По­след­няя про­по­ведь в Иеру­са­лим­ском хра­ме: «Ке­са­рю – ке­са­ре­во»

При­бли­жа­ясь к дням Сво­их стра­да­ний, Гос­подь был осо­бен­но бли­зок и от­кро­ве­нен со Сво­и­ми уче­ни­ка­ми. Я уже не на­зы­ваю вас ра­ба­ми, ибо раб не зна­ет, что де­ла­ет гос­по­дин его; но Я на­звал вас дру­зья­ми, по­то­му что ска­зал вам все, что слы­шал от От­ца Мо­е­го (Ин.15:15), – го­во­рил в этот день Спа­си­тель апо­сто­лам. Те­перь Он уже не при­кро­вен­но, но с осо­бен­ной яс­но­стью воз­ве­щал им о том, что Ему на­доб­но по­стра­дать, чтобы та­ким об­ра­зом при­го­то­вить их к Сво­им стра­да­ни­ям: Вы зна­е­те, что через два дня бу­дет Пас­ха, и Сын Че­ло­ве­че­ский пре­дан бу­дет на рас­пя­тие (Мф.26:2).

Вме­сте с тем, в Ве­ли­кий втор­ник Хри­стос по­след­ний раз про­по­ве­до­вал пе­ред на­ро­дом в Иеру­са­лим­ском хра­ме, со­от­вет­ствен­но Его про­по­ведь име­ла осо­бен­ное зна­че­ние. Раз­мыш­ляя о еван­гель­ском чте­нии это­го дня, свя­ти­тель Фе­о­фан За­твор­ник за­ме­ча­ет: «До­ста­точ­но бы­ло толь­ко вы­слу­шать все это со вни­ма­ни­ем, чтоб уве­рить­ся, что Он есть ис­тин­ный Спас ми­ру – Хри­стос, и по­ко­рить­ся Его за­по­ве­дям и уче­нию». Мы мо­жем лишь крат­ко оста­но­вить­ся на неко­то­рых мо­мен­тах это­го еван­гель­ско­го по­вест­во­ва­ния.

Ночь на втор­ник Иисус Хри­стос так­же про­вел в Вифа­нии, и во втор­ник утром опять при­шел во храм Иеру­са­лим­ский и мно­го учил во хра­ме и вне хра­ма (Мф.24:1). Фа­ри­сеи, уже окон­ча­тель­но ре­шив­ши­е­ся на убий­ство Хри­ста, не пре­ми­ну­ли вос­поль­зо­вать­ся мо­мен­том и уло­вить Спа­си­те­ля в сло­вах, спро­во­ци­ро­вав Его на от­вет, ко­то­рый неиз­беж­но ли­бо при­вел бы к воз­му­ще­нию на­ро­да, ли­бо стал бы по­во­дом для по­ли­ти­че­ско­го до­но­са рим­ским вла­стям. Их ли­це­ме­рие при этом до­стиг­ло по­чти ка­ри­ка­тур­ной фор­мы: ма­ло то­го, что они, рев­ни­те­ли За­ко­на и на­цио­на­ли­сты, не по­гну­ша­лись для осу­ществ­ле­ния за­мыс­лов со­ю­зом с пред­ста­ви­те­ля­ми оди­оз­ней­шей сек­ты иро­ди­ан, по су­ти де­ла, по­соб­ни­ка­ми рим­ских ок­ку­пан­тов, фа­ри­сеи на­ча­ли свою речь уди­ви­тель­но фаль­ши­вы­ми и льсти­вы­ми сло­ва­ми: Учи­тель! мы зна­ем, что Ты спра­вед­лив, и ис­тин­но пу­ти Бо­жию учишь, и не за­бо­тишь­ся об уго­жде­нии ко­му-ли­бо, ибо не смот­ришь ни на ка­кое ли­це (Мф.22:16). Те же лю­ди недав­но го­во­ри­ли о Хри­сте: Он не от Бо­га (Ин.9:16), Он об­ма­ны­ва­ет на­ро­ды (Ин.7:12); и да­же: Ты са­ма­ря­нин, и бес в Те­бе (Ин.8:48), но те­перь им ка­за­лось, что они при­ду­ма­ли во­прос, ко­то­рый при лю­бом от­ве­те по­гу­бит Иису­са, и льсти­вы­ми сло­ва­ми пы­та­лись сде­лать так, чтобы Он не ушел от от­ве­та.

