.20,26; Мк.9,35, 10:43]. Сми­ряй­тесь и сми­ряй­тесь... Те­перь вас бо­лее бу­дет уте­шать бла­го­дать Бо­жия, но и враг бу­дет озлоб­лять»^[32].
В фев­ра­ле 1912 го­да сму­та в Оп­ти­ной и по­пыт­ки свет­ско­го об­ще­ства убрать игу­ме­на Вар­со­но­фия из ски­та за­вер­ши­лись ука­зом Си­но­да о на­зна­че­нии его на­сто­я­те­лем рас­по­ло­жен­но­го вбли­зи го­ро­да Ко­лом­ны Ста­ро-Го­лутви­на мо­на­сты­ря с воз­ве­де­ни­ем в сан ар­хи­манд­ри­та. По­сле­до­вав­ший за этим про­тест бра­тии был остав­лен без вни­ма­ния. Через год ста­рец Вар­со­но­фий скон­чал­ся.
24 мая 1915 го­да Ни­ко­лай был по­стри­жен в ман­тию и на­ре­чен Ни­ко­ном в честь му­че­ни­ка Ни­ко­на; 10 ап­ре­ля 1916 го­да он был хи­ро­то­ни­сан во иеро­ди­а­ко­на, а 3 но­яб­ря 1917 го­да – во иеро­мо­на­ха.
В 1917 го­ду к вла­сти при­шли без­бож­ни­ки, и на­ча­лось вре­мя бес­по­щад­ных го­не­ний на Рус­скую Пра­во­слав­ную Цер­ковь. «В фев­ра­ле 1918 го­да неболь­шой от­ряд крас­но­ар­мей­цев при­был в Оп­ти­ну пу­стынь, гру­бо и бес­це­ре­мон­но сол­да­ты про­из­ве­ли осмотр мо­на­сты­ря и ски­та. То­гда же бы­ла сде­ла­на опись все­го цер­ков­но­го иму­ще­ства оби­те­ли, вклю­чая бо­го­слу­жеб­ные со­су­ды, ико­ны... 26 июня 1918 го­да был кон­фис­ко­ван мо­на­стыр­ский дом и дру­гие по­строй­ки при мель­ни­це на ре­ке Дру­гузне. 23 июля 1918 го­да иеро­мо­нах Ни­кон (Бе­ля­ев), по бла­го­сло­ве­нию на­сто­я­те­ля про­во­див­ший пе­ре­го­во­ры с пред­ста­ви­те­ля­ми со­вет­ской вла­сти, до­ло­жил епи­ско­пу Фе­о­фа­ну (Ту­ля­ко­ву)^[g] о пла­ни­ру­е­мой кон­фис­ка­ции всех без ис­клю­че­ния ло­ша­дей и что цель кон­фис­ка­ции во­все не нуж­ды ар­мии, как об этом за­яв­ля­ет­ся, а рас­фор­ми­ро­ва­ние мо­на­сты­ря. К 10 ав­гу­ста бы­ло ре­ше­но уда­лить из Оп­ти­ной всех мо­на­хов. В мо­на­стыр­ской го­сти­ни­це на две­ри од­ной из ком­нат уже ви­се­ла вы­вес­ка “Ко­зель­ский Уезд­ный Во­ен­ный Ко­мис­сар”. Сре­ди ко­зель­ских ко­мис­са­ров об­суж­дал­ся во­прос о том, что нуж­но пред­ло­жить всем мо­на­хам остричь во­ло­сы и по­сту­пить на свет­скую служ­бу. 5 ав­гу­ста 1918 го­да уезд­ный Ко­мис­са­ри­ат Со­ци­аль­но­го Обес­пе­че­ния по­тре­бо­вал от мо­на­сты­ря предо­ста­вить два кор­пу­са для раз­ме­ще­ния в них дет­ско­го при­ю­та и бо­га­дель­ни.
Чи­нов­ни­ки из учре­жде­ний со­вет­ской вла­сти, рас­по­ло­жен­ные к оби­те­ли, в част­ных раз­го­во­рах неод­но­крат­но со­ве­то­ва­ли бра­тии для спа­се­ния мо­на­сты­ря и его хо­зяй­ства за­ре­ги­стри­ро­вать­ся в ка­че­стве тру­до­вой об­щи­ны или ар­те­ли»^[33].
В 1919 го­ду Оп­тин­ский мо­на­стырь был пре­об­ра­зо­ван в пле­мен­ное хо­зяй­ство, ко­то­рое воз­гла­вил один из мо­на­стыр­ских по­слуш­ни­ков. Но­во­об­ра­зо­ван­ное хо­зяй­ство поль­зо­ва­лось по до­го­во­ру все­ми по­строй­ка­ми мо­на­сты­ря, кро­ме хи­ба­рок стар­цев и биб­лио­те­ки, по­сле его лик­ви­да­ции все мо­на­стыр­ские по­строй­ки по­сту­пи­ли в ве­де­ние му­зея. При му­зее был устро­ен ко­же­вен­ный за­вод и де­ре­во­об­ра­ба­ты­ва­ю­щие ма­стер­ские, в ко­то­рых тру­ди­лось око­ло трид­ца­ти мо­на­хов и по­слуш­ни­ков. В мае 1919 го­да за­ве­ду­ю­щим му­зе­ем был вре­мен­но на­зна­чен иеро­мо­нах Ни­кон.
30 сен­тяб­ря 1919 го­да вла­сти аре­сто­ва­ли часть бра­тии Оп­ти­ной пу­сты­ни и свя­щен­ни­ков, слу­жив­ших в хра­мах Ко­зель­ско­го уез­да, сре­ди них был аре­сто­ван и отец Ни­кон^[34].
На­сто­я­тель Оп­ти­ной пу­сты­ни ар­хи­манд­рит Иса­а­кий^[h] пи­сал 3 ок­тяб­ря епар­хи­аль­но­му ар­хи­ерею: «...мест­ные вла­сти про­из­ве­ли обыск в по­ме­ще­ни­ях прео­свя­щен­но­го епи­ско­па Ми­хея, каз­на­чея иеро­мо­на­ха Пан­те­ле­и­мо­на и пись­мо­во­ди­те­ля иеро­мо­на­ха Ни­ко­на. По­сле обыс­ка на­зван­ные ли­ца бы­ли аре­сто­ва­ны и от­прав­ле­ны в ко­зель­скую тюрь­му, а по­ме­ще­ния их на дру­гой день бы­ли за­пе­ча­та­ны те­ми же вла­стя­ми...»^[35]
Опи­сы­вая усло­вия их со­дер­жа­ния, на­сто­я­тель пи­сал 23 ок­тяб­ря: «...за­клю­чен­ным в ко­зель­скую тюрь­му прео­свя­щен­но­му епи­ско­пу Ми­хею и иеро­мо­на­хам Пан­те­ле­и­мо­ну и Ни­ко­ну еже­днев­но до­став­ля­ет­ся пи­ща и дру­гое необ­хо­ди­мое, че­го они по­про­сят, в том чис­ле и кни­ги для чте­ния. Их на­ве­ща­ют близ­кие, а од­на­жды по их прось­бе по­сы­лал­ся в тюрь­му иеро­мо­нах со Свя­ты­ми Да­ра­ми, и за­клю­чен­ные при­об­ща­лись Свя­тых Та­ин...»^[36] По­сле непро­дол­жи­тель­но­го за­клю­че­ния в ко­зель­ской тюрь­ме вла­сти 17 но­яб­ря то­го же го­да осво­бо­ди­ли уз­ни­ков^[37].
13 мар­та 1920 го­да ко­ман­дир 10-й брига­ды во­ору­жен­ной охра­ны Асе­най­мер и по­мощ­ник гу­берн­ско­го во­ен­но­го ко­мис­са­ра Ал­ма­зов аре­сто­ва­ли груп­пу свя­щен­но­слу­жи­те­лей, мо­на­хов и ми­рян, имев­ших от­но­ше­ние к Оп­ти­ной пу­сты­ни, и сре­ди них от­ца Ни­ко­на. Бы­ло по­ста­нов­ле­но: «Во из­бе­жа­ние по­бе­га... за­клю­чить в гу­берн­скую тюрь­му... до вы­яс­не­ния лич­но­стей и со­ста­ва пре­ступ­ле­ния»^[38].
Лич­ность от­ца Ни­ко­на бы­ла вско­ре вы­яс­не­на, но ни­ка­ких до­ка­за­тельств его контр­ре­во­лю­ци­он­ной де­я­тель­но­сти най­де­но не бы­ло, и 17 мар­та то­го же го­да Ка­луж­ская Губ­че­ка рас­по­ря­ди­лась осво­бо­дить его.
В 1920 го­ду в му­зей при­бы­ла лик­ви­да­ци­он­ная ко­мис­сия, ко­то­рая со­ста­ви­ла акт о пе­ре­да­че все­го иму­ще­ства мо­на­сты­ря Глав­му­зею. В июле то­го же го­да часть цер­ков­но­го иму­ще­ства бы­ла пе­ре­да­на ре­ли­ги­оз­ной об­щине. В это вре­мя в Оп­ти­ной из на­сель­ни­ков мо­на­сты­ря ор­га­ни­зо­ва­лось са­до­во-ого­род­ное то­ва­ри­ще­ство.
В 1922 го­ду лик­ви­да­ци­он­ная ко­мис­сия уда­ли­ла из мо­на­сты­ря бóльшую часть мо­на­хов, и с это­го вре­ме­ни Оп­ти­на пу­стынь по­сту­пи­ла в осо­бое ве­де­ние ОГПУ: ту­да был на­прав­лен его пред­ста­ви­тель для по­сто­ян­но­го на­блю­де­ния, у него хра­ни­лись клю­чи от всех мо­на­стыр­ских по­ме­ще­ний, кро­ме церк­вей и му­зея.
9 мар­та 1920 го­да скон­чал­ся ски­то­на­чаль­ник схи­и­гу­мен Фе­о­до­сий, 30 июля 1922 го­да скон­чал­ся иерос­хи­мо­нах Ана­то­лий (По­та­пов)^[i], зи­мой то­го же го­да был аре­сто­ван ста­рец Нек­та­рий^[j], ко­то­рый бла­го­сло­вил сво­их ду­хов­ных де­тей об­ра­щать­ся к иеро­мо­на­ху Ни­ко­ну; с это­го вре­ме­ни отец Ни­кон стал при­ни­мать на ис­по­ведь на­род, про­дол­жав­ший по-преж­не­му ехать в Оп­ти­ну за ду­хов­ным окорм­ле­ни­ем.
Осе­нью 1922 го­да отец Ни­кон пи­сал ма­те­ри: «Хри­стос по­сре­де нас, до­ро­гая ма­ма­ша. Ми­ра и ра­до­ва­ния о Гос­по­де Иису­се усерд­но те­бе же­лаю и про­шу тво­их свя­тых мо­литв и ро­ди­тель­ско­го бла­го­сло­ве­ния.
О се­бе что пи­сать мне? Я жив и здо­ров, нужд ни­ка­ких осо­бых не имею, необ­хо­ди­мое все по­лу­чаю, тру­жусь несколь­ко в пись­мо­вод­стве, мно­го за­нят бы­ваю раз­лич­ны­ми де­ла­ми по оби­те­ли или, вер­нее, де­ла­ми, ка­са­ю­щи­ми­ся во­об­ще на­ше­го об­ще­го жи­тия, пою на кли­ро­се и, на­ко­нец, слу­жу, пред­стоя пре­сто­лу Бо­жию во свя­том ал­та­ре.
Что ка­са­ет­ся мо­ей внут­рен­ней жиз­ни и по ке­ллие, и по ду­ше, то это да­ле­ко не всем мож­но знать. Ке­ллия моя в дли­ну име­ет пять ар­шин, в ши­ри­ну три ар­ши­на шесть верш­ков, в од­но ок­но. Ке­ллия для ме­ня до­ро­же вся­ких пыш­ных до­мов и чер­то­гов.
Что ка­са­ет­ся усло­вий на­ше­го об­ще­го жи­тия, то это де­ло слож­ное и вме­сте очень про­стое: слож­ное, ибо труд­но из­ло­жить на бу­ма­ге все, что сей­час пред­став­ля­ет быв­ший мо­на­стырь, и все, что мы пе­ре­жи­ва­ем и пред­при­ни­ма­ем, – про­стое, ибо “аще не Гос­подь со­зи­ждет дом, всуе тру­ди­ша­ся зи­жду­щие”, по пса­лом­ско­му сло­ву (Пс.126,1). Да, нуж­но при­ни­мать ме­ры воз­мож­ные, под­ска­зы­ва­е­мые здра­вым ра­зу­мом и не про­тив­ные ду­ху хри­сти­ан­ско­го и ино­че­ско­го жи­тия, но, при­ни­мая их, успе­ха ожи­дать долж­но все­це­ло от ру­ки Гос­под­ней.
Гор­дость че­ло­ве­че­ская го­во­рит: мы сде­ла­ем, мы до­стиг­нем, – и на­чи­на­ем стро­ить баш­ню Ва­ви­лон­скую, тре­бу­ем от Бо­га от­че­та в Его дей­стви­ях, же­ла­ем быть рас­по­ря­ди­те­ля­ми все­лен­ной, меч­та­ем о за­об­лач­ных пре­сто­лах, – но ни­кто и ни­что не по­ви­ну­ет­ся ей, и бес­си­лие че­ло­ве­ка до­ка­зы­ва­ет­ся со всею оче­вид­но­стью горь­ким опы­том. На­блю­дая опыт сей из ис­то­рии и древ­них, дав­но ми­нув­ших дней, и совре­мен­ных, при­хо­жу к за­клю­че­нию, что непо­сти­жи­мы для нас пу­ти Про­мыс­ла Бо­жия, не мо­жем мы их по­нять, а по­то­му необ­хо­ди­мо со всем сми­ре­ни­ем пре­да­вать­ся во­ле Бо­жи­ей.
За­тем вто­рое: ни­кто и ни­что не мо­жет по­вре­дить че­ло­ве­ку, ес­ли сам се­бе он не по­вре­дит; на­про­тив, кто не укло­ня­ет­ся от гре­ха, то­му и ты­ся­ча спа­си­тель­ных средств не по­мо­гут. Сле­до­ва­тель­но, един­ствен­ное зло есть грех: Иуда пал, на­хо­дясь со Спа­си­те­лем, а пра­вед­ный Лот спас­ся, жи­вя в Со­до­ме. Эти и по­доб­ные этим мыс­ли при­хо­дят мне, ко­гда по­уча­юсь я в чте­нии свя­тых от­цов и ко­гда гля­жу ум­ствен­но на окру­жа­ю­щее.
Что бу­дет? Как бу­дет? Ко­гда бу­дет? Ес­ли слу­чит­ся то и то, ку­да при­к­ло­нить­ся? Ес­ли со­вер­шит­ся то и то, где най­ти под­креп­ле­ние и уте­ше­ние ду­хов­ное? О, Гос­по­ди, Гос­по­ди! И недо­уме­ние лю­тое объ­ем­лет ду­шу, ко­гда хо­чешь сво­им умом все преду­смот­реть, про­ник­нуть в тай­ну гря­ду­ще­го, не из­вест­но­го нам, но по­че­му-то страш­но­го. Из­не­мо­га­ет ум: пла­ны его, сред­ства, изоб­ре­та­е­мые им, – дет­ская меч­та, при­ят­ный сон. Проснул­ся че­ло­век – и все ис­чез­ло, стал­ки­ва­е­мое су­ро­вой дей­стви­тель­но­стью, и все пла­ны ру­шат­ся. Где же на­деж­да? На­деж­да в Бо­ге.
Гос­подь – упо­ва­ние мое и при­бе­жи­ще мое. В пре­да­нии и се­бя и все­го во­ле Бо­жи­ей об­ре­таю мир ду­ше мо­ей. Ес­ли я пре­даю се­бя во­ле Бо­жи­ей, то во­ля Бо­жия и бу­дет со мной со­вер­шать­ся, а она все­гда бла­гая и со­вер­шен­ная. Ес­ли я Бо­жий, то Гос­подь ме­ня и за­щи­тит, и уте­шит. Ес­ли для поль­зы мо­ей по­шлет­ся мне ка­кое ис­ку­ше­ние – бла­го­сло­вен Гос­подь, стро­я­щий мое спа­се­ние. Да­же при на­плы­ве скор­бей си­лен Гос­подь по­дать уте­ше­ние ве­ли­кое и пре­слав­ное... Так я мыс­лю, так я чув­ствую, так на­блю­даю и так ве­рую.
Из это­го не по­ду­май, что я мно­го пе­ре­жил скор­бей и ис­пы­та­ний. Нет, мне ка­жет­ся, что я еще не ви­дал скор­бей. Ес­ли и бы­ва­ли со мной пе­ре­жи­ва­ния, ко­то­рые по по­верх­ност­но­му взгля­ду на них по всей ви­ди­мо­сти ка­за­лись чем-то при­скорб­ным, то они не при­чи­ня­ли мне силь­ной сер­деч­ной бо­ли, не при­чи­ня­ли скор­би, а по­то­му я не ре­ша­юсь на­звать их скор­бя­ми. Но я не за­кры­ваю гла­за на со­вер­ша­ю­ще­е­ся и на гря­ду­щее, дабы уго­то­вить ду­шу свою во ис­ку­ше­ние, дабы мож­но бы­ло мне ска­зать пса­лом­ски­ми сло­ва­ми: “Уго­то­вих­ся и не сму­тих­ся”.
Я со­об­щал те­бе, что у нас бы­ло след­ствие, ре­ви­зо­ва­ли де­ла на­ше­го То­ва­ри­ще­ства. Это след­ствие не кон­че­но еще, су­да еще не бы­ло. Ко­гда бу­дет суд и чем он кон­чит­ся – Бог весть. Но, несо­мнен­но, без во­ли Бо­жи­ей ни со мной в част­но­сти, ни во­об­ще с на­ми ни­че­го со­вер­шить­ся не мо­жет, и по­то­му я спо­ко­ен. А ко­гда на ду­ше спо­кой­но, то­гда че­го же еще ис­кать?
Сей­час я при­шел от все­нощ­ной и за­кан­чи­ваю пись­мо, ко­то­рое на­чал еще пе­ред все­нощ­ной. Гос­по­ди, ка­кое сча­стье. Ка­кие чуд­ные гла­го­лы ве­ща­ют­ся нам в хра­ме. Мир и ти­ши­на. Дух свя­ты­ни ощу­ти­тель­но чув­ству­ет­ся в хра­ме. Кон­ча­ет­ся служ­ба Бо­жия, все идут в до­ма свои. Вы­хо­жу из хра­ма и я.
Чуд­ная ночь, лег­кий мо­ро­зец. Лу­на се­реб­ря­ным све­том об­ли­ва­ет наш ти­хий уго­лок. Иду на мо­гил­ки по­чив­ших стар­цев, по­кло­ня­юсь им, про­шу их мо­лит­вен­ной по­мо­щи, а им про­шу у Гос­по­да веч­но­го бла­жен­ства на небе. Мо­гил­ки эти мно­го ве­ща­ют на­ше­му уму и серд­цу, от этих хо­лод­ных над­гро­бий ве­ет теп­лом. Пред мыс­лен­ны­ми взо­ра­ми ума вста­ют див­ные об­ра­зы по­чив­ших ис­по­ли­нов ду­ха.
Эти дни я неод­но­крат­но вспо­ми­нал ба­тюш­ку Вар­со­но­фия. Мне вспо­ми­на­лись его сло­ва, его на­став­ле­ние, дан­ное мне од­на­жды, а мо­жет быть, и не од­на­жды. Он го­во­рил мне: “Апо­стол за­ве­ща­ет: “Ис­пы­ты­вай­те се­бя, в ве­ре ли вы” [2Кор.13,5], – и про­дол­жал: – смот­ри­те, что го­во­рит тот же апо­стол: “Те­че­ние скон­чах, ве­ру со­блю­дох, а те­перь мне го­то­вит­ся уже ве­нец” [2Тим.4:7-8]. Да, ве­ли­кое де­ло – со­хра­нить, со­блю­сти ве­ру. По­это­му и я вам го­во­рю: ис­пы­ты­вай­те се­бя, в ве­ре ли вы. Ес­ли со­хра­ни­те ве­ру, мож­но иметь бла­го­на­де­жие о сво­ей уча­сти”. – Ко­гда все это го­во­рил мне по­чив­ший ста­рец... я чув­ство­вал, что он го­во­рит что-то див­ное, вы­со­кое, ду­хов­ное. Ум и серд­це с жад­но­стью схва­ты­ва­ли его сло­ва. Я и преж­де слы­шал это апо­столь­ское из­ре­че­ние, но не про­из­во­ди­ло оно на ме­ня та­ко­го дей­ствия, та­ко­го впе­чат­ле­ния.
Мне ка­за­лось: что осо­бен­но­го – со­хра­нить ве­ру? Я ве­рую, и ве­рую по‑пра­во­слав­но­му, ни­ка­ких со­мне­ний в ве­ре у ме­ня нет. Но тут я по­чув­ство­вал, что в из­ре­че­нии этом за­клю­ча­ет­ся что-то ве­ли­кое, что дей­стви­тель­но ве­ли­ко – несмот­ря на все ис­ку­ше­ния, на все пе­ре­жи­ва­ния жи­тей­ские, на все со­блаз­ны – со­хра­нить в серд­це сво­ем огонь свя­той ве­ры неуга­си­мым, и неуга­си­мым да­же до смер­ти, ибо ска­за­но: “Те­че­ние скон­чах”, т.е. вся зем­ная жизнь уже про­жи­та, окон­че­на, уже прой­ден путь, ко­то­рый над­ле­жа­ло прой­ти, я уже на­хо­жусь на гра­ни зем­ной жиз­ни, за гро­бом уже на­чи­на­ет­ся иная жизнь, ко­то­рую уго­то­ва­ла мне моя ве­ра, ко­то­рую я со­блюл. “Те­че­ние скон­чах, ве­ру со­блю­дох”. И за­по­ве­дал мне див­ный ста­рец про­ве­рять се­бя вре­мя от вре­ме­ни в ис­ти­нах ве­ры пра­во­слав­ной, чтобы не укло­нить­ся от них неза­мет­но для се­бя. Со­ве­то­вал, меж­ду про­чим, про­чи­ты­вать “Пра­во­слав­ный Ка­те­хи­зис” мит­ро­по­ли­та Фила­ре­та и по­зна­ко­мить­ся с “Ис­по­ве­да­ни­ем ве­ры во­сточ­ных пат­ри­ар­хов”.
Ныне, ко­гда по­ко­ле­ба­лись устои Пра­во­слав­ной Рос­сий­ской Церк­ви, я ви­жу, как дра­го­цен­но на­став­ле­ние стар­ца. Те­перь как буд­то при­шло вре­мя ис­пы­та­ния: в ве­ре ли мы. Ведь на­до знать и то, что ве­ру со­блю­сти мо­жет тот, кто го­ря­чо и ис­крен­но ве­рит, ко­му Бог до­ро­же все­го, а это по­след­нее мо­жет быть толь­ко у то­го, кто хра­нит се­бя от вся­ко­го гре­ха, кто хра­нит свою нрав­ствен­ность. О, Гос­по­ди, со­хра­ни ме­ня в ве­ре бла­го­да­тию Тво­ею.
Мысль о воз­мож­но­сти со­хра­не­ния ве­ры лишь при доб­рой нрав­ствен­но­сти не моя, это уче­ние и Еван­гель­ское, и свя­то­оте­че­ское»^[39].
Все­це­ло обя­зан­ный стар­цу Вар­со­но­фию, отец Ни­кон уже по­сле смер­ти стар­ца стал го­во­рить и про­по­ве­ди бла­го­да­ря ему. Он вспо­ми­нал: «...По­кой­ный ныне отец про­то­и­е­рей про­сил ме­ня од­на­жды Ве­ли­ким по­стом от­слу­жить за него позд­нюю ли­тур­гию в со­бо­ре. Я с ра­до­стью со­гла­сил­ся. Бы­ла пя­тая неде­ля свя­то­го по­ста.
В свое вре­мя я на­чал слу­же­ние ли­тур­гии и спо­кой­но слу­жил. На­ста­ло вре­мя чте­ния свя­то­го Еван­ге­лия. Вру­чив свя­тое Еван­ге­лие для чте­ния иеро­ди­а­ко­ну, я, по обык­но­ве­нию стоя у гор­не­го ме­ста за пре­сто­лом, при­го­то­вил­ся вни­мать Бо­же­ствен­ным гла­го­лам жи­во­та веч­но­го. И вот диа­кон за­чи­тал: “Се вос­хо­дим во Иеру­са­лим, и Сын Че­ло­ве­че­ский пре­дан бу­дет ар­хи­ереом и книж­ни­кам, и осу­дят Его на смерть, и пре­да­дут Его языч­ни­кам: и по­ру­га­ют­ся Ему, и уяз­вят Его, и оплю­ют Его, и уби­ют Его: и в тре­тий день вос­креснет” [Мк.10,33-34].
Греш­ное мое серд­це за­тре­пе­та­ло во мне. Мне жи­во вспом­ни­лось то, что бы­ло уже мно­го лет на­зад. Мне вспом­нил­ся скит, наш ти­хий скит, ду­хов­но вос­пи­тав­ший нас. Мне вспом­нил­ся по­чив­ший наш ста­рец, до­ро­гой ста­рец, отец и на­став­ник, окры­ляв­ший нас, ста­рав­ший­ся по­се­ять в серд­ца на­ши бла­гие се­ме­на ду­хов­ной жиз­ни и мо­на­ше­ства, вни­кав­ший в смысл Свя­щен­но­го Пи­са­ния и по­ни­мав­ший его ду­хов­ное, та­ин­ствен­ное зна­че­ние. Мне вспом­ни­лось, как од­на­жды в пя­тое вос­кре­се­нье Ве­ли­ко­го по­ста по­сле ли­тур­гии, при­дя в свою келлию, он во­про­сил ме­ня, об­ра­тил ли я вни­ма­ние на то, ка­кое чи­та­лось за ли­тур­ги­ей Еван­ге­лие, и, ука­зы­вая на сло­ва: “Се вос­хо­дим во Иеру­са­лим и пре­дан бу­дет Сын Че­ло­ве­че­ский... и по­ру­га­ют­ся Ему, и уяз­вят Его, и оплю­ют Его...”, – ска­зал: “Вот сте­пе­ни вос­хож­де­ния в Гор­ний Иеру­са­лим, их на­до прой­ти. На ка­кой сте­пе­ни на­хо­дим­ся мы?..”. Вни­мая сло­вам стар­ца, сла­гая их в серд­це сво­ем, я мол­чал. И вот, не пом­ню те­перь через сколь­ко дней, а мо­жет быть, и ча­сов, на­сто­я­тель объ­явил стар­цу о пе­ре­во­де его из ски­та в Мос­ков­скую епар­хию. Ве­ли­кую скорбь при­чи­ни­ло это стар­цу. Ведь скор­бью на­до счи­тать не то, что по внеш­но­сти пе­ре­жи­ва­ет че­ло­век, а то, на­сколь­ко по­пус­ка­ет­ся ему Бо­гом быть удру­чен­ным от это­го пе­ре­жи­ва­ния, при­чи­ня­ю­ще­го ему и серд­цу его скорбь и стра­да­ние.
Ста­рец во­ис­ти­ну то­гда стра­дал. Де­лясь со мною скор­бию сво­ею, од­на­жды он ска­зал мне, что от ве­ли­кой внут­рен­ней борь­бы и скор­би он бо­ит­ся сой­ти с ума. И ему, и нам бы­ло вполне по­нят­но, что та­кое рас­по­ря­же­ние выс­ше­го на­чаль­ства бы­ло для стар­ца на­ка­за­ни­ем, что оно устро­е­но его недоб­ро­же­ла­те­ля­ми, что име­ли тут ме­сто и кле­ве­та, и че­ло­ве­ко­уго­дие, и ложь, и мно­гое дру­гое, о чем крат­ко невоз­мож­но на­пи­сать. Дей­стви­тель­но – и по­ру­га­лись над стар­цем, и уяз­ви­ли его, и опле­ва­ли его (неле­пые кле­ве­ты и сплет­ни око­ло его име­ни, об­ви­ня­ли его да­же в ере­си и хлы­стов­стве), и уби­ли его, ибо от всех скор­бей и пе­ре­жи­ва­ний и в по­след­ние дни пре­бы­ва­ния в ски­ту, и на ме­сте но­во­го слу­же­ния по­до­рва­лось его здо­ро­вье стар­че­ское, и без то­го уже сла­бое, и он ров­но через год скон­чал­ся.