Фа­ри­сеи спро­си­ли Хри­ста: как Те­бе ка­жет­ся? поз­во­ли­тель­но ли да­вать по­дать ке­са­рю, или нет? (Ин.8:49). Лу­кав­ство во­про­са за­клю­ча­лось в том, что, ес­ли бы Спа­си­тель от­ве­тил: да, – то фа­ри­сеи об­ви­ни­ли бы Его пе­ред на­ро­дом в под­держ­ке рим­ских ок­ку­пан­тов, а ес­ли: нет, – то до­нес­ли бы на Него вла­стям как на мя­теж­ни­ка. Иисус от­ве­тил очень муд­ро и про­сто: Он по­про­сил при­не­сти рим­скую мо­не­ту, ди­на­рий, на ко­то­рой бы­ло от­че­ка­не­но изо­бра­же­ние им­пе­ра­то­ра, ке­са­ря, и ска­зал свою зна­ме­ни­тую фра­зу: итак от­да­вай­те ке­са­ре­во ке­са­рю, а Бо­жие Бо­гу (Мф.22:21). Кро­ме глу­бо­ко­го ду­хов­но­го смыс­ла (о том, что свет­ская власть не име­ет пра­ва вме­ши­вать­ся в де­ла ве­ры, а уче­ние Хри­сто­во вы­ше лю­бой по­ли­ти­че­ской идео­ло­гии), эти сло­ва име­ли и неоспо­ри­мую жи­тей­скую прав­ду: раз Иудея до­пус­ка­ла хож­де­ние на сво­ей тер­ри­то­рии рим­ской мо­не­ты и соб­ствен­но яв­ля­лась ча­стью Рим­ской им­пе­рии, есте­ствен­но, она долж­на бы­ла под­чи­нять­ся рим­ским за­ко­нам и пла­тить по­да­ти. Да и сам ди­на­рий, со­глас­но ан­тич­но­му пра­во­во­му со­зна­нию, в неко­то­ром смыс­ле, дей­стви­тель­но при­над­ле­жал им­пе­ра­то­ру: изо­бра­же­ние ке­са­ря яв­ля­ет­ся зна­ком то­го, что мо­не­та от­че­ка­не­на от его име­ни, и он, со­от­вет­ствен­но, яв­ля­ет­ся вер­хов­ным соб­ствен­ни­ком всей де­неж­ной мас­сы им­пе­рии. Иудею, тем бо­лее, стран­но бы­ло бы стре­мить­ся со­хра­нить у се­бя мо­не­ты с язы­че­ским изо­бра­же­ни­ем обо­жеств­ля­е­мо­го им­пе­ра­то­ра. Че­ло­ве­че­ское лу­кав­ство в оче­ред­ной раз не смог­ло про­ти­во­сто­ять бо­же­ствен­ной муд­ро­сти.

Ин­три­ги фа­ри­се­ев да­ли по­вод Спа­си­те­лю об­ра­тить­ся к на­ро­ду с очень важ­ной ре­чью. В сво­ей про­по­ве­ди Хри­стос ука­зал на те страш­ные изъ­я­ны в ре­ли­ги­оз­ной жиз­ни из­ра­иль­ско­го на­ро­да, в первую оче­редь, в от­но­ше­нии его во­ждей, тех же фа­ри­се­ев, ко­то­рые и при­ве­дут к то­му, что иудеи от­верг­нут сво­е­го ис­тин­но­го Ца­ря и Спа­си­те­ля и пре­да­дут Его на рас­пя­тие. На­до за­ме­тить, что на сло­вах фа­ри­сеи дей­стви­тель­но бы­ли рев­ни­те­ля­ми бла­го­че­стия: они тре­бо­ва­ли от на­ро­да стро­го­го ис­пол­не­ния за­по­ве­дей Бо­жи­их и са­ми пре­тен­до­ва­ли на то, чтобы быть при­ме­ром сле­до­ва­ния За­ко­ну. Сам Спа­си­тель при­звал Сво­их слу­ша­те­лей: всё, что они ве­лят вам со­блю­дать, со­блю­дай­те и де­лай­те (Мф.23:3). Од­на­ко, по­доб­ная рев­ность пи­та­лась от­нюдь не ис­крен­ней ве­рой и лю­бо­вью к Бо­гу, а ба­наль­ным вла­сто­лю­би­ем, ко­ры­сто­лю­би­ем, тще­сла­ви­ем и ли­це­ме­ри­ем, т.е. же­ла­ни­ем вме­сто то­го, чтобы жить под­лин­ной жиз­нью в Бо­ге, на­деть на се­бя некую бла­го­че­сти­вую мас­ку, за ко­то­рой мож­но спря­тать свой лик, ис­ко­ре­жен­ный слиш­ком че­ло­ве­че­ски­ми стра­стя­ми. Мы ви­дим, как по­доб­ная внут­рен­няя уста­нов­ка при­ве­дет к пря­мо­му бо­го­убий­ству. Со­блазн фа­ри­сей­ства угро­жа­ет каж­до­му ве­ру­ю­ще­му че­ло­ве­ку, по­это­му Хри­стос так ре­зок в Сво­их сло­вах к фа­ри­се­ям: Он срав­ни­ва­ет их с окра­шен­ны­ми гро­ба­ми, во­ждя­ми сле­пы­ми, по­рож­де­нья­ми ехид­ни­ны­ми (т.е. детьми га­дюк, ко­то­рые, по ан­тич­ным по­ве­рьям, про­гры­за­ли чре­во сво­им ро­ди­те­лям, тем са­мым, уби­вая их), и не жа­ле­ет на них и дру­гих, не ме­нее же­сто­ких слов.

Неожи­дан­но Спа­си­тель за­кан­чи­ва­ет Свою гроз­ную речь уди­ви­тель­но тро­га­тель­ны­ми и горь­ки­ми сло­ва­ми: Иеру­са­лим, Иеру­са­лим, из­би­ва­ю­щий про­ро­ков и кам­ня­ми по­би­ва­ю­щий по­слан­ных к те­бе! сколь­ко раз хо­тел Я со­брать де­тей тво­их, как пти­ца со­би­ра­ет птен­цов сво­их под кры­лья, и вы не за­хо­те­ли! Се, остав­ля­ет­ся вам дом ваш пуст (Мф.23:37-38). Хри­стос по­ка­зал, что, несмот­ря на все без­за­ко­ния Из­ра­и­ля, Он все рав­но лю­бит Свой на­род и скор­бит о его ско­ром па­де­нии, как Он лю­бит каж­до­го че­ло­ве­ка и скор­бит о его гре­хах.