На­зна­чен­ное ему слу­же­ние при вы­пол­не­нии всех свя­зан­ных с ним обя­зан­но­стей и при пе­ре­жи­ва­нии все­го, что при­чи­ня­ли ему усло­вия и об­сто­я­тель­ства жиз­ни на но­вом ме­сте, бы­ло для него кре­стом, и кре­стом тя­же­лым. Ве­ря, что крест по­сы­ла­ет­ся лишь Бо­гом, ста­рец все тер­пел, пре­бы­вая на кре­сте, пре­дав­шись во­ле Бо­жи­ей и не при­бе­гая к че­ло­ве­че­ским сред­ствам. Прой­де­ны им бы­ли сте­пе­ни вос­хож­де­ния во Иеру­са­лим...
Все это мгно­вен­но вспом­ни­лось мне, на­пол­ни­ло мой ум и серд­це чув­ства­ми и мыс­ля­ми. До то­го вре­ме­ни я ни­ко­гда не го­во­рил слов и по­уче­ний в церк­ви (при­хо­ди­лось лишь чи­тать по кни­ге), но тут по­яви­лось же­ла­ние по­де­лить­ся с дру­ги­ми, ска­зав на­ро­ду сло­во. Во­ис­ти­ну: от из­быт­ка серд­ца гла­го­лют уста [Мф.2,34]. Од­на мысль на­стой­чи­во тре­бо­ва­ла про­из­не­сти сло­во, дру­гая вну­ша­ла, что ес­ли ска­жу, то по­терп­лю за это. Вто­рая мысль вну­ша­ла опа­се­ние за мое внеш­нее бла­го­по­лу­чие – и пер­вая мысль пре­воз­мог­ла. Но, не же­лая пер­во­го мо­е­го сло­ва в хра­ме ска­зать без бла­го­сло­ве­ния, я ре­шил, за неиме­ни­ем на­ли­цо ни­ко­го ино­го в ал­та­ре, пред­ло­жить это слу­жив­ше­му со мною иеро­ди­а­ко­ну на рас­суж­де­ние и бла­го­сло­ве­ние.
От­вет был утвер­ди­тель­ный, и я по окон­ча­нии ли­тур­гии вы­шел и ска­зал мое пер­вое сло­во. Я умол­чал о стар­це и всех вос­по­ми­на­ни­ях мо­их, я стал изъ­яс­нять смысл про­чтен­но­го Еван­ге­лия, свя­тые сло­ва ко­то­ро­го на­пол­ня­ли мою ду­шу»^[40].
В 1923 го­ду из мо­на­хов и по­слуш­ни­ков мо­на­сты­ря бы­ла ор­га­ни­зо­ва­на сель­ско­хо­зяй­ствен­ная ар­тель. В том же го­ду ин­спек­тор тру­да по по­ру­че­нию Ко­зель­ско­го уезд­но­го ис­пол­ни­тель­но­го ко­ми­те­та пы­тал­ся в су­деб­ном по­ряд­ке оспо­рить за­кон­ность сель­ско­хо­зяй­ствен­ной ар­те­ли, со­сто­я­щей из мо­на­ше­ству­ю­щих, но ему это не уда­лось – суд по­ста­но­вил пре­кра­тить де­ло. И уже без су­да, в том же 1923 го­ду сель­ско­хо­зяй­ствен­ная ар­тель вла­стя­ми бы­ла за­кры­та и все иму­ще­ство пе­ре­да­но му­зею, при ко­то­ром оста­лась лишь неболь­шая часть мо­на­хов, осталь­ным бы­ло ве­ле­но ухо­дить. Для бо­го­слу­же­ний был остав­лен Ка­зан­ский храм. На празд­ник Пре­об­ра­же­ния Гос­под­ня в 1923 го­ду и этот храм был за­крыт. «Бра­тия в Оп­ти­ной бы­ла пре­ду­пре­жде­на об этом за­ра­нее, и сра­зу по­сле по­лу­но­чи 6 (19) ав­гу­ста бы­ла от­слу­же­на по­след­няя Бо­же­ствен­ная ли­тур­гия»^[41]. От­слу­жив ли­тур­гию, ар­хи­манд­рит Иса­а­кий ска­зал иеро­мо­на­ху Ни­ко­ну: «Отец Ни­кон, мы ухо­дим, а ты остань­ся, ведь сю­да бу­дут при­хо­дить бо­го­моль­цы, на­до, чтобы бы­ла служ­ба, и на­до их при­нять, а иеро­ди­а­ко­ном оста­нет­ся отец Се­ра­фим^[k]»^[42].
По­сле это­го бо­го­слу­же­ния про­во­ди­лись еще «в те­че­ние го­да в ке­лли­ях боль­ни­цы и церк­ви пре­по­доб­но­го Ила­ри­о­на Ве­ли­ко­го»^[43]. Од­на­ко все чув­ство­ва­ли, что бли­зок час пол­но­го из­гна­ния служ­бы Бо­жи­ей из Оп­ти­ной пу­сты­ни.
В это вре­мя на от­ца Ни­ко­на лег­ли все за­бо­ты о при­хо­дя­щих в оби­тель: на­род не ве­рил, что в од­но­ча­сье мог ис­чез­нуть столь слав­ный ис­точ­ник ду­хов­но­го уте­ше­ния и про­све­ще­ния – и по-преж­не­му шел в Оп­ти­ну за со­ве­том. И отец Ни­кон от пе­ре­утом­ле­ния тя­же­ло за­бо­лел. А лю­ди шли к нему, как рань­ше к оп­тин­ским стар­цам. Ко­гда он был в си­ле, то при­ни­мал их в по­сте­ли, при­чем лю­ди на­чи­на­ли при­хо­дить с ран­не­го утра.
Ко­гда здо­ро­вье его по­пра­ви­лось, он да­же стал по­се­щать хри­сти­ан­ские об­щи­ны, ко­то­рых то­гда мно­го об­ра­зо­ва­лось в Ко­зель­ске – из ша­мор­дин­ских мо­на­хинь и во­об­ще из ис­кав­ших спа­си­тель­но­го мо­на­ше­ско­го пу­ти.
«При­дя к нам, – вспо­ми­на­ла мо­на­хи­ня Ам­вро­сия (Обе­ру­че­ва), – он обык­но­вен­но мо­лил­ся вме­сте с на­ми пе­ред об­ра­зом и, пре­по­дав нам мир и бла­го­сло­ве­ние, са­дил­ся, а мы во­круг него, и на­чи­на­лась ду­хов­ная бе­се­да... К это­му вре­ме­ни при­хо­ди­ли еще дру­гие сест­ры... всем... хо­те­лось ду­хов­ной бе­се­ды, у мно­гих бы­ли раз­лич­ные недо­уме­ния по по­во­ду то­го, как устро­ить свою жизнь, где жить. И ду­хов­ные во­про­сы: как быть с мыс­ля­ми, ко­то­рые де­ла­ют мо­лит­ву рас­се­ян­ной?
На это ба­тюш­ка от­ве­чал: “Ми­мо­лет­ные мыс­ли, к ко­то­рым серд­це не при­леп­ля­ет­ся, быст­ро про­хо­дят, как ка­лей­до­скоп. Ум наш, как жер­нов, ни­ко­гда не оста­нав­ли­ва­ет­ся, все вре­мя за­нят. Это не на­ша ви­на, но от на­ше­го есте­ства, и эти мыс­ли не на­до счи­тать сво­ей неотъ­ем­ле­мой соб­ствен­но­стью: не мо­жет один и тот же ум и сла­во­сло­вить Бо­га, и ху­лить. По­это­му не об­ра­щай вни­ма­ния на них, вы­бра­сы­вай их как сор, как нечто по­сто­рон­нее. Но вот ко­гда за­ме­тишь, что ка­кая-ни­будь од­на мысль дол­бит по­сто­ян­но и серд­це к ней при­леп­ля­ет­ся, вот то­гда это ужас­ная опас­ность. Ско­рее на­до бо­роть­ся, чтобы вы­бро­сить ее, – мо­лит­вой Иису­со­вой про­го­няй, а ес­ли все же не в си­лах, ис­по­ве­дуй стар­цу. На­до знать, чтó те­бя бо­рет бо­лее все­го, – с тою стра­стью и бо­роть­ся на­до осо­бен­но. На­до еже­днев­но про­ве­рять свою со­весть. Ес­ли ста­ра­ешь­ся да­же не оста­нав­ли­вать­ся на мыс­лях, но они ме­ня­ют на­стро­е­ние, зна­чит, до­хо­дят до серд­ца: “От серд­ца по­мыш­ле­ния злая” [Мф.15,19; Мк.7,21]…”
Од­на мо­на­хи­ня очень бо­я­лась, чтобы я^[l]... ска­за­ла ей о смер­ти, ес­ли она бу­дет пло­ха. На это ба­тюш­ка ска­зал: “Бо­язнь смер­ти – от бе­сов, это они все­ля­ют в ду­шу та­кой страх, чтобы не на­де­ять­ся на ми­ло­сер­дие Бо­жие... Врач дол­жен пре­ду­пре­дить боль­но­го о при­бли­жа­ю­щей­ся смер­ти. Ес­ли да­же не же­ла­ет боль­ной и вы­ска­зы­ва­ет свой страх, не хо­чет, чтобы с ним го­во­ри­ли о смер­ти, – долж­но пре­ду­пре­дить”.
Од­на сест­ра... го­во­ри­ла: “Мне хо­чет­ся до­жить до то­го вре­ме­ни, чтобы встре­тить Гос­по­да”. – “Не на­до, – го­во­рил ба­тюш­ка, – гре­хов­но же­лать до при­ше­ствия ан­ти­хри­ста до­жить. Та­кая скорбь бу­дет то­гда – как ска­за­но, пра­вед­ник ед­ва спа­сет­ся [Мф.24,21-22; Мк.13,19-20]. А же­лать и ис­кать стра­да­ний опас­но и гре­хов­но: это бы­ва­ет от гор­до­сти и нера­зу­мия, а ко­гда по­стигнет ис­ку­ше­ние, че­ло­век мо­жет и не вы­дер­жать”»^[44].
15 июня 1924 го­да по­сле все­нощ­ной отец Ни­кон ска­зал: «По­здрав­ляю вас с празд­ни­ком. Бог дал, от­слу­жи­ли мы с ва­ми еще раз все­нощ­ную; быть мо­жет, в по­след­ний раз, а мо­жет быть, и не в по­след­ний... Мо­жет, Гос­подь при­ве­дет нас еще ко­гда-ни­будь со­брать­ся вме­сте и по­мо­лить­ся...
Но так или ина­че, а воз­мож­но, что нам при­дет­ся раз­лу­чить­ся и разой­тись в раз­ные сто­ро­ны... Мо­жет быть, вы и бу­де­те иметь воз­мож­ность ви­деть ме­ня и бы­вать у ме­ня в Ко­зель­ске, хо­тя, ве­ро­ят­но, и не так удоб­но и не так ча­сто.
Но это не так важ­но. Ведь ду­хов­ный отец ну­жен для че­го? Чтобы при по­мо­щи его неза­блуд­но ше­ство­вать и до­сти­гать Цар­ства Небес­но­го, а для это­го необ­хо­ди­мо глав­ным об­ра­зом ис­пол­нять на де­ле на­став­ле­ния, со­ве­ты и ука­за­ния ду­хов­ни­ка, жи­тель­ство свое про­во­дить бла­го­че­сти­во...
В церк­ви ча­сто по­ют, вы, ве­ро­ят­но, не раз слы­ша­ли: “Пра­вед­ник от слу­ха зла не убо­ит­ся” [Пс.111,6-7], – ес­ли же мы бо­им­ся, бес­по­ко­им­ся и сму­ща­ем­ся, еще толь­ко слы­ша о хо­тя­щих прий­ти на­па­стях, о гря­ду­щих бед­стви­ях и зле, то этот страх наш изоб­ли­ча­ет нас в том, что мы да­ле­ко не пра­вед­ни­ки, а греш­ни­ки, и по­то­му долж­ны сми­рять­ся. Ес­ли же мы при­об­ре­тем кро­тость, бу­дем сми­рен­ны, ес­ли мир бу­дет в серд­цах на­ших, то то­гда ис­пол­нит­ся сле­ду­ю­щее: “По­се­му узна­ют вси, яко уче­ни­цы Мои есте, аще лю­бовь има­те меж­ду со­бою” [Ср. Ин.13,35]. Имей­те лю­бовь, усту­пай­те друг дру­гу, воз­да­вай­те од­на дру­гой честь, не се­бе уго­ждай­те, будь­те в люб­ви, де­точ­ки мои воз­люб­лен­ные...»^[45]
Отец Ни­кон стал всех бла­го­слов­лять, неко­то­рые пла­ка­ли, и он то­гда лас­ко­во ска­зал: «Вот, чу­дес­нень­кие, ведь я – мо­нах, я да­вал обет тер­петь вся­кое озлоб­ле­ние и уко­риз­ну, по­но­ше­ние и из­гна­ние, и ес­ли сие сбы­ва­ет­ся, ес­ли сие терп­лю, то ра­до­вать­ся по­до­ба­ет – так со­вер­ша­ет­ся чин по­стри­же­ния на де­ле, и не уны­вать на­до, а вы слю­ни рас­пус­ка­е­те... Ска­за­но: “Ра­до­ва­ти­ся по­до­ба­ет, егда во ис­ку­ше­ния впа­да­е­те раз­лич­ные” [Ср. Иак.1,2]... Пом­ню, ко­гда я был еще Ни­ко­ла­ем, ба­тюш­ка отец Вар­со­но­фий ска­зал на­до мною мо­лит­вен­но та­кие сло­ва: “Гос­по­ди, спа­си се­го ра­ба Тво­е­го. Бу­ди ему По­мощ­ник. За­щи­ти его, ко­гда он не бу­дет иметь ни кро­ва, ни при­ю­та...”»^[46].
«Мест­ная власть вы­пу­сти­ла пред­пи­са­ние с тре­бо­ва­ни­ем уда­лить­ся всем мо­на­ше­ству­ю­щим из Ко­зель­ска. Мно­гие под­чи­ни­лись это­му при­ка­зу, но все-та­ки неко­то­рая часть мо­на­хов и по­слуш­ни­ков, око­ло пя­ти­де­ся­ти че­ло­век, оста­лась в го­ро­де. Бра­тия в свя­щен­ном сане слу­жи­ли в хра­мах го­ро­да и бли­жай­ших окрест­но­стях. Здесь же, в Ко­зель­ске, то­гда по­се­ли­лось око­ло двух­сот мо­на­хинь из ра­зо­рен­ной Ша­мор­дин­ской пу­сты­ни и дру­гих оби­те­лей. Мо­на­хи и мо­на­хи­ни про­дол­жа­ли нести свое по­слу­ша­ние: пе­ли на кли­ро­сах, при­слу­жи­ва­ли в церк­вях. Мно­гие, чтобы как-то су­ще­ство­вать, под­ра­ба­ты­ва­ли раз­лич­ны­ми ре­мес­ла­ми. Мо­на­хи­ни про­да­ва­ли свое ру­ко­де­лие»^[47].
Мо­на­стырь был окон­ча­тель­но за­крыт. Отец Ни­кон пе­ре­брал­ся в Ко­зельск и по­се­лил­ся на квар­ти­ре, где уже жил оп­тин­ский мо­нах Ки­рилл (Злен­ко). Здесь отец Ни­кон стал при­ни­мать ду­хов­ных де­тей, на­ве­щал мо­на­хинь Ша­мор­дин­ско­го мо­на­сты­ря, ко­то­рые рас­се­ли­лись неболь­ши­ми об­щи­на­ми по квар­ти­рам, вел с ни­ми ду­хов­ные бе­се­ды, от­ве­чал на их во­про­сы и как-то во вре­мя бе­се­ды ска­зал: «Ду­хов­ный отец толь­ко, как столп, ука­зы­ва­ет путь, а ид­ти на­до са­мо­му. Ес­ли отец ду­хов­ный бу­дет ука­зы­вать, а уче­ник сам не бу­дет дви­гать­ся, то он ни­ку­да не уй­дет, а так и сгни­ет у это­го стол­па»^[48].
Слу­жил отец Ни­кон в Ко­зель­ске в со­бо­ре. В его обя­зан­ность вхо­ди­ло ве­сти от­но­ше­ния с адми­ни­стра­ци­ей му­зея, об­ра­зо­вав­ше­го­ся на тер­ри­то­рии Оп­ти­ной пу­сты­ни, и он ста­рал­ся со­хра­нить все, что воз­мож­но, из книг и цер­ков­но­го иму­ще­ства. Мно­гое му­зей из мо­на­стыр­ско­го иму­ще­ства по рас­по­ря­же­нию вла­стей рас­про­да­вал с тор­гов, в част­но­сти свя­щен­ни­че­ские об­ла­че­ния, и отец Ни­кон вы­ку­пал их для ду­хо­вен­ства, при­ез­жав­ше­го из са­мых раз­ных кон­цов стра­ны; он ку­пил об­ла­че­ния для про­то­и­е­ре­ев Пет­ра Пав­луш­ко­ва^[m], Пет­ра Чель­цо­ва^[n] и Иоан­на Реч­ки­на^[o].
В день па­мя­ти сво­е­го свя­то­го по­кро­ви­те­ля му­че­ни­ка Ни­ко­на, 28 сен­тяб­ря 1925 го­да, отец Ни­кон ска­зал сво­им ду­хов­ным де­тям: «Ска­за­но в Еван­ге­лии: “И вы же сви­де­тель­ству­е­те, яко ис­ко­ни со Мною есте” [Ин.15,27]. Об­ра­ти­те вни­ма­ние на эти сло­ва и вник­ни­те в их смысл. По­то­му и сви­де­тель­ство­ва­ли о Гос­по­де Иису­се свя­тые апо­сто­лы, а за ни­ми свя­тые му­че­ни­ки и во­об­ще свя­тые угод­ни­ки Бо­жии, что они, как го­во­рит Сам Хри­стос, ис­ко­ни, то есть все­гда, бы­ли с Гос­по­дом. Они все­гда нераз­луч­но пре­бы­ва­ли с Гос­по­дом, все­гда они хра­ни­ли усерд­но Его свя­тые за­по­ве­ди, все­гда па­мя­то­ва­ли о Нем, во всем все­гда тво­ри­ли Его свя­тую во­лю. И ес­ли мы все­гда бу­дем с Гос­по­дом, то и мы бу­дем иметь си­лу и мощь сви­де­тель­ство­вать о Нем, и мы бу­дем иметь му­же­ство, твер­дость и кре­пость ис­по­ве­до­вать Его, и ис­по­ве­до­вать не толь­ко язы­ком, но и са­мою жиз­нью сво­ею. Бу­дет да­на и нам бла­го­дать бла­го­душ­но пе­ре­но­сить вся­кое зло­стра­да­ние, вся­кую тя­го­ту и пре­врат­ность жиз­ни ра­ди Гос­по­да на­ше­го Иису­са Хри­ста...
Так вот, ста­рай­тесь все­гда быть с Гос­по­дом и то­гда смо­же­те быть ис­по­вед­ни­ка­ми Хри­сто­вы­ми, бу­де­те сви­де­тель­ство­вать о Нем так же твер­до, так же без­бо­яз­нен­но, так же чу­дес­но, как сви­де­тель­ство­ва­ли свя­тые апо­сто­лы, свя­тые му­че­ни­ки и все свя­тые. Вот вам на­зи­да­ние. Будь­те все­гда с Гос­по­дом, имей­те па­мять Бо­жию, бой­тесь ото­гнать от се­бя по­мощь Бо­жию ка­ки­ми-ли­бо гре­ха­ми или по­мыс­ла­ми гре­хов­ны­ми. Бой­тесь оста­вать­ся без Гос­по­да»^[49].
Бе­се­дуя с мо­на­хи­ня­ми в день празд­ни­ка Свя­той Тро­и­цы, отец Ни­кон ска­зал: «Скор­би ино­ков по­след­не­го вре­ме­ни утон­чен­ны, то есть при по­верх­ност­ном взгля­де на них нель­зя при­знать их скор­бя­ми. Но это лишь зло­хит­рость вра­га на­ше­го... Ис­ку­ше­ния яв­ные, гру­бые и же­сто­кие воз­буж­да­ют в че­ло­ве­ках пла­мен­ную рев­ность и му­же­ство к пе­ре­не­се­нию их... Враг за­ме­нил гру­бые ис­ку­ше­ния сла­бы­ми, но утон­чен­ны­ми и дей­ству­ю­щи­ми очень силь­но. Они не вы­зы­ва­ют из серд­ца рев­но­сти, не воз­буж­да­ют его на по­двиг, но дер­жат его в ка­ком-то нере­шен­ном по­ло­же­нии, а ум в недо­уме­нии. Они то­мят, по­сте­пен­но ис­то­ща­ют ду­шев­ные си­лы че­ло­ве­ка, ввер­га­ют его в уны­ние, в без­дей­ствие и гу­бят, со­де­лы­вая жи­ли­щем стра­стей по при­чине рас­слаб­ле­ния, без­дей­ствия и уны­ния.
Это вы­ра­жа­ет­ся тем, что ожи­да­ют че­го-то луч­ше­го, го­во­рят: вот то­гда и бу­дем по­стить­ся и мо­лить­ся, ко­гда от­кро­ют мо­на­сты­ри и хра­мы. Но Гос­подь обе­щал, что ес­ли мы по­ка­ем­ся, бу­дут нам про­ще­ны гре­хи, а о том, что мы до­жи­вем до зав­траш­не­го дня, нам не обе­ща­но.
По­это­му мы долж­ны при вся­ких усло­ви­ях, бла­го­при­ят­ных и небла­го­при­ят­ных, ста­рать­ся жить по за­по­ве­дям Бо­жи­им, ис­пол­нять обе­ты мо­на­ше­ские и осо­бен­но пом­нить сло­ва: “Се вре­мя бла­го­при­ят­но, се день спа­се­ния” [2Кор.6,2]»^[50].
Отец Ни­кон вел об­шир­ную пе­ре­пис­ку с рас­се­ян­ны­ми по стране оп­тин­ски­ми мо­на­ха­ми. В июне 1927 го­да, от­ве­чая на прось­бу иеро­мо­на­ха Вар­си­са (Ви­но­гра­до­ва) най­ти для при­хо­да иеро­ди­а­ко­на, он на­пи­сал: «Прось­бу о диа­коне я не имею воз­мож­но­сти ис­пол­нить. Преж­де все­го, их нет. Я сам нуж­да­юсь для со­бо­ра на­ше­го в диа­коне... Кро­ме то­го, я про­тив то­го, чтобы по­сы­лать на­ших бра­тий на при­хо­ды: их оста­лось так ма­ло у нас, и мне жал­ко, ко­гда ухо­дят по­след­ние, да и им са­мим не по­лез­на жизнь в со­вер­шен­но мир­ской об­ста­нов­ке, вда­ли от сво­их от­цов ду­хов­ных и бра­тий. По­это­му про­шу про­стить за та­ко­вой мой от­вет.
Все­гда мо­люсь о те­бе и же­лаю те­бе вся­ко­го бла­го­по­лу­чия. О том, что бу­дет и с на­ми и с Цер­ко­вью, пре­да­дим всё во­ле Бо­жи­ей. А га­зет со­ве­тую не при­сы­лать, мо­на­хам чи­тать их по­гре­ши­тель­но, а поль­зы ни­ка­кой нет. Да это­го добра и в Ко­зель­ске мно­го. Сколь­ко я мо­гу усмот­реть, ни­ко­гда не со­вер­ша­ет­ся так, как ду­ма­ют и пред­по­ла­га­ют лю­ди, а де­ла­ет­ся все так, как Бо­гу угод­но по Его непо­сти­жи­мо­му для нас пла­ну»^[51].
Вся­кую зна­чи­тель­ную груп­пу мо­на­хов или ду­хо­вен­ства окру­жа­ли в те вре­ме­на осве­до­ми­те­ли. Од­ни, как спе­ци­аль­ный осве­до­ми­тель по клич­ке Май­ский^[p], ре­гу­ляр­но со­об­ща­ли све­де­ния в ОГПУ, на ос­но­ва­нии ко­то­рых пре­сле­до­ва­лись и аре­сто­вы­ва­лись мо­на­хи, – та­ких ОГПУ все­це­ло под­дер­жи­ва­ло: упол­но­мо­чен­ный ОГПУ по Ко­зель­ско­му уез­ду Бли­нов, хо­да­тай­ствуя о вос­ста­нов­ле­нии осве­до­ми­те­ля Май­ско­го в граж­дан­ских пра­вах, пи­сал: «...из него бу­дет цен­ный ра­бот­ник по на­шей ли­нии... про­шу... для него вы­де­лить 15‑20 руб­лей, так как он в дан­ное вре­мя без­ра­бот­ный и жи­вет впро­го­лодь»^[52].
Дру­гие да­ва­ли под­пис­ку слу­жить осве­до­ми­те­ля­ми, за­хва­чен­ные лож­ны­ми со­об­ра­же­ни­я­ми или в мо­мент ма­ло­ду­шия, тем са­мым про­явив сла­бость ве­ры, как жив­ший вме­сте с от­цом Ни­ко­ном ря­со­фор­ный мо­нах Ки­рилл (Злен­ко), ко­то­рый, од­на­ко, при­дя в се­бя, ка­те­го­ри­че­ски от­ка­зал­ся пре­да­вать и был аре­сто­ван^[53].
Тре­тьи, кто шел в мо­на­стырь не для мо­на­ше­ской жиз­ни и не ра­ди Хри­ста, как иеро­мо­нах Гу­рий (Ежов), столк­нув­шись с ма­те­ри­аль­ны­ми труд­но­стя­ми, са­ми на­чи­на­ли по­сы­лать до­но­сы в ОГПУ.
Иеро­мо­нах Гу­рий в ано­ним­ном до­но­се в Ко­зель­ское ОГПУ пи­сал: «То­ва­рищ Бли­нов, со­ве­тую вам и пре­ду­ис­пол­ко­ма при­об­ре­сти яс­но­зор­кие оч­ки и при­смот­реть­ся по­при­леж­нее... и об­ра­тить осо­бен­ное вни­ма­ние на ли­ца ни­же­ука­зан­ные... На­при­мер, ко­му те­перь стал не из­ве­стен Ни­кон... Бе­ля­ев, квар­ти­ру­ю­щий в Бла­го­ве­щен­ской ка­ра­ул­ке; этот про­ныр­ли­вый пес... до­бил­ся то­го, что взял в свои ру­ки со­бор ко­зель­ский... уда­лил из сто­рож­ки и на­са­дил вме­сто быв­ших сто­ро­жих, пер­лов­ских чер­но­хво­сток^[q]... квар­ти­ра Ни­ко­на яв­ля­ет­ся цен­тром по­ли­ти­че­ской де­я­тель­но­сти...
То­ва­рищ Бли­нов, Бе­ля­ев Ни­кон уже про­ник с нож­ни­ца­ми и ман­ти­я­ми мо­на­ше­ски­ми к школь­ным пре­по­да­ва­те­лям, – об­ра­ти­те вни­ма­ние, чтобы и в ГПУ не по­пал стричь... По­ра бы уже об­ра­тить вни­ма­ние Ва­ше, то­ва­рищ Бли­нов... на Бе­ля­е­ва Ни­ко­на, дать по хо­ро­шим нож­ни­цам и на­пра­вить в Со­лов­ки или еще ку­да, пусть бы там ве­ли бы се­бе про­па­ган­ду и стриг­ли в мо­на­хи бур­жу­а­зию, а то в Ко­зель­ске уже квар­тир для та­ко­вых не хва­та­ет... Нуж­но при­нять еще к све­де­нию то, что вот-вот вспыхнет... ибо все вы­ше­ука­зан­ные под­поль­ные аги­та­то­ры уси­лен­но про­по­ве­ду­ют о ско­рой пе­ре­мене вла­сти. Вы­би­рай­те од­но из двух: или весь Ко­зельск об­ра­зу­ет из се­бя мо­на­стырь и вла­сти во­лей-нево­лей долж­ны усту­пить и пе­ре­ехать в Су­хи­ни­чи, или остать­ся на ме­сте и убрать немед­лен­но под­поль­ных... аги­та­то­ров. Я, как усерд­ный граж­да­нин, сде­лал то, что за­ви­се­ло от ме­ня, то есть по­ста­вил зер­ка­ло пе­ред ва­ми, – те­перь смот­ри­те в него са­ми... Вам ука­за­ны та­кие эле­мен­ты, через ко­то­рых мо­же­те ожи­дать уда­ры во вся­кое вре­мя... Ду­ма­ет­ся, что то­ва­рищ Бли­нов, как энер­гич­ный ра­бот­ник, по­двинет это де­ло и при­ло­жит ста­ра­ние сбыть ненуж­ный то­вар в дру­гое ме­сто»^[54].