Непо­сред­ствен­но по­сле об­ли­че­ния фа­ри­се­ев, вый­дя из хра­ма, Спа­си­тель пред­ска­зы­ва­ет сво­им уче­ни­кам судь­бу Иеру­са­ли­ма. Ука­зы­вая на ве­ли­че­ствен­ные зда­ния Иеру­са­лим­ско­го хра­ма, Хри­стос ска­зал: ви­ди­те ли всё это? Ис­тин­но го­во­рю вам: не оста­нет­ся здесь кам­ня на камне; всё бу­дет раз­ру­ше­но (Мф.24:2). Про­ро­че­ство в точ­но­сти ис­пол­ни­лось в 70 го­ду по Р.Х., ко­гда им­пе­ра­тор Тит взял штур­мом и раз­ру­шил до ос­но­ва­ния сто­ли­цу Иудей­ско­го цар­ства. Речь о скорб­ном бу­ду­щем Иеру­са­ли­ма по­сте­пен­но пе­ре­хо­дит к про­ро­че­ствам о судь­бах все­го ми­ра и гря­ду­щем Вто­ром при­ше­ствии Спа­си­те­ля. Эс­ха­то­ло­ги­че­ские пред­ска­за­ния Хри­ста име­ют сво­ей це­лью не удо­вле­тво­ре­ние празд­но­го лю­бо­пыт­ства о по­след­них днях ми­ро­зда­ния, столь свой­ствен­но­го че­ло­ве­ку во все эпо­хи, а кон­крет­ную нрав­ствен­ную за­да­чу: убе­дить уче­ни­ков все­гда ду­хов­но бодр­ство­вать и в лю­бой мо­мент быть го­то­вым к встре­че с Бо­гом, по­то­му что не зна­е­те, в ко­то­рый час Гос­подь ваш при­дет (Мф.24:42). Речь здесь идет не толь­ко о Вто­ром при­ше­ствии Спа­си­те­ля и по­сле­ду­ю­щем за ним Страш­ном су­де, но и неиз­беж­ной для каж­до­го че­ло­ве­ка кон­чине, дня и ча­са ко­то­рой то­же ни­ко­му не да­но знать, кро­ме Бо­га.

Прит­чи о невер­ном и бла­го­ра­зум­ном ра­бах и о де­ся­ти де­вах

Свою мысль Хри­стос объ­яс­ня­ет дву­мя прит­ча­ми: о ра­бах, невер­ном и бла­го­ра­зум­ном, и о де­ся­ти де­вах.

Гос­по­дин по­ки­да­ет свой дом и по­ру­ча­ет управ­ле­ние двум слу­гам. Один, ду­мая, что хо­зя­ин вер­нет­ся неско­ро, на­чи­на­ет бить то­ва­ри­щей сво­их и есть и пить с пья­ни­ца­ми (Мф.24:49); дру­гой ис­прав­но де­ла­ет свое де­ло. Гос­по­дин вер­нет­ся неожи­дан­но и бла­го­ра­зум­но­го ра­ба сде­ла­ет управ­ля­ю­щим име­ни­ем, а с невер­ным по­сту­пит су­ро­во: рас­се­чет его, и под­вергнет его од­ной уча­сти с ли­це­ме­ра­ми; там бу­дет плач и скре­жет зу­бов (Мф.24:51).

Во вто­рой прит­че си­ту­а­ция для пер­со­на­жей еще тра­гич­ней. Де­сять дев до­жи­да­ют­ся при­хо­да же­ни­ха: пять из них муд­рые, – они за­ра­нее всё при­го­то­ви­ли: взя­ли с со­бой све­тиль­ни­ки и за­пас­лись мас­лом для них; осталь­ные же, нера­зум­ные, по­на­де­я­лись на то, что ждать же­ни­ха не при­дет­ся, и мас­ла с со­бой не за­хва­ти­ли.

Же­них же за­мед­лил, нера­зум­ные де­вы усну­ли, све­тиль­ни­ки их по­гас­ли, а ко­гда же­них при­шел в по­лу­но­щи, они бро­си­лись ис­кать мас­ло, опоз­да­ли и за­ста­ли уже за­кры­тые две­ри. Так и лю­бой че­ло­век дол­жен все­гда бодр­ство­вать, чтобы не гас свет его ве­ры, чтобы он мог до­стой­но встре­тить гря­ду­ще­го Спа­си­те­ля. При всей ви­ди­мой су­е­те, при том, что очень мно­гие лю­ди сей­час в физи­че­ском смыс­ле недо­сы­па­ют, ду­хов­ная спяч­ка ед­ва ли не са­мая от­ли­чи­тель­ная чер­та на­ше­го вре­ме­ни. Ар­хи­манд­рит Ки­рилл (Пав­лов) за­ме­ча­тель­но ска­зал об этом: «В на­ше вре­мя бо­лее, чем ко­гда-ли­бо, нуж­но пом­нить это предо­сте­ре­же­ние, ибо те­перь осо­бен­но мно­го дрем­лю­щих и спя­щих. Ду­шев­ный сон – это не те­лес­ный сон, укреп­ля­ю­щий ор­га­низм, а на­про­тив, сон нездо­ро­вый, бо­лез­нен­ная спяч­ка, в ко­то­рой лю­ди го­ня­ют­ся за су­е­той и ду­ма­ют, что они жи­вут дей­стви­тель­ной жиз­нью, за­бы­вая о ду­ше, о Бо­ге и о Бу­ду­щей Веч­ной Жиз­ни».

Об этом же по­ет­ся в тро­па­ре пер­вых трех дней Страст­ной сед­ми­цы: «Вот, Же­них при­хо­дит в пол­ночь, и бла­жен тот слу­га, ко­то­ро­го Он най­дет бодр­ству­ю­щим; а ко­го най­дет уны­ло спя­щим – тот недо­сто­ин. Смот­ри же, ду­ша моя, не отя­го­щай­ся сном, чтобы те­бя не пре­да­ли смер­ти и не за­кры­ли пред то­бой две­ри Цар­ствия, но вос­прянь, взы­вая: Свят, Свят, Свят, Ты Гос­по­ди. По мо­лит­вам Бо­го­ро­ди­цы по­ми­луй нас!».

Ис­точ­ник: http://www.taday.ru/

 

+++

ВЕЛИКИЙ ВТОРНИК

Библия, изложенная для семейного чтения

 

Три искусительных вопроса Господу

И задумали первосвященники и фарисеи погубить Его иным способом, а именно — уловив в словах. И вот послали к Нему некоторых из фарисеев и иродиан, которые, «придя, говорят Ему: Учитель! мы знаем, что Ты справедлив и не заботишься об угождении кому-либо, ибо не смотришь ни на какое лице, но истинно пути Божию учишь. Позволительно ли давать подать кесарю или нет? давать ли нам или не давать?»

«Но Он, зная их лицемерие, сказал им: что искушаете Меня? принесите Мне динарий, чтобы Мне видеть его. Они принесли. Тогда говорит им: чье это изображение и надпись? Они сказали Ему: кесаревы. Иисус сказал им в ответ: отдавайте кесарево кесарю, а Божие Богу». (Мк. 12, 14–17)

В этих словах Иисуса Христа содержится смысл истинной свободы, действующей не насилием, но кротостью той веры, которую принес в мир Спаситель.

Итак, попытки книжников, как и иродиан, уловить Иисуса в словах оказались безуспешными.

В тот день пришли к Нему и саддукеи^[1], которые, презирая как догмат исповедания иудеев о воскресении из мертвых, так и учение Христа, стали в настоящем случае как бы союзниками фарисеев и, с тем же коварным умыслом уловить Иисуса, спросили Его: какая будет участь той жены, которая была, по закону Моисееву, замужем за семью мужами-братьями, чьей из них женой будет она по воскресении умерших? На этот грубый вопрос, доказывающий полное непонимание ими ни всемогущества Божия, ни условий будущей жизни, Христос отвечал им, что «в воскресении ни женятся, ни выходят замуж, но пребывают, как Ангелы Божии на небесах», и после того, обращая внимание на то, что хотя они и признают закон Моисеев, но не понимают смысла его, Он прибавил: «А о воскресении мертвых не читали ли вы реченного вам Богом: Я Бог Авраама, Бог Исаака и Бог Иакова? Бог не есть Бог мертвых, но Бог живых (см. Исх. 3, 6)».

«И, слыша, народ дивился учению Его. А фарисеи, услышав, что Он привел саддукеев в молчание, собрались вместе. И один из них, законник, искушая Его, спросил, говоря: Учитель! какая наибольшая заповедь в законе? Иисус сказал ему: возлюби Господа Бога твоего всем сердцем твоим и всею душею твоею и всем разумением твоим: сия есть первая и наибольшая заповедь; вторая же подобная ей: возлюби ближнего твоего, как самого себя; на сих двух заповедях утверждается весь закон и пророки». (Мф. 22, 30–40)

«Книжник сказал Ему: хорошо, Учитель! истину сказал Ты, что любить Бога всем сердцем, и всем умом, и всею душею, и всею крепостью, и любить ближнего, как самого себя, есть больше всех всесожжений и жертв. Иисус, видя, что он разумно отвечал, сказал ему: недалеко ты от Царствия Божия». (Мк. 12, 32–34)

Вопрос Господа о том, чей сын Христос

Продолжая учить, Иисус теперь Сам спросил фарисеев: «Что вы думаете о Христе? чей Он сын?» «Говорят Ему: Давидов. Говорит им: как же Давид, по вдохновению, называет Его Господом, когда говорит: сказал Господь Господу моему: седи одесную Меня, доколе положу врагов Твоих в подножие ног Твоих (см. Пс. 109, 1)? Итак, если Давид называет Его Господом, как же Он сын ему? И никто не мог отвечать Ему ни слова». (Мф. 22, 42–46)

Обличение книжников и фарисеев

«Тогда Иисус начал говорить народу и ученикам Своим и сказал: на Моисеевом седалище сели книжники и фарисеи; итак всё, что они велят вам соблюдать, соблюдайте и делайте; по делам же их не поступайте, ибо они говорят, и не делают: связывают бремена тяжелые и неудобоносимые и возлагают на плечи людям, а сами не хотят и перстом двинуть их; все же дела свои делают с тем, чтобы видели их люди: расширяют хранилища^[2] свои и увеличивают воскрилия одежд своих; также любят предвозлежания на пиршествах и председания в синагогах и приветствия в народных собраниях, и чтобы люди звали их: учитель! учитель!

А вы не называйтесь учителями, ибо один у вас Учитель — Христос, все же вы — братья; и отцом себе не называйте никого на земле, ибо один у вас Отец, Который на небесах». (Мф. 23, 1–9)

«Горе вам, книжники и фарисеи, лицемеры, что затворяете Царство Небесное человекам, ибо сами не входите и хотящих войти не допускаете.

Горе вам, книжники и фарисеи, лицемеры, что поедаете домы вдов и (напоказ) долго молитесь: за то примете тем большее осуждение.

Горе вам, книжники и фарисеи, лицемеры, что даете десятину с мяты, аниса и тмина, и оставили важнейшее в законе: суд, милость и веру; сие надлежало делать, и того не оставлять. Вожди слепые, оцеживающие комара, а верблюда поглощающие!

Горе вам, книжники и фарисеи, лицемеры, что очищаете внешность чаши и блюда, между тем как внутри они полны хищения и неправды. Фарисей слепой! очисти прежде внутренность чаши и блюда, чтобы чиста была и внешность их.

Горе вам, книжники и фарисеи, лицемеры, что уподобляетесь окрашенным гробам, которые снаружи кажутся красивыми, а внутри полны костей мертвых и всякой нечистоты; так и вы по наружности кажетесь людям праведными, а внутри исполнены лицемерия и беззакония.