ОГПУ быст­ро вы­яс­ни­ло, что ав­тор ано­ним­но­го до­но­са – быв­ший ун­тер-офи­цер бал­тий­ско­го фло­та, про­хо­див­ший в мо­на­сты­ре по­слу­ша­ние в пе­ре­плет­ной, иеро­мо­нах Гу­рий (Ежов)^[55]; упол­но­мо­чен­ный ОГПУ по Ко­зель­ско­му уез­ду Бли­нов встре­тил­ся с ним. Тот за­ве­рил, что го­тов под­твер­дить на­пи­сан­ное в до­но­се офи­ци­аль­ны­ми сви­де­тель­ски­ми по­ка­за­ни­я­ми. Од­на­ко ОГПУ со­чло луч­шим при­бе­речь его для иных по­ру­че­ний.
В 1927 го­ду вла­сти в пред­две­рии за­кры­тия всех мо­на­сты­рей в Рос­сии, еще со­хра­нив­ших­ся под ви­дом сель­ско­хо­зяй­ствен­ных об­щин, при­ня­ли ре­ше­ние об аре­сте оп­тин­ских мо­на­хов, жив­ших в Ко­зель­ске, и адми­ни­стра­ции му­зея, с точ­ки зре­ния вла­стей не спра­вив­шей­ся с за­да­чей пре­кра­ще­ния вли­я­ния на на­се­ле­ние из­вест­ной в ду­хов­ном от­но­ше­нии оби­те­ли.
Го­то­вя ре­прес­сии, со­труд­ни­ки ОГПУ со­ста­ви­ли до­ку­мент, в ко­то­ром фор­му­ли­ро­ва­лась необ­хо­ди­мость про­ве­де­ния аре­стов: «По­сле Ок­тябрь­ско­го пе­ре­во­ро­та в 1917 го­ду Оп­тин­ский и Ша­мор­дин­ский мо­на­сты­ри со­хра­ни­ли свою са­мо­сто­я­тель­ность до 1923 го­да, – пи­са­ли они. – В Ша­мор­дин­ском мо­на­сты­ре был ор­га­ни­зо­ван сов­хоз, где мо­наш­ки в ко­ли­че­стве трех­сот че­ло­век бы­ли как ра­бо­чие и под фла­гом со­вет­ско­го хо­зяй­ства ве­ли свою мо­на­стыр­скую жизнь по уста­нов­лен­но­му мо­на­стыр­ско­му пра­ви­лу. Ру­ко­во­ди­ли мо­на­ше­ством стар­цы Оп­тин­ско­го мо­на­сты­ря – Нек­та­рий, иеро­мо­нах Ни­кон Бе­ля­ев и дру­гие, ко­то­рые идео­ло­ги­че­ски и прак­ти­че­ски да­ва­ли ука­за­ния в ра­бо­те обо­их мо­на­сты­рей...
Оп­тин­ский мо­на­стырь счи­тал­ся в до­ре­во­лю­ци­он­ное вре­мя тре­тьей свя­ты­ней в Рос­сии. В тот мо­мент, ко­гда со­вер­шал­ся Ок­тябрь­ский пе­ре­во­рот... мо­на­ше­ство... учтя об­ста­нов­ку, пе­ре­ор­га­ни­зо­ва­лось, и об­ра­зо­вал­ся плем­хоз и сов­хоз, ко­то­рые взял под свое по­кро­ви­тель­ство Су­хи­ни­че­ский сель­со­юз... При мо­на­сты­ре об­ра­зо­ва­лась са­до­во-ого­род­ная ар­тель из мо­на­хов, ко­то­рая про­су­ще­ство­ва­ла до 1924 го­да; за ан­ти­со­вет­скую аги­та­цию бы­ла лик­ви­ди­ро­ва­на.
По­сле окон­ча­тель­но­го раз­го­на все гла­ва­ри быв­ше­го мо­на­сты­ря вме­сте с Ни­ко­ном Бе­ля­е­вым пе­ре­се­ли­лись в го­род Ко­зельск и окрест­ные се­ле­ния, где за­ня­лись ак­тив­ной ан­ти­со­вет­ской аги­та­ци­ей. В мест­ные церк­ви на­са­жа­ли сво­их мо­на­хов и мо­на­шек, из по­след­них со­ста­ви­ли хо­ры в церк­вях и ис­поль­зо­ва­ли их для сво­их свя­зей, рас­про­стра­не­ния контр­ре­во­лю­ци­он­ных слу­хов и так да­лее...
Лик­ви­да­ци­он­ная ко­мис­сия... лик­ви­ди­руя окон­ча­тель­но мо­на­стырь Оп­ти­на пу­стынь и пре­сле­дуя за­щи­ту ин­те­ре­сов усадь­бы-му­зея Оп­ти­на пу­стынь, сво­им про­то­ко­лом от 19 июня се­го го­да за № 5, § 3 раз­ре­ши­ла услов­но, впредь до при­гла­ше­ния на служ­бу через бир­жу тру­да ра­бо­чих, оста­вить на служ­бе для ве­де­ния хо­зяй­ства му­зея и охра­ны иму­ще­ства сем­на­дцать че­ло­век из мо­на­ше­ству­ю­щих, пер­со­наль­но ука­зан­ных в про­то­ко­ле № 5. Как зав. му­зе­ем-усадь­бой, так рав­но и зав. прав­ле­ни­ем му­зея-усадь­бы Оп­ти­на пу­стынь с са­мо­го на­ча­ла лик­ви­да­ции Оп­тин­ско­го мо­на­сты­ря, то есть с 24 мар­та по дан­ное вре­мя – в про­дол­же­ние око­ло пя­ти ме­ся­цев, не при­гла­си­ли на служ­бу через бир­жу тру­да ни од­но­го ли­ца... При про­из­вод­стве про­вер­ки 25 июля уста­нов­ле­но про­жи­ва­ние в пре­де­лах мо­на­сты­ря, с ве­до­ма и со­гла­сия за­ве­до­вав­ших, – пя­ти­де­ся­ти трех... мо­на­хов и, кро­ме то­го, око­ло со­ро­ка че­ло­век раз­ных лиц, при­быв­ших из раз­ных мест, ча­стью из быв­ше­го Ша­мор­дин­ско­го мо­на­сты­ря, за­тем из го­ро­да Беле­ва Туль­ской гу­бер­нии... ко­то­рые вво­дят укла­ды мо­на­стыр­ской жиз­ни, со­вер­шая еже­днев­но утром и ве­че­ром бо­го­слу­же­ния в остав­лен­ной для об­щи­ны ве­ру­ю­щих од­ной церк­ви... иг­но­ри­руя тем са­мым рас­по­ря­же­ния со­вет­ско­го пра­ви­тель­ства и при­го­вор Ка­луж­ско­го губ­су­да.
В быв­шем мо­на­сты­ре Оп­ти­на пу­стынь со­труд­ни­ки по-преж­не­му про­дол­жа­ют свя­щен­но­дей­ство­вать; в му­зее по всем уг­лам ви­сят свя­тые угод­ни­ки, в шка­фах ри­зы, кре­сты, порт­рет ца­ри­цы Ан­ны Иоан­нов­ны, ко­ло­ко­ла и то­му по­доб­ные... ве­щи, меж­ду тем все это мож­но встре­тить в лю­бой церк­ви»^[56].
16 июня 1927 го­да отец Ни­кон был аре­сто­ван и за­клю­чен в ка­луж­скую тюрь­му. Все­го по де­лу бы­ло аре­сто­ва­но один­на­дцать че­ло­век. На до­про­се со­труд­ни­ки ОГПУ спро­си­ли его, на ка­кие сред­ства он жи­вет, по­мо­га­ет ли ко­му-ли­бо ма­те­ри­аль­но и ве­дет ли аги­та­цию про­тив со­вет­ской вла­сти. Отец Ни­кон от­ве­тил, что жи­вет на сред­ства от про­да­жи мел­ких до­маш­них ве­щей и на то, что по­лу­ча­ет в хра­ме, но сколь­ко по­лу­ча­ет, не зна­ет, а что ка­са­ет­ся ан­ти­со­вет­ской аги­та­ции, то ею он не за­ни­мал­ся.
1 июля от­цу Ни­ко­ну предъ­яви­ли об­ви­не­ние в том, что он, «на­хо­дясь на жи­тель­стве в го­ро­де Ко­зель­ске, име­ет тес­ную связь с за­ве­ду­ю­щим Оп­тин­ским му­зе­ем... сов­мест­но с ко­то­рым ве­дет ан­ти­со­вет­скую аги­та­цию через лиц, близ­ко сто­я­щих к нему, то есть еди­но­вер­цев. Так­же ве­дет ре­ли­ги­оз­ную про­па­ган­ду и сре­ди кре­стьян­ско­го на­се­ле­ния, тем са­мым вы­зы­вая недо­ве­рие к со­вет­ской вла­сти... уста­нов­ле­но, что Бе­ля­ев про­из­во­дит скуп­ку цер­ков­но­го иму­ще­ства и цен­но­стей для неиз­вест­ных це­лей и на сред­ства, неиз­вест­но от­ку­да по­лу­ча­е­мые, при со­дей­ствии зав. Оп­тин­ским му­зе­ем... в ве­де­нии ко­то­ро­го ука­зан­ное иму­ще­ство на­хо­дит­ся»^[57].
1 ав­гу­ста сле­до­ва­тель до­про­сил от­ца Ни­ко­на.
– Ко­гда и как дол­го вы за­ве­до­ва­ли Оп­тин­ским му­зе­ем, кто ре­ко­мен­до­вал вас на за­ве­до­ва­ние и по­че­му вы бы­ли аре­сто­ва­ны в мо­мент за­ве­до­ва­ния му­зе­ем?
– В 1919 го­ду я дей­стви­тель­но за­ве­до­вал Оп­тин­ским му­зе­ем... вер­нее, в то вре­мя был на­зна­чен вре­мен­ным хра­ни­те­лем иму­ще­ства му­зея при­е­хав­ши­ми из Моск­вы ко­мис­са­ра­ми – ви­ди­мо, как ли­цо гра­мот­ное и ис­пол­няв­шее до это­го, то есть в быт­ность мо­на­сты­ря, долж­ность сек­ре­та­ря; аре­сто­ван я дей­стви­тель­но был, но при­чи­ну аре­ста не знаю: ду­мал и ду­маю, что был аре­сто­ван как за­лож­ник.
– Бы­ва­ли у вас слу­чаи пе­ре­про­да­жи по­ку­па­е­мых ва­ми об­ла­че­ний дру­гим ли­цам и по­че­му, а так­же при­хо­ди­лось ли вам по­ку­пать... об­ла­че­ния пол­ны­ми ком­плек­та­ми и как ча­сто?
– Слу­ча­ев пе­ре­про­да­жи об­ла­че­ний дру­гим ли­цам я не от­ри­цаю, но это мною де­ла­лось не с це­лью ба­рыш­ни­че­ства, а из-за ува­же­ния. Об­ла­че­ния пол­ны­ми ком­плек­та­ми так­же при­хо­ди­лось по­ку­пать, но как ча­сто, ска­зать не мо­гу.
16 ав­гу­ста 1927 го­да след­ствие бы­ло за­кон­че­но; в об­ви­ни­тель­ном за­клю­че­нии со­труд­ни­ки ОГПУ на­пи­са­ли: «С по­яв­ле­ни­ем об­нов­лен­че­ства сре­ди пра­во­слав­ных церк­вей, по­яв­ля­ет­ся ан­та­го­низм меж­ду мо­на­ха­ми и при­ход­ским свя­щен­ством за овла­де­ние при­хо­да­ми. Под ру­ко­вод­ством иеро­мо­на­ха Ни­ко­на Бе­ля­е­ва мо­на­хи быв­ше­го Оп­тин­ско­го мо­на­сты­ря ве­дут борь­бу сна­ча­ла по за­хва­ту цер­ков­ных при­хо­дов в го­ро­де Ко­зель­ске, в ре­зуль­та­те че­го ко­зель­ский со­бор по­па­да­ет в их ру­ки, где для боль­шей обес­пе­чен­но­сти сво­е­го по­ло­же­ния Ни­кон Бе­ля­ев уда­ля­ет со­бор­но­го сто­ро­жа, а вме­сто него са­жа­ет сво­их, пре­дан­ных ему мо­на­хов...
Ни­кон Бе­ля­ев, устро­ив в сво­ей квар­ти­ре мо­лен­ную и при­ем­ную для при­хо­дя­щих к нему... на ис­по­ведь и бла­го­сло­ве­ние по­сто­рон­них лиц... снаб­жа­ет их ли­те­ра­ту­рой с це­лью даль­ней­ше­го ее рас­про­стра­не­ния сре­ди на­се­ле­ния... В его же квар­ти­ре, под пред­ло­гом ис­по­ве­ди и бла­го­сло­ве­ния, устра­и­ва­ют­ся сви­да­ния с контр­ре­во­лю­ци­он­ным эле­мен­том...
Имея боль­шие свя­зи, Ни­кон Бе­ля­ев, в це­лях над­ле­жа­ще­го ис­поль­зо­ва­ния про­да­ва­е­мых в му­зее с тор­гов цер­ков­ных об­ла­че­ний, бе­рет на се­бя обя­зан­ность по скуп­ке всех про­да­ва­е­мых об­ла­че­ний, в це­лях... сво­их лиц, для че­го... ску­па­ет око­ло 50 ком­плек­тов цер­ков­ных об­ла­че­ний и снаб­жа­ет ими не толь­ко... лиц... на­хо­дя­щих­ся в рай­оне его ме­сто­жи­тель­ства, но и... про­жи­ва­ю­щих в дру­гих го­ро­дах Со­ю­за...»^[58]
Де­ло бы­ло по­сла­но на за­клю­че­ние в 6-е от­де­ле­ние сек­рет­но­го от­де­ла ОГПУ в Моск­ву, где в ок­тяб­ре 1927 го­да бы­ло да­но окон­ча­тель­ное за­клю­че­ние: «Пе­ре­чис­лен­ные ли­ца... пря­мо и кос­вен­но ве­ли контр­ре­во­лю­ци­он­ную де­я­тель­ность и аги­та­цию, при­кры­вая ее ре­ли­ги­оз­ны­ми убеж­де­ни­я­ми, и тем са­мым раз­вра­ща­ли пси­хо­ло­гию окру­жа­ю­ще­го кре­стьян­ско­го на­се­ле­ния, вы­зы­вая у кре­стьян­ства недо­воль­ство и озлоб­ле­ние со­вет­ской вла­стью»^[59].