Горе вам, книжники и фарисеи, лицемеры, что строите гробницы пророкам и украшаете памятники праведников, и говорите: если бы мы были во дни отцов наших, то не были бы сообщниками их в пролитии крови пророков; таким образом вы сами против себя свидетельствуете, что вы сыновья тех, которые избили пророков; дополняйте же меру отцов ваших. Змии, порождения ехиднины! как убежите вы от осуждения в геенну?

Посему, вот, Я посылаю к вам пророков, и мудрых, и книжников; и вы иных убьете и распнете, а иных будете бить в синагогах ваших и гнать из города в город; да придет на вас вся кровь праведная, пролитая на земле, от крови Авеля праведного до крови Захарии, сына Варахиина, которого вы убили между храмом и жертвенником». (Мф. 13–14, 23–35)

Это как бы прощальное слово, с которым Иисус Христос обратился к фарисеям из иудеев, не сохранило ли оно все свое значение и всю свою силу в отношении к фарисеям всех народов и всех времен? И не остаются ли и они так же глухи к этому слову устрашающе грозному, хотя и произносил их Милосерднейший Судия, преисполненный тогда и вовеки беспредельной любовью и жалостью к людям, той жалостью, которая исторгала слезы из глаз Богочеловека при обращении Его тогда к Иерусалиму, гибель которого провидел Он Своим Божественным прозрением. «Иерусалим, Иерусалим, — с великой скорбью взывает Он, — ты, избивающий пророков и камнями побивающий посланных к тебе! сколько раз хотел Я собрать детей твоих, как птица собирает птенцов своих под крылья, и вы не захотели! Се, оставляется вам дом ваш пуст. Ибо сказываю вам: не увидите Меня отныне, доколе не воскликнете: благословен Грядый во имя Господне!» (Мф. 23, 37–39)

Но и в грозном приговоре оставляется надежда снова увидеть Его тем, кто признает и пойдет по пути Его во имя Его.

Лепта вдовы

Прежде чем выйти из храма, Иисус «сел против сокровищницы и смотрел, как народ кладет деньги в сокровищницу. Многие богатые клали много. Придя же, одна бедная вдова положила две лепты, что составляет кодрант. Подозвав учеников Своих, Иисус сказал им: истинно говорю вам, что эта бедная вдова положила больше всех, клавших в сокровищницу, ибо все клали от избытка своего, а она от скудости своей положила все, что имела, все пропитание свое». (Мк. 12, 41–44)

Притча о 10 девах

И еще одну притчу сказал Иисус. «Тогда подобно будет Царство Небесное десяти девам, которые, взяв светильники свои, вышли навстречу жениху. Из них пять было мудрых и пять неразумных. Неразумные, взяв светильники свои, не взяли с собою масла. Мудрые же, вместе со светильниками своими, взяли масла в сосудах своих. И как жених замедлил, то задремали все и уснули.

Но в полночь раздался крик: вот, жених идет, выходите навстречу ему. Тогда встали все девы те и поправили светильники свои. Неразумные же сказали мудрым: дайте нам вашего масла, потому что светильники наши гаснут. А мудрые отвечали: чтобы не случилось недостатка и у нас и у вас, пойдите лучше к продающим и купите себе. Когда же пошли они покупать, пришел жених, и готовые вошли с ним на брачный пир, и двери затворились; после приходят и прочие девы, и говорят: Господи! Господи! отвори нам. Он же сказал им в ответ: истинно говорю вам: не знаю вас.

Итак, бодрствуйте, потому что не знаете ни дня, ни часа, в который приидет Сын Человеческий». (Мф. 25, 1–13)

Притча о Страшном суде

Торжественным изображением Страшного суда Господня заключил Христос предсказание Свое об окончательной судьбе человечества: «Когда же приидет Сын Человеческий во славе Своей и все святые Ангелы с Ним, тогда сядет на престоле славы Своей, и соберутся пред Ним все народы; и отделит одних от других, как пастырь отделяет овец от козлов; и поставит овец по правую Свою сторону, а козлов — по левую. Тогда скажет Царь тем, которые по правую сторону Его: приидите, благословенные Отца Моего, наследуйте Царство, уготованное вам от создания мира: ибо алкал Я, и вы дали Мне есть; жаждал, и вы напоили Меня; был странником, и вы приняли Меня; был наг, и вы одели Меня; был болен, и вы посетили Меня; в темнице был, и вы пришли ко Мне. Тогда праведники скажут Ему в ответ: Господи! когда мы видели Тебя алчущим, и накормили? или жаждущим, и напоили? когда мы видели Тебя странником, и приняли? или нагим, и одели? когда мы видели Тебя больным, или в темнице, и пришли к Тебе?

И Царь скажет им в ответ: истинно говорю вам: так как вы сделали это одному из сих братьев Моих меньших, то сделали Мне.

Тогда скажет и тем, которые по левую сторону: идите от Меня, проклятые, в огонь вечный, уготованный диаволу и ангелам его: ибо алкал Я, и вы не дали Мне есть; жаждал, и вы не напоили Меня; был странником, и не приняли Меня; был наг, и не одели Меня; болен и в темнице, и не посетили Меня. Тогда и они скажут Ему в ответ: Господи! когда мы видели Тебя алчущим, или жаждущим, или странником, или нагим, или больным, или в темнице, и не послужили Тебе? Тогда скажет им в ответ: истинно говорю вам: так как вы не сделали этого одному из сих меньших, то не сделали Мне. И пойдут сии в муку вечную, а праведники в жизнь вечную». (Мф. 25, 31–46)

 

+++

 

Накануне Своих Крестных Страданий Господь говорит о кончине мира и о последнем Страшном Суде.

«Но, как было во дни Ноя, так будет и в пришествие Сына Человеческого: ибо, как во дни перед потопом ели, пили, женились и выходили замуж, до того дня, как вошел Ной в ковчег, и не думали, пока не пришел потоп и не истребил всех». Церковное Предание свидетельствует, что блуд и увлечение магией современников Ноя привело к полному разложению в нравственной и общественной жизни, так что человечество занималось самоистреблением без надежды на выживание. Может показаться странным, что Христос не говорит ничего об этом распаде. В конце концов, этот распад является только следствием другого, более глубокого явления. Их вина в том, что они «не думали». Остановимся на этом слове, которое многие прочтут и не заметят. Как глубоко, как потрясающе обозначает Господь суть всего!

Человек отвечает за то, что он видит. Бог дал ему разум. Он должен принимать осмысленное участие в жизни. Отказываясь от разума, он превращается в жестокого робота, хуже животного, потому что животному не дана способность мыслить. Если человек превращается в механизм, он механически отвергает Божественный дар свободы. Не думая, не соизмеряя своих действий с последствиями, с заповедями Божиими и вообще со смыслом. Он отвергает дар Божий и потому оказывается недостойным звания человека.

Что значит жить, не думая? Это как слепота. Даже неверующий человек может через размышления дойти до сути вещей, как это было со многими учеными, пришедшими, подобно волхвам, к яслям Вифлеема. И наоборот — апостол Павел говорит о тех, которые, «познав Бога, не прославили Его как Бога и не возблагодарили, но осуетились в умствованиях своих, и омрачилось несмысленное их сердце... И как они не заботились иметь Бога в разуме, то предал их Бог превратному уму — делать непотребства» (Рим. 1; 21, 28).

«Механический, недумающий человек» вовлечен в поток. Он не думает, что кому-то плохо, что в мире существует несправедливость, что, например, у власти Ленин или Гитлер, или уже сам антихрист. Он проголосует, за кого скажут. Он подвержен всякого рода механической внушаемости. Он бездумно следует моде — с бесстыдством в одежде, с неестественными поступками, за которые приходится расплачиваться. Личность исчезает, а для бесов открывается простор. «Механическому, недумающему человеку» остается только работа, еда и наслаждения. Внешняя жизнь будет идти своим чередом. Они «ели, пили». Может быть, речь идет «о пире во время чумы» — о тех злых рабах, кто будет «есть и пить с пьяницами», как сказано далее в Евангелии? А, может быть, таким образом выражается обыденность происходящего.

Господь приходит среди наших будничных занятий, когда мы всецело вовлечены в них. Мы должны исполнять все наши земные дела хорошо. Но это еще не определяет человека. Обратим внимание на то, что речь здесь идет прежде всего о спасении того, кто хочет спастись. Как научиться нам жить так, чтобы, достойно исполняя свое земное служение, всегда быть перед лицом вечности?

Господь говорит о бодрствовании, о том, что мы не знаем, в который час Он придет. Мы знаем, как раннехристианская Церковь жила ожиданием прихода Господа в любой момент. Через две тысячи лет сохранили ли мы такую же устремленность к встрече с Небесным Женихом? Предупреждение Христа о том, чтобы мы были постоянно готовы, возрастает в значимости, когда конец не наступает так быстро, как ожидали многие. «Кто же верный и благоразумный раб, которого господин его поставил над слугами своими, чтобы давать им пищу во время?» Господь говорит, что те, кому много дано, особенно предстоятели Церкви, более ответственны перед Богом, и к ним предъявляются особые требования. Они не должны уподобляться лицемерным духовным вождям Израиля — пастырям, которые пасут самих себя. Забыв о том, что они — служители, некоторые из них полагают, что могут делать все, что угодно с тем, что Бог поручил их заботе. Тот, кто служит себе, будет осужден. Господь «рассечет его» — образ самой страшной казни в древности, и «там будет плач и скрежет зубов» — это выражение встречается в Новом Завете семь раз. Наступит неумолимое разделение: «один берется, а другой оставляется».

Печально состояние мира, но Бог — главное действующее Лицо истории — по-прежнему долготерпелив и многомилостив. Он хочет всем человекам спастись и в познание истины придти. Он зовет нас к верности, ибо мы спасены в надежде. И мы слышим далее притчи, раскрывающие тайну Второго Пришествия Христова: о десяти девах, о талантах и о Страшном Суде.

В первой притче жених — Христос, девы — христианские души, ждущие Его прихода. Его приход — в конце времен. Но для каждого из нас прежде всего — в час нашей смерти. Чтобы войти с Ним в Его Царство, мы должны быть готовы к этому часу. Но этот час — самый важный, самый решающий в нашей жизни — нам не известен. «Будьте готовы, — говорит Христос, — потому что не знаете ни дня, ни часа». Снова Господь говорит о готовности. Быть готовым. Быть всегда готовым! Готовы ли мы сейчас? Сколь многие из нас похожи на неразумных дев. Они ведь тоже верили, как и другие, что жених придет. Доказательством этого является то, что они тоже пришли на встречу с Ним. Но они не были готовы, когда жених пришел. Можно веровать в Господа и в Его Второе Пришествие и не быть готовым, когда Он придет, живя беспечно.