19 де­каб­ря 1927 го­да Осо­бое Со­ве­ща­ние при Кол­ле­гии ОГПУ при­го­во­ри­ло иеро­мо­на­ха Ни­ко­на к трем го­дам за­клю­че­ния в конц­ла­герь. 7 ян­ва­ря 1928 го­да ОГПУ рас­по­ря­ди­лось от­пра­вить от­ца Ни­ко­на в Со­ло­вец­кий конц­ла­герь; в это вре­мя на­ви­га­ция на Со­лов­ки уже за­кон­чи­лась, и он был остав­лен в пе­ре­сыль­ном конц­ла­ге­ре в Ке­ми. Совре­мен­ник от­ца Ни­ко­на, быв­ший в те же го­ды в Кемь­ском пе­ре­сыль­ном пунк­те на По­по­вом ост­ро­ве, вспо­ми­нал, как то­гда вы­гля­дел ла­герь и ка­кая там бы­ла то­гда жизнь. Из рая Оп­ти­ны, тон­чай­ших ду­хов­ных пе­ре­жи­ва­ний, ес­ли вспом­нить чуд­но­го и бо­го­нос­но­го стар­ца Вар­со­но­фия, отец Ни­кон по­пал во тьму внеш­нюю, с тор­же­ством наг­ло­го гре­ха. «Выш­ки, ско­ло­чен­ные из хлип­ких брев­ны­шек. Пя­та­чок пло­ща­ди, об­не­сен­ный огра­дой из ко­лю­чей про­во­ло­ки. На нем, воз­ле при­ми­тив­но­го де­бар­ка­де­ра, длин­ный низ­кий ба­рак... зо­на на ка­ме­ни­стом и бо­ло­ти­стом бе­ре­гу Бе­ло­го мо­ря... Ме­сто пу­стын­ное, го­лое и су­ро­вое»^[60].
Вы­гру­жен­ных из теп­лу­шек за­клю­чен­ных с бра­нью и ру­ко­при­клад­ством стро­ят в ко­лон­ну и бе­гом го­нят на го­лый ска­ли­стый мы­сок. Лю­дей из­би­ва­ют, пе­ре­го­ня­ют с ме­ста на ме­сто, учат строю, обыс­ки­ва­ют, пу­га­ют «на­це­лен­ны­ми с вы­шек вин­тов­ка­ми и хо­ло­сты­ми вы­стре­ла­ми. Па­да­ю­щих поды­ма­ют, раз­би­вая са­по­га­ми в кровь ли­цо»^[61].
В ба­ра­ке все ле­жат на бо­ку и по­вер­ты­ва­ют­ся по ко­ман­де; по­сре­дине уз­кий про­ход и двух­этаж­ные сплош­ные на­ры под низ­кой кры­шей. По вер­ти­каль­ной стой­ке ве­ре­ни­ца­ми пол­зут кло­пы, «как му­равьи по ство­лу по­лю­бив­ше­го­ся де­ре­ва»^[62], а на дво­ре мо­роз и ме­тель с про­ни­зы­ва­ю­щим, на­пи­тан­ным вла­гой вет­ром.
Отец Ни­кон, как при­го­во­рен­ный к неболь­шо­му сро­ку, часть ко­то­ро­го уже про­шла в след­ствен­ной тюрь­ме и пе­ре­сыл­ках, был остав­лен на По­по­вом ост­ро­ве, где ему при­ка­за­ли сто­ро­жить са­раи на мор­ском бе­ре­гу. Бе­лое мо­ре, кри­ки ча­ек и за­клю­чен­ных, ру­гань охра­ны и сто­ны му­чи­мых лю­дей. Все об­сто­я­тель­ства жиз­ни са­ми со­бой при­зы­ва­ли стре­мить­ся с моль­бою в став­шие еще бо­лее до­ро­ги­ми и близ­ки­ми объ­я­тия От­ча.
23 мая 1930 го­да Осо­бое Со­ве­ща­ние при Кол­ле­гии ОГПУ при­го­во­ри­ло иеро­мо­на­ха Ни­ко­на без про­ве­де­ния но­во­го след­ствия к трем го­дам ссыл­ки в Се­вер­ный край, и он был от­прав­лен в ссыл­ку в Ар­хан­гель­скую об­ласть.
За вре­мя за­клю­че­ния в ла­ге­ре отец Ни­кон за­бо­лел ту­бер­ку­ле­зом, и по при­бы­тии эта­па в Ар­хан­гельск врач ме­ди­цин­ской ко­мис­сии по­со­ве­то­вал ему об­ра­тить осо­бен­ное вни­ма­ние на со­сто­я­ние сво­е­го здо­ро­вья и про­сить­ся в ме­сто, бо­лее ему со­от­вет­ству­ю­щее. Отец Ни­кон, по­со­ве­то­вав­шись с мо­на­хом Ага­пи­том (Тау­бе)^[r], ска­зал: «Во­ля Бо­жия да со­вер­шит­ся». И не стал пред­при­ни­мать что-ли­бо для об­лег­че­ния сво­е­го по­ло­же­ния. Он был от­прав­лен в го­род Пи­не­гу и по­се­лил­ся в на­хо­дя­щей­ся в несколь­ких ки­ло­мет­рах от Пи­не­ги де­ревне Во­е­па­ла. Хо­зяй­ка до­ма, же­сто­кая по­жи­лая жен­щи­на, ви­де­ла в ссыль­ном мо­на­хе все­го лишь да­ро­во­го ра­бот­ни­ка и нещад­но за­став­ля­ла его ра­бо­тать. Ту­бер­ку­лез у от­ца Ни­ко­на стре­ми­тель­но раз­ви­вал­ся, и он чув­ство­вал се­бя все ху­же и ху­же. Хо­зяй­ке, од­на­ко, ка­за­лось, что ее жи­лец при­тво­ря­ет­ся и со­сто­я­ние его здо­ро­вья не так пло­хо, как он хо­чет по­ка­зать, и, невзи­рая на его са­мо­чув­ствие, она про­дол­жа­ла тре­бо­вать от него ис­пол­не­ния всех тя­же­лых ра­бот.
Иеро­мо­нах Ни­кон так опи­сал в пись­ме на­ча­ло сво­ей по­след­ней бо­лез­ни: «Бо­лезнь на­ча­лась вне­зап­но. Чув­ствуя се­бя здо­ро­вым, я по­шел ко­пать снег око­ло до­ма и по­чув­ство­вал боль в ве­нах боль­ной но­ги. Я все же несколь­ко по­ра­бо­тал и уто­мил­ся. Сра­зу за­бо­ле­ли все ве­ны, на­чи­ная от жи­во­та и до пя­ток. Я по­ло­жил ком­пресс, сме­рил тем­пе­ра­ту­ру – 40°. Ока­за­лось – кро­во­из­ли­я­ние. На сле­ду­ю­щие три дня тем­пе­ра­ту­ра бы­ла по­чти нор­маль­ная. Вдруг я по­чув­ство­вал боль в гру­ди, тем­пе­ра­ту­ра 40°, ко­то­рая бы­ла не бо­лее неде­ли. Я ле­жал до­воль­но дол­го, две или три неде­ли. Ве­ны пе­ре­ста­ли бо­леть, кро­во­из­ли­я­ние рас­со­са­лось, но ра­на, от­крыв­ша­я­ся немед­лен­но, про­шла толь­ко недав­но. Преж­не­го ды­ха­ния нет, оно не так сво­бод­но»^[63].
Отец Ни­кон до­брал­ся до вра­ча в боль­ни­це за шесть верст от де­рев­ни. Тот, осмот­рев его, ска­зал: «В лег­ких пло­хо, ту­бер­ку­лез».
В пись­ме к мо­на­хине Ам­вро­сии, на­хо­див­шей­ся то­гда в ссыл­ке в Ар­хан­гель­ской об­ла­сти, отец Ни­кон пи­сал: «Ожи­да­ние пе­ре­ме­ще­ния – это од­но из тя­же­лых усло­вий на­шей жиз­ни. Хо­те­ли и ме­ня, как мно­гих дру­гих, пе­ре­ме­стить, но я по­ка остал­ся по бо­лез­ни. Но бо­лезнь ме­ня не ра­ду­ет. Док­тор опре­де­лил ту­бер­ку­лез лег­ких. Ду­хом я спо­ко­ен. Ибо на все во­ля Бо­жия.
По­ка все необ­хо­ди­мое имею, а бу­ду­щее в ру­ках Бо­жи­их. Сла­ва Бо­гу за все. Ра­ду­юсь, что у те­бя хо­ро­шее на­стро­е­ние. Да, Гос­подь вра­зум­ля­ет нас и при­зы­ва­ет ко спа­се­нию...»^[64]
«В Пи­не­ге, кро­ме пай­ка, труд­но най­ти про­дук­ты пи­та­ния, и кто не по­лу­ча­ет по­сы­лок, ко­неч­но нуж­да­ет­ся, го­ло­да­ет. Ба­за­ра нет, толь­ко про­мен на ве­щи...
Тех, кто мо­жет ра­бо­тать, в лес по­сы­ла­ют и на дру­гие ра­бо­ты. Кто име­ет до­ку­мент о нера­бо­то­спо­соб­но­сти, то­го не по­сы­ла­ют на ра­бо­ту, а ку­да-ли­бо в де­рев­ню. По­даль­ше ста­ра­ют­ся, но бы­ва­ет, что и неда­ле­ко устра­и­ва­ют­ся.
Поч­та хо­дит ис­прав­но. Па­ек, по­лу­ча­е­мый без­ра­бот­ны­ми, ко­неч­но, недо­ста­точ­ный: 300 гр. хле­ба в день, 600 гр. пше­на на ме­сяц и 2 кг. ры­бы в ме­сяц, со­ли до­ста­точ­но, зи­мой пол-лит­ра ке­ро­си­на.
Кли­мат как в Ар­хан­гель­ске, толь­ко вет­ры прон­зи­тель­ные бы­ва­ют ча­сто. На­род ско­рее непри­вет­ли­вый, ма­ло со­чув­ству­ет.
Ово­щей и на про­мен по­чти не най­дешь, да­же кар­то­фе­ля. Не знаю, где как жи­вет­ся, и срав­ни­вать не мо­гу.
Бла­го­да­рю Гос­по­да, что до­се­ле под­креп­ля­ет внут­ренне и все для жиз­ни необ­хо­ди­мое по­сы­ла­ет. Сла­ва Бо­гу за все...»^[65]
В сво­ем по­след­нем пись­ме отец Ни­кон пи­сал: «Пре­по­доб­ный Фе­о­дор Сту­дит, сам быв­ший в ссыл­ке, ли­ку­ет и ра­ду­ет­ся за уми­ра­ю­щих в ссыл­ке. И мне при­хо­ди­ла мысль, что мы, ино­ки, от­рек­ши­е­ся от ми­ра, и ныне, хо­тя и неволь­но, про­во­дим ми­ро­от­ре­чен­ную жизнь. Так су­дил Гос­подь. На­ше де­ло – хра­нить се­бя в ве­ре и блю­сти се­бя от вся­ко­го гре­ха, а все осталь­ное вру­чить Бо­гу. Не по­сты­дит­ся на­де­ю­щий­ся на Гос­по­да...»^[66]
Хо­зяй­ка квар­ти­ры толь­ко по­сле по­след­не­го, быв­ше­го у него тя­же­ло­го при­сту­па, на­ко­нец по­ня­ла, что ссыль­ный иеро­мо­нах неиз­ле­чи­мо бо­лен, и то­гда ста­ла его из до­ма гнать: «Иди ку­да хо­чешь, ты ра­бо­тать не мо­жешь и мне не ну­жен, ко мне на квар­ти­ру про­сят­ся здо­ро­вые лю­ди, ко­то­рые бу­дут мне ра­бо­тать, а ты бо­лен. Еще по­мрешь, что я то­гда с то­бой бу­ду де­лать?».
В Ла­за­ре­ву суб­бо­ту, 4 ап­ре­ля 1931 го­да, жив­ший в со­сед­ней де­ревне Коз­ло­во ссыль­ный оп­тин­ский мо­нах Петр (Дра­чев) на­ве­стил от­ца Ни­ко­на.
Он уви­дел, что боль­ной отец Ни­кон ле­жит на двух сдви­ну­тых та­бу­рет­ках, в шап­ке, в ват­ном под­ряс­ни­ке и ва­лен­ках. В из­го­ло­вье сто­ит ме­шок со все­ми его ве­ща­ми.
– Что это зна­чит? – спро­сил мо­нах Петр.
– А это зна­чит – вы­ле­тай ку­да хо­чешь, – от­ве­тил отец Ни­кон и по­про­сил, чтобы мо­нах пе­ре­вез его к се­бе.
Тот вер­нул­ся в де­рев­ню Коз­ло­во, на­нял ло­шадь и пе­ре­вез от­ца Ни­ко­на. Окру­жен­ный за­бо­той, отец Ни­кон по­чув­ство­вал се­бя здесь несколь­ко луч­ше, он охот­но по­дол­гу бе­се­до­вал с мо­на­хом Пет­ром об Оп­ти­ной и о том бла­жен­ном вре­ме­ни, ко­гда был жив ста­рец Вар­со­но­фий. Но бо­лезнь неот­ступ­но бра­ла свое, и отец Ни­кон все бо­лее и бо­лее сла­бел^[67]. Он ча­сто вспо­ми­нал о ду­хов­ных де­тях; по­ми­ная их, он всех бла­го­слов­лял, ино­гда вы­ра­жая вслух же­ла­ние по­ви­дать­ся со все­ми, но тут же и до­бав­лял: но да бу­дет на то во­ля Бо­жия... и окан­чи­вал: «иные же за­му­че­ны бы­ли, не при­няв­шие осво­бож­де­ния, дабы по­лу­чить луч­шее вос­кре­се­ние» (Евр.11,35)^[68].
Ду­хов­ная дочь от­ца Ни­ко­на так за­пи­са­ла о его бо­лез­ни и по­след­них днях жиз­ни: «В суб­бо­ту 14 [27] июня был при­гла­шен док­тор для успо­ко­е­ния боль­но­го. Док­тор вни­ма­тель­но вы­слу­шал ба­тюш­ку и “во уте­ше­ние” ска­зал: “Ни­ка­кой ско­ро­теч­ной ча­хот­ки нет, сла­бость – яв­ле­ние вре­мен­ное, все прой­дет”. А мне док­тор пря­мо ска­зал: “У ба­тюш­ки цве­ту­щий ту­бер­ку­лез, то есть в пол­ном рас­цве­те, в пол­ном раз­га­ре, и все уже кон­че­но, жи­вет он толь­ко по­то­му, что у него серд­це здо­ро­вое”.