Разве не относится это к нам? Сколь многие из нас горячо начинали, но не выдержали испытания временем, которое все проверяет на прочность, в том числе веру и надежду. Эти добродетели слабеют и, наконец, начинают угасать там, где нет ревности о спасении. Кто перестает общаться с другом, тот может внезапно обнаружить, что дружба угасла. То же самое происходит с нашей любовью ко Господу, с нашей верой. Надо постоянно поддерживать их словом Божиим, молитвой, таинствами, верностью заповедям. Лишаясь этого елея, светильники наши угасают, и мы становимся безразличными к самому драгоценному, что есть в нашей жизни. И, хуже всего, привыкаем к этому безразличию. Но наша вечная участь зависит от того, что происходит с нами сейчас. Какое безумие говорить, что еще будет время, что завтра все у нас будет по-другому. Завтра будет как сегодня: мы будем думать, что еще будет время. Потом придет смерть — в час, в который мы не думаем. Каждый день мы видим это — во множестве внезапных смертей. Недопустимо быть безумными, когда речь идет о вечности. Господь призывает нас быть мудрыми — теми, чье смертное успение во Христе. Кто живет и умирает с Господом, тот будет всегда с Ним. И будет подобен Ему, потому что увидит Его, как Он есть.

Притча о талантах является как бы продолжением притчи о девах. Талант, денежная мера той эпохи, — это время, труд, естественные и духовные способности человека и, наконец, Божественная благодать. Никто не лишен талантов. Бог щедро дает всем. Но с нашей стороны требуется ответственность. Есть одна замечательная подробность, повторяющаяся во многих Евангельских притчах: задержка господина дома, позднее прибытие жениха, долгое отсутствие царя. Это значит, что всем дается возможность осознать свою ответственность. Время дается нам, чтобы мы употребили его для раскрытия данных нам талантов. Господь обращает наше внимание на того, кто получил всего один талант и, боясь риска, закопал его в землю. Сколько на свете людей, которые таким образом закапывают самих себя! Святые отцы говорят, что Церковь живет и растет не благодаря только духовным гениям. Самые скромные из христиан, исполняющие свой неприметный долг с твердой верностью Господу, в своей простоте делают больше, чем мы можем помыслить. И мы должны молиться, чтобы Господь научил нас быть верными в малом.

Притча о талантах взыскательна. Бог требует от нас больше, чем Он нам дает. Он дает нам горсть семян, а ждет от нас урожая. Не слишком ли много? Нет. Потому что в этих семенах, которые Он сеет в нас, заключена необычайная сила. К талантам, которые Он нам доверяет, Он добавляет таинственную силу роста. Он требует, чтобы мы не боялись идти на риск. Откуда у нас боязнь? Только делая что-то, я могу получить большее. Только живя по вере, я становлюсь более мужественным и дерзновенным. В вере, как и в любви, не должно быть расчета. В ней нельзя экономить, если мы не хотим потерять все. Мы должны рисковать всем. И — о чудо! Когда мы думаем, что отдали все, мы видим, что можно давать еще больше. Кто не верит в любовь, не годится для неба. Что же ему остается?

Притча об овцах и козлищах призывает нас строить жизнь на Божественном основании любви — любви, которую каждый из нас должен явить по отношению к образу Христову в нашем ближнем. Не имея любви, мы не можем быть членами Тела Христова — Небесной Церкви, где нет зла, нет отсутствия добра, нет нелюбви. Потому мы должны начать строить теперь — с тем чтобы избавиться от всего, что отделяет нас от этой любви. Эта притча начисто развевает всякое учение о спасении верой — вне зависимости от дел. Мы спасаемся только одним — любовью, Божией любовью к нам и нашей ответной любовью. Если мы вошли в тайну отношений любви, мы уже принадлежим Телу Христову, мы едины с Ним в вечности. Если наша жизнь строится на чем-то меньшем, мы вне Царства Божия — теперь и навеки. Потому что мы утверждаем вечную пропасть между Богом и нами — нашей неспособностью участвовать в Его любви. Если мы деятельно не любили Христа в нашем ближнем, мы не пожелаем любить Его, став пред Ним лицом к лицу, потому что абсолютно не на чем будет строить наши отношения с Ним. И наша решающая встреча с Ним будет адом.

Мы должны молиться об этом даре, чтобы в каждом человеке, которого мы встречаем сегодня, даже в том, кто как будто явно не заслуживает нашей любви, видеть Христа. И помнить, что все, что мы делаем другому, мы делаем это Христу. По дару Христа мы призваны так возрастать в любви, чтобы наша человеческая любовь могла быть причастна Божественной. Чтобы мы начали жить вечной жизнью уже сейчас.

 

Протоиерей Александр Шаргунов, настоятель храма свт. Николая в Пыжах

 

 

***

 

Равноапостольный Мефодий Моравский, архиепископ

Жизнь и труды апостолов – Свв. равноапостольные Кирилл и Мефодий, учителя славянские

КРАТКИЕ ЖИТИЯ РАВНОАПОСТОЛЬНЫХ КИРИЛЛА И МЕФОДИЯ

Свя­тые рав­ноап­о­столь­ные пер­во­учи­те­ли и про­све­ти­те­ли сла­вян­ские, бра­тья Ки­рилл и Ме­фо­дий про­ис­хо­ди­ли из знат­ной и бла­го­че­сти­вой се­мьи, жив­шей в гре­че­ском го­ро­де Со­лу­ни. Свя­той Ме­фо­дий был стар­шим из се­ми бра­тьев, свя­той Кон­стан­тин (Ки­рилл – его мо­на­ше­ское имя) – са­мым млад­шим. Свя­той Ме­фо­дий был сна­ча­ла в во­ен­ном зва­нии и был пра­ви­те­лем в од­ном из под­чи­нен­ных Ви­зан­тий­ской им­пе­рии сла­вян­ских кня­жеств, по-ви­ди­мо­му, Бол­гар­ском, что да­ло ему воз­мож­ность на­учить­ся сла­вян­ско­му язы­ку. Про­быв там око­ло 10 лет, свя­той Ме­фо­дий при­нял за­тем мо­на­ше­ство в од­ном из мо­на­сты­рей на го­ре Олимп. Свя­той Кон­стан­тин с ма­лых лет от­ли­чал­ся боль­ши­ми спо­соб­но­стя­ми и учил­ся вме­сте с ма­ло­лет­ним им­пе­ра­то­ром Ми­ха­и­лом у луч­ших учи­те­лей Кон­стан­ти­но­по­ля, в том чис­ле у Фо­тия, бу­ду­ще­го пат­ри­ар­ха Кон­стан­ти­но­поль­ско­го. Свя­той Кон­стан­тин в со­вер­шен­стве по­стиг все на­у­ки сво­е­го вре­ме­ни и мно­гие язы­ки, осо­бен­но при­леж­но изу­чал он тво­ре­ния свя­ти­те­ля Гри­го­рия Бо­го­сло­ва. За свой ум и вы­да­ю­щи­е­ся по­зна­ния свя­той Кон­стан­тин по­лу­чил про­зва­ние Фило­со­фа (муд­ро­го). По окон­ча­нии уче­ния свя­той Кон­стан­тин при­нял сан иерея и был на­зна­чен хра­ни­те­лем пат­ри­ар­шей биб­лио­те­ки при хра­ме Свя­той Со­фии, но вско­ре по­ки­нул сто­ли­цу и тай­но ушел в мо­на­стырь. Разыс­кан­ный там и воз­вра­щен­ный в Кон­стан­ти­но­поль, он был опре­де­лен учи­те­лем фило­со­фии в Выс­шей кон­стан­ти­но­поль­ской шко­ле. Муд­рость и си­ла ве­ры еще со­всем мо­ло­до­го Кон­стан­ти­на бы­ли столь ве­ли­ки, что ему уда­лось по­бе­дить в пре­ни­ях во­ждя ере­ти­ков-ико­но­бор­цев Ан­ния. По­сле этой по­бе­ды Кон­стан­тин был по­слан им­пе­ра­то­ром на дис­пут для пре­ний о Свя­той Тро­и­це с са­ра­ци­на­ми (му­суль­ма­на­ми) и так­же одер­жал по­бе­ду. Вер­нув­шись, свя­той Кон­стан­тин уда­лил­ся к бра­ту сво­е­му свя­то­му Ме­фо­дию на Олимп, про­во­дя вре­мя в непре­стан­ной мо­лит­ве и чте­нии тво­ре­ний свя­тых от­цов.

Вско­ре им­пе­ра­тор вы­звал обо­их свя­тых бра­тьев из мо­на­сты­ря и от­пра­вил их к ха­за­рам для еван­гель­ской про­по­ве­ди. На пу­ти они оста­но­ви­лись на неко­то­рое вре­мя в го­ро­де Кор­су­ни, го­то­вясь к про­по­ве­ди. Там свя­тые бра­тья чу­дес­ным об­ра­зом об­ре­ли мо­щи свя­щен­но­му­че­ни­ка Кли­мен­та, па­пы Рим­ско­го (па­мять 25 но­яб­ря). Там же в Кор­су­ни свя­той Кон­стан­тин на­шел Еван­ге­лие и Псал­тирь, на­пи­сан­ные "рус­ски­ми бук­ва­ми"^[1], и че­ло­ве­ка, го­во­ря­ще­го по-рус­ски, и стал учить­ся у это­го че­ло­ве­ка чи­тать и го­во­рить на его язы­ке. По­сле это­го свя­тые бра­тья от­пра­ви­лись к ха­за­рам, где одер­жа­ли по­бе­ду в пре­ни­ях с иуде­я­ми и му­суль­ма­на­ми, про­по­ве­дуя еван­гель­ское уче­ние. На пу­ти до­мой бра­тья сно­ва по­се­ти­ли Кор­сунь и, взяв там мо­щи свя­то­го Кли­мен­та, вер­ну­лись в Кон­стан­ти­но­поль. Свя­той Кон­стан­тин остал­ся в сто­ли­це, а свя­той Ме­фо­дий по­лу­чил игу­мен­ство в неболь­шом мо­на­сты­ре По­ли­хрон, неда­ле­ко от го­ры Олимп, где он под­ви­зал­ся преж­де.

Вско­ре при­шли к им­пе­ра­то­ру по­слы от мо­рав­ско­го кня­зя Ро­сти­сла­ва, при­тес­ня­е­мо­го немец­ки­ми епи­ско­па­ми, с прось­бой при­слать в Мо­ра­вию учи­те­лей, ко­то­рые мог­ли бы про­по­ве­до­вать на род­ном для сла­вян язы­ке. Им­пе­ра­тор при­звал свя­то­го Кон­стан­ти­на и ска­зал ему: "Необ­хо­ди­мо те­бе ид­ти ту­да, ибо луч­ше те­бя ни­кто это­го не вы­пол­нит". Свя­той Кон­стан­тин с по­стом и мо­лит­вой при­сту­пил к но­во­му по­дви­гу. С по­мо­щью сво­е­го бра­та свя­то­го Ме­фо­дия и уче­ни­ков Го­раз­да, Кли­мен­та, Сав­вы, На­у­ма и Ан­ге­ля­ра он со­ста­вил сла­вян­скую аз­бу­ку и пе­ре­вел на сла­вян­ский язык кни­ги, без ко­то­рых не мог­ло со­вер­шать­ся Бо­го­слу­же­ние: Еван­ге­лие, Апо­стол, Псал­тирь и из­бран­ные служ­бы. Это бы­ло в 863 го­ду.

По­сле за­вер­ше­ния пе­ре­во­да свя­тые бра­тья от­пра­ви­лись в Мо­ра­вию, где бы­ли при­ня­ты с ве­ли­кой че­стью, и ста­ли учить бо­го­слу­же­нию на сла­вян­ском язы­ке. Это вы­зва­ло зло­бу немец­ких епи