Сло­ва док­то­ра, ска­зан­ные ба­тюш­ке, по-ви­ди­мо­му, успо­ко­и­ли и уте­ши­ли его, так как по­сле это­го он на­чал да­же ду­мать про­сить о по­да­че за­яв­ле­ния о пе­ре­во­де его в бо­лее бла­го­при­ят­ную в кли­ма­ти­че­ском от­но­ше­нии мест­ность.
Вре­мя шло, а ба­тюш­ка все сла­бел, но, несмот­ря на это, ко­гда он чув­ство­вал се­бя луч­ше, соб­ствен­но­руч­но пи­сал, хо­тя и с тру­дом, крат­кие за­пис­ки неко­то­рым сво­им ду­хов­ным де­тям, неко­то­рым пи­сал по несколь­ко слов на их пись­мах, неко­то­рым дик­то­вал за­пис­ки и соб­ствен­но­руч­но под­пи­сы­вал. 20 июня [3 июля] по­про­сил лист бу­ма­ги и хо­тел что-то на­пи­сать, но сла­бость не поз­во­ли­ла мно­го пи­сать, на­пи­сал лишь две строч­ки: “Ка­кая кра­со­та в ду­хов­ных кни­гах”»^[69].
4 июля отец Ни­кон уже со­вер­шен­но осла­бел. 8 июля в 12 ча­сов дня его при­ча­стил ар­хи­манд­рит Ни­ки­та (Ку­роч­кин) и про­чи­тал ка­нон на ис­ход ду­ши. Иеро­мо­нах Ни­кон (Бе­ля­ев) скон­чал­ся ве­че­ром 8 июля 1931 го­да и был по­гре­бен на де­ре­вен­ском клад­би­ще в без­вест­ной ныне мо­ги­ле.

Игу­мен Да­мас­кин (Ор­лов­ский)
«Жи­тия но­во­му­че­ни­ков и ис­по­вед­ни­ков Рос­сий­ских ХХ ве­ка. Июнь».
Тверь. 2008. С. 463-501

При­ме­ча­ния
^[a] Пре­по­доб­ный Вар­со­но­фий Оп­тин­ский (в ми­ру Па­вел Ива­но­вич Пли­хан­ков); па­мять 1/14 ап­ре­ля.
^[b] Лав­рен­тий Ива­но­вич и его су­пру­га Ма­рия Сте­па­нов­на скон­ча­лись в 1902 го­ду, Мит­ро­фан Ни­ко­ла­е­вич – в 1903-м // АОП. Фонд но­во­му­че­ни­ков и ис­по­вед­ни­ков.
^[c] Пре­по­доб­ный Ана­то­лий Оп­тин­ский, Стар­ший (в ми­ру Алек­сей Мо­и­се­е­вич Зер­ца­лов), иерос­хи­мо­нах; па­мять 25 ян­ва­ря/7 фев­ра­ля.
^[d] Ср. 2 Кор. 3, 6.
^[e] Име­ет­ся в ви­ду ста­рец Ана­то­лий (Зер­ца­лов).
^[f] Пре­по­доб­ный Вар­на­ва Геф­си­ман­ский (в ми­ру Ва­си­лий Ильич Мер­ку­лов), иерос­хи­мо­нах, мест­но­чти­мый свя­той Мос­ков­ской епар­хии; па­мять 17 фев­ра­ля/2 мар­та.
^[g] В то вре­мя епи­скоп Ка­луж­ский.
^[h] Пре­по­доб­но­му­че­ник Иса­а­кий Оп­тин­ский (в ми­ру Иван Ни­ко­ла­е­вич Бо­б­ра­ков); па­мять 26 де­каб­ря/8 ян­ва­ря.
^[i] Пре­по­доб­ный Ана­то­лий Оп­тин­ский, Млад­ший (в ми­ру Алек­сандр Алек­се­е­вич По­та­пов); па­мять 30 июля/12 ав­гу­ста.
^[j] Пре­по­доб­ный Нек­та­рий Оп­тин­ский (в ми­ру Ни­ко­лай Ти­хо­нов), иерос­хи­мо­нах; па­мять 29 ап­ре­ля/ 12 мая.
^[k] Пре­по­доб­но­му­че­ник Се­ра­фим Оп­тин­ский (в ми­ру Сте­фан Гри­горь­е­вич Гу­щин); па­мять 10/23 но­яб­ря.
^[l] Как врач.
^[m] Свя­щен­но­му­че­ник Петр (Пав­луш­ков); па­мять 10/23 но­яб­ря.
^[n] Свя­щен­но­ис­по­вед­ник Петр (Чель­цов); па­мять 30 ав­гу­ста/12 сен­тяб­ря.
^[o] Свя­щен­но­му­че­ник Иоанн (Реч­кин); па­мять 20 ок­тяб­ря/2 но­яб­ря.
^[p] Осве­до­ми­тель Май­ский – быв­ший оп­тин­ский по­слуш­ник Ти­хон Плет­нев, по­сту­пил в Оп­ти­ну пу­стынь в 1912 го­ду; неко­то­рое вре­мя жил вме­сте с ке­лей­ни­ком стар­ца Нек­та­рия Пет­ром Швы­ре­вым; при со­вет­ской вла­сти стал слу­жить осве­до­ми­те­лем, да­вая в ОГПУ све­де­ния об оп­тин­ской бра­тии и со­при­ка­сав­ших­ся с нею ми­ря­нах; 28 мая 1927 го­да он по хо­да­тай­ству ОГПУ был вос­ста­нов­лен в граж­дан­ских пра­вах [ГАКО. Ф. Р-26, оп. 1, д. 825, л. 439 об.]; осе­нью 1937 го­да он был аре­сто­ван вме­сте с дру­ги­ми мо­на­ха­ми; 5 де­каб­ря 1937 го­да все аре­сто­ван­ные мо­на­хи бы­ли рас­стре­ля­ны, а по­слуш­ник Ти­хон пе­ре­ве­ден в смо­лен­скую тюрь­му ка­мер­ным осве­до­ми­те­лем; через год, 5 ян­ва­ря 1939 го­да, ру­ко­вод­ство НКВД по Смо­лен­ской об­ла­сти при­ня­ло ре­ше­ние о его осво­бож­де­нии // УФСБ Рос­сии по Ка­луж­ской обл. Д. П-12918, л. 191.
^[q] Име­ют­ся в ви­ду ша­мор­дин­ские мо­на­хи­ни, на­зван­ные так иеро­мо­на­хом Гу­ри­ем по име­ни Сер­гея Пав­ло­ви­ча Пер­ло­ва (1836-1910) – из­вест­но­го ча­е­тор­гов­ца, бла­го­тво­ри­те­ля и стро­и­те­ля Ша­мор­дин­ско­го мо­на­сты­ря.
^[r] Пре­по­доб­но­ис­по­вед­ник Ага­пит Оп­тин­ский (в ми­ру Ми­ха­ил Ми­хай­ло­вич Тау­бе); па­мять 5/18 июля.

^[1] Днев­ник по­слуш­ни­ка Ни­ко­лая Бе­ля­е­ва (пре­по­доб­но­го оп­тин­ско­го стар­ца Ни­ко­на). М., 2004. С. 429.
^[2] Там же.
^[3] Впо­след­ствии все они, кро­ме от­ца Ни­ко­на, во вре­мя го­не­ний на Цер­ковь в 1930-х го­дах по­те­ря­ли ве­ру – од­ни по­то­му, что серд­це не взрых­ли­ли тру­дом и по­то­му во вре­мя скор­би и го­не­ний за сло­во от­па­ли от Бо­га, дру­гие – по­то­му, что се­ме­на, по­се­ян­ные ро­ди­те­ля­ми и Цер­ко­вью, бы­ли за­глу­ше­ны тер­ни­я­ми жи­тей­ских по­пе­че­ний и сла­стей, тре­тьи – как Алек­сей, по­ра­бо­тил­ся стра­стью ви­но­пи­тия и окон­чил жизнь са­мо­убий­ством. Во­ис­ти­ну, сам че­ло­век вы­би­ра­ет свою до­ро­гу. И свет Бо­же­ствен­ный, ес­ли ты сам за­гра­дил­ся от него, по­ра­бо­тив­шись ми­ру и его злу, не смо­жет про­ник­нуть в те­бя на­силь­но.
^[4] Днев­ник по­слуш­ни­ка Ни­ко­лая Бе­ля­е­ва (пре­по­доб­но­го оп­тин­ско­го стар­ца Ни­ко­на). М., 2004. С. 421.
^[5] Там же. С. 47.
^[6] Днев­ник по­слуш­ни­ка Ни­ко­лая Бе­ля­е­ва (пре­по­доб­но­го оп­тин­ско­го стар­ца Ни­ко­на). М., 2004. С. 193.
^[7] Там же. С. 114-115.
^[8] Там же. С. 165-166.
^[9] Там же. С. 240-241.
^[10] Там же. С. 227.
^[11] Там же. С. 30-31.
^[12] Там же. С. 31.
^[13] Там же. С. 36.
^[14] Там же. С. 31.
^[15] Там же.
^[16] Не то слу­чи­лось с бра­том Ни­ко­лая, Ива­ном. Он ушел из Оп­ти­ной пу­сты­ни сна­ча­ла в ар­мию, а за­тем в мир. Впо­след­ствии, на склоне лет и раз­би­той, ис­ко­вер­кан­ной жиз­ни, пы­та­ясь разо­брать­ся в при­чи­нах про­ис­шед­шей с ним бе­ды, он пи­сал: «...Го­ре мое на­ча­лось с то­го, что я ни­ко­му (да­же и стар­цу) не го­во­рил о неко­то­рых сво­их ис­ку­ше­ни­ях. Прав­да, я был чист, но слу­жил со­блаз­ном дру­гим... Оно мог­ло бы быть для ме­ня и без­греш­но, ес­ли бы я не осуж­дал и не за­зи­рал дру­гих и при­том не ма­лых лю­дей. А ко­го в чем осу­дишь – неиз­беж­но в том же осуж­ден бу­дешь!..» // АОП. Фонд но­во­му­че­ни­ков и ис­по­вед­ни­ков. Во вре­мя сво­ей по­езд­ки на Афон Иван был по­стри­жен ке­лей­но в мо­на­ше­ство // ГАКО. Ф. 33, оп. 2, д. 1927, л. 634. Пре­зрев дан­ные им обе­ты, Иван ушел в мир и же­нил­ся на де­вуш­ке, ко­то­рая ес­ли и име­ла вна­ча­ле ве­ру, то быст­ро по­те­ря­ла ее. От­вер­нув­шись от Хри­ста и от Церк­ви, Иван все­це­ло по­гру­зил­ся в мир­ские за­бо­ты, стре­мясь до­стиг­нуть ма­те­ри­аль­но­го бла­го­по­лу­чия, до­бить­ся успе­хов в ка­рье­ре. Он стал вы­сту­пать с ате­и­сти­че­ски­ми лек­ци­я­ми, и ес­ли обыч­ный лек­тор мог удер­жи­вать вни­ма­ние слу­ша­те­лей не бо­лее 10-15 ми­нут, то Ива­ну уда­ва­лось за­ни­мать их вни­ма­ние по це­ло­му ча­су.
Мать его, Ве­ра Лав­рен­тьев­на, скон­ча­лась в 1926 го­ду, и отец Ни­кон от­пе­вал ее. «Гроб, – вспо­ми­нал впо­след­ствии Иван Мит­ро­фа­но­вич, – вы­но­си­ли че­ты­ре... бра­та: Вла­ди­мир, я, Мит­ро­фан и Алек­сей. По­сле по­гре­бе­ния я по­чти сра­зу ушел на су­деб­ное за­се­да­ние (в то вре­мя я был на­род­ным су­дьей) и по­чти ни­че­го не уда­лось мне го­во­рить с бра­том. Да я в то вре­мя не очень это­го и хо­тел. Боль­ше я бра­та не ви­дел и не пе­ре­пи­сы­вал­ся с ним. Да­же и не знал тол­ком, где он и что с ним. Как же это мо­жет не ле­жать тяж­ким бре­ме­нем на ду­ше мо­ей...» // АОП. Фонд но­во­му­че­ни­ков и ис­по­вед­ни­ков.
Не вос­пи­ты­ва­ли они с же­ной в ве­ре и дочь, да­же и не по­ми­на­ли до­ма о Бо­ге. Икон в до­ме не бы­ло, и книг ду­хов­ных так­же. Ехав­шая к от­цу Ни­ко­ну в 1931 го­ду жен­щи­на за­шла к Ива­ну Мит­ро­фа­но­ви­чу спро­сить, не хо­чет ли он по­мочь бра­ту, но Иван то­гда на­столь­ко уже ду­хов­но ослеп, что встре­тил ее хо­лод­но, с ка­мен­ным серд­цем, по­дав в по­мощь лишь несколь­ко руб­лей. Слу­чай­ная встре­ча с оде­тым в мо­на­ше­ское че­ло­ве­ком, зна­ко­мым по Оп­ти­ной, во дво­ре до­ма на гла­зах со­се­дей при­ве­ла Ива­на Мит­ро­фа­но­ви­ча в ужас, об­на­ру­жив все его то­гдаш­нее ма­ло­ду­шие.
Но все воз­вра­ща­ет­ся на кру­ги своя. Как бы че­ло­век ни за­го­ра­жи­вал­ся и ни от­ка­зы­вал­ся от Бо­га, как бы ни за­ти­рал и ни за­тап­ты­вал за­по­ве­ди Бо­жии, про­пи­сан­ные в его серд­це, они ог­нен­ным пла­ме­нем про­сту­па­ли и жгли, как буд­то неуга­си­мый огонь ге­ен­ский уже на­чи­нал охва­ты­вать ду­шу. Ко­гда Ива­ну Мит­ро­фа­но­ви­чу пе­ре­ва­ли­ло за шесть­де­сят, он сно­ва вер­нул­ся к Бо­гу, но как горь­ко и му­чи­тель­но бы­ло осо­зна­вать, что со­рок лет про­шли да­ром, бы­ли на­пол­не­ны ис­клю­чи­тель­но гре­хом и стра­стя­ми. И как умо­лить Бо­га о про­ще­нии за жизнь, столь дол­го оскорб­ляв­шую Бо­га? Бу­дучи уже ста­ри­ком, он вос­ста­но­вил от­но­ше­ния с ду­хов­ны­ми детьми от­ца Ни­ко­на. Он пи­сал им: «...Мой страш­ный про­вал, ко­то­рый был в мо­ей жиз­ни, ужас­но му­ча­ет ме­ня. Мно­го я сам до сих пор не по­ни­маю из то­го, что бы­ло в то вре­мя это­го пле­не­ния ва­ви­лон­ско­го... Тя­же­ло мне! Прав­да, я ис­кренне, го­ря­чо и чест­но при­нес по­ка­я­ние Гос­по­ду Ми­ло­серд­но­му, и по­ис­ти­не я ощу­тил, что по­лу­чил про­ще­ние, но это не все... ведь вся­кий грех, вся­кое пре­ступ­ле­ние, дол­го вла­дев­шее серд­цем и умом, тем и страш­нее, что остав­ля­ет след по се­бе, та­кие стра­сти, что они яко бре­мя тяж­кое отя­го­те­ша на мне... Те­перь как-то осо­бен­но я скорб­лю, что я ото­шел от тех лю­дей, тех пра­вед­ни­ков, ко­то­рые бы­ли мне ко­гда-то са­мы­ми до­ро­ги­ми в мо­ей жиз­ни. Я го­во­рю о бра­те, от­це Ни­коне, и об от­це Ки­рил­ле Злен­ко. До­ро­же их у ме­ня в жиз­ни ни­ко­го не бы­ло. И тем не ме­нее я со­вер­шен­но ото­рвал­ся от них. Это ме­ня страш­но му­ча­ет! Все, что свя­за­но с их па­мя­тью, мне ныне ста­ло так до­ро­го!..» // АОП. Фонд но­во­му­че­ни­ков и ис­по­вед­ни­ков.
«...Жизнь моя так изуро­до­ва­лась, что я не мо­гу да­же ча­сто пе­ре­пи­сы­вать­ся с близ­ки­ми серд­цу мо­е­му. А ведь ду­ша то­гда, как пти­ца в клет­ке, так и рвет­ся к воз­ду­ху ду­хов­но­му, к бе­се­дам сер­деч­ным в Гос­по­де...» // АОП. Фонд но­во­му­че­ни­ков и ис­по­вед­ни­ков.
«...дол­го я бро­дил в стране да­ле­че, уяз­вих­ся, урáних­ся... И как труд­но ис­це­лить­ся от по­ис­ти­не неис­цель­ных язв! Труд­но и от се­бя са­мо­го, труд­но и от той об­ста­нов­ки, в ко­то­рой при­хо­дит­ся жить. На кон­вер­те я по­ста­вил адрес (на ко­то­рый и про­шу пи­сать мне) од­ной Бо­жи­ей ста­ри­цы, а не свой до­маш­ний, так как пись­ма, при­хо­дя­щие на мое имя, ес­ли толь­ко не по­па­да­ют пря­мо в мои ру­ки, то во­об­ще до ме­ня не до­хо­дят. Этим пу­тем мои до­маш­ние хо­тят огра­дить ме­ня от об­ще­ния с ве­ру­ю­щи­ми. Толь­ко ко­гда до­ма ни­ко­го нет, я сво­бо­ден. Но как? Икон по­ве­сить нель­зя (не го­во­ря уже о лам­па­де!); книж­ки ду­хов­ные дер­жу не до­ма, а у дру­га, так как бо­юсь их уни­что­же­ния (что уже и бы­ло)...
Меж­ду тем мне очень хо­чет­ся жить как сле­ду­ет, и в част­но­сти вос­ста­но­вить то, оп­тин­ское, что я так безум­но утра­тил!..» // АОП. Фонд но­во­му­че­ни­ков и ис­по­вед­ни­ков.
«...Моя Н.Н. [су­пру­га Ива­на Мит­ро­фа­но­ви­ча На­деж­да Ни­ко­ла­ев­на], к скор­би мо­ей, все боль­ше от­хо­дит от Бо­га под вли­я­ни­ем чте­ния и теле­ви­зо­ра...» // АОП. Фонд но­во­му­че­ни­ков и ис­по­вед­ни­ков.
«...И каж­дый день при­но­сит но­вые бо­лез­ни, но­вые гре­хи, бре­мя уве­ли­чи­ва­ет­ся, а вре­мя со­кра­ща­ет­ся. Страш­но и по­ду­мать, сколь­ко дра­го­цен­но­го вре­ме­ни по­губ­ле­но для веч­но­сти, сколь­ко за это вре­мя уко­ре­ни­лось стра­стей и как ма­ло оста­лось вре­ме­ни для по­ка­я­ния!..» // АОП. Фонд но­во­му­че­ни­ков и ис­по­вед­ни­ков.
«...Моя же­на, ко­то­рая луч­ше всех зна­ет мои недо­стат­ки, ча­сто бра­нит ме­ня. Ино­гда за де­ло, а то и так – от­во­дит на мне все свои невзго­ды и по служ­бе, и по до­му. Бы­ва­ет это и нев­тер­пеж. А как по­раз­мыс­лю се­рьез­но, то ви­жу, что толь­ко она од­на воз­да­ет мне долж­ное в это вре­мя (по­чти каж­дый день)...» // АОП. Фонд но­во­му­че­ни­ков и ис­по­вед­ни­ков.
В кон­це кон­цов же­на Ива­на Мит­ро­фа­но­ви­ча, до­став­ляв­шая ему в по­след­ние го­ды мно­го пе­ре­жи­ва­ний, умер­ла. Но ее смерть при­нес­ла еще гор­шие стра­да­ния, по­то­му что и в без­бо­же­стве же­ны он так­же был ви­но­ват. Омра­чен­ный ма­ло­ду­ши­ем и по­гло­щен­ный тем­ной пу­чи­ной стра­стей, он ведь ни­че­го и не сде­лал для про­буж­де­ния в ее ду­ше ве­ры. Он пи­сал ду­хов­ным де­тям от­ца Ни­ко­на: «...Про­жил я со сво­ей же­ной по­чти пять­де­сят три го­да. Бы­ла она че­ло­ве­ком слиш­ком пря­мым и по­то­му ча­сто гру­бым, но она все­гда бы­ла чест­ной и ис­крен­ней. Ей за­ду­ри­ли го­ло­ву без­бо­жи­ем... С каж­дым днем я все боль­ше и боль­ше убеж­да­юсь, что На­дя ве­ро­ва­ла серд­цем все­гда, и все боль­ше и боль­ше чув­ствую я свою ви­ну пе­ред ней, что не су­мел раз­дуть в ней ис­кор­ку ве­ры в пла­мень. А ведь он го­рел в ней в ее юно­сти! Те­перь это мое по­сто­ян­ное горь­кое, тяж­кое и скорб­ное, и по­ка­ян­ное (за­поз­да­лое!) чув­ство...» // АОП. Фонд но­во­му­че­ни­ков и ис­по­вед­ни­ков.
Воз­вра­ще­нию Ива­на Мит­ро­фа­но­ви­ча в Цер­ковь по­слу­жил и отец Ра­фа­ил (Шей­чен­ко), ко­то­рый в 1957 го­ду пи­сал ему: «Же­ла­ние Ва­ше знать о мно­гом об­щем, до­ро­гом на­шим серд­цам по­буж­да­ет мою к Вам лю­бовь про­сить Вас по­жа­ло­вать под кров мо­е­го недо­сто­ин­ства в лю­бое вре­мя, где мы уста ко устом вспом­ним бы­лое и вы­ска­жем свои ду­мы. Я бу­ду весь­ма рад за­клю­чить Вас в свои объ­я­тия как со­бра­та о Хри­сте и бра­та, бли­жай­ше­го из всех оп­тин­ских ино­ков, до­ро­го­го и неза­бвен­но­го ба­тюш­ки от­ца Ни­ко­на... Да да­ру­ет и нам Гос­подь по­ка­ян­ное серд­це Зак­хея мы­та­ря, воз­вра­ще­ние, яко еван­гель­ско­го блуд­но­го сы­на, в объ­я­тия От­ча и ми­лость про­ще­ния» // АОП. Фонд но­во­му­че­ни­ков и ис­по­вед­ни­ков.
Иван Мит­ро­фа­но­вич Бе­ля­ев скон­чал­ся в 1969 го­ду. Неза­дол­го до смер­ти он тя­же­ло за­бо­лел, и его дочь Та­и­сия, из­му­чен­ная ухо­дом за от­цом во вре­мя его бо­лез­ни, по­ло­жи­ла его в боль­ни­цу, где он через три дня скон­чал­ся в твер­дой па­мя­ти, тво­ря крест­ное зна­ме­ние. Его от­пе­ва­ли в хра­ме, а за­тем, в со­от­вет­ствии с его при­жиз­нен­ны­ми рас­по­ря­же­ни­я­ми, те­ло со­жгли в кре­ма­то­рии, а ур­ну с пра­хом по­ло­жи­ли в мо­ги­лу ро­ди­те­лей в Дон­ском мо­на­сты­ре.
^[17] Днев­ник по­слуш­ни­ка Ни­ко­лая Бе­ля­е­ва (пре­по­доб­но­го оп­тин­ско­го стар­ца Ни­ко­на). М., 2004. С. 73.
^[18] Там же. С. 83-84.
^[19] Иеро­мо­нах Ни­кон (Бе­ля­ев). Днев­ник по­след­не­го ду­хов­ни­ка Оп­ти­ной пу­сты­ни. СПб., 1994. С. 70.
^[20] Днев­ник по­слуш­ни­ка Ни­ко­лая Бе­ля­е­ва (пре­по­доб­но­го оп­тин­ско­го стар­ца Ни­ко­на). М., 2004. С. 221.
^[21] Там же. С. 268.
^[22] Там же. С. 290-291.
^[23] Там же. С. 221-222.
^[24] Там же. С. 226-227.
^[25] Там же. С. 338-339.
^[26] Там же. С. 340.
^[27] Там же. С. 375.
^[28] Там же.
^[29] Там же.
^[30] Там же. С. 333.
^[31] Там же. С. 351.
^[32] Там же. С. 361-362.
^[33] Оп­тин­ский аль­ма­нах. № 1. Вве­ден­ский став­ро­пи­ги­аль­ный муж­ской мо­на­стырь Оп­ти­на Пу­стынь, 2007. С. 57.
^[34] ГАКО. Ф. 1267, оп. 1, д. 4, л. 9.
^[35] Там же. Д. 2, л. 18.
^[36] Там же. Л. 21.
^[37] Там же. Д. 1, л. 9, 15.
^[38] Там же. Ф. Р-42, оп. 1, д. 2144, л. 4.
^[39] Иеро­мо­нах Ни­кон (Бе­ля­ев). Днев­ник по­след­не­го ду­хов­ни­ка Оп­ти­ной пу­сты­ни. СПб., 1994. С. 180-181.
^[40] Там же. С. 184-186.
^[41] Оп­тин­ский аль­ма­нах. № 1. Вве­ден­ский став­ро­пи­ги­аль­ный муж­ской мо­на­стырь Оп­ти­на Пу­стынь, 2007. С. 62.
^[42] Иеро­мо­нах Ни­кон (Бе­ля­ев). Днев­ник по­след­не­го ду­хов­ни­ка Оп­ти­ной пу­сты­ни. СПб., 1994. С. 224.
^[43] Оп­тин­ский аль­ма­нах. № 1. Вве­ден­ский став­ро­пи­ги­аль­ный муж­ской мо­на­стырь Оп­ти­на Пу­стынь, 2007. С. 62.
^[44] Мо­на­хи­ня Ам­вро­сия (Обе­ру­че­ва). Ис­то­рия од­ной ста­руш­ки. М., 2005. С. 332-334.
^[45] Иеро­мо­нах Ни­кон (Бе­ля­ев). Днев­ник по­след­не­го ду­хов­ни­ка Оп­ти­ной пу­сты­ни. СПб., 1994. С. 188-189, 191-192.
^[46] Там же. С. 192.
^[47] Оп­тин­ский аль­ма­нах. № 1. Вве­ден­ский став­ро­пи­ги­аль­ный муж­ской мо­на­стырь Оп­ти­на Пу­стынь, 2007. С. 63-64.
^[48] Иеро­мо­нах Ни­кон (Бе­ля­ев). Днев­ник по­след­не­го ду­хов­ни­ка Оп­ти­ной пу­сты­ни. СПб., 1994. С. 277.
^[49] Там же. С. 220.
^[50] Там же. С. 239.
^[51] Оп­тин­ский аль­ма­нах. № 1. Вве­ден­ский став­ро­пи­ги­аль­ный муж­ской мо­на­стырь Оп­ти­на Пу­стынь, 2007. С. 111-112.
^[52] УФСБ Рос­сии по Ка­луж­ской обл. Д. П-12918, л. 245.
^[53] Там же. Л. 243.
^[54] Там же. Л. 244.
^[55] ГАКО. Ф. 903, оп. 2, д. 38, л. 10 об.
^[56] УФСБ Рос­сии по Ка­луж­ской обл. Д. П-16298, л. 2-3.
^[57] Там же. Л. 100.
^[58] Там же. Л. 273 об-275.
^[59] Там же. Л. 282.
^[60] Вол­ков Олег. По­гру­же­ние во тьму. М., 1998. С. 62.
^[61] Там же. С. 63.
^[62] Там же. С. 65.
^[63] Иеро­мо­нах Ни­кон (Бе­ля­ев). Днев­ник по­след­не­го ду­хов­ни­ка Оп­ти­ной пу­сты­ни. СПб., 1994. С. 295-296.
^[64] Там же. С. 293.
^[65] Там же. С. 296-297.
^[66] Там же. С. 298.
^[67] Оп­тин­ский аль­ма­нах. № 1. Вве­ден­ский став­ро­пи­ги­аль­ный муж­ской мо­на­стырь Оп­ти­на пу­стынь, 2007. С. 33-34.
^[68] АОП. Фонд но­во­му­че­ни­ков и ис­по­вед­ни­ков. Пись­ма мо­на­ха Пет­ра (Дра­че­ва).
^[69] Иеро­мо­нах Ни­кон (Бе­ля­ев). Днев­ник по­след­не­го ду­хов­ни­ка Оп­ти­ной пу­сты­ни. СПб., 1994. С. 300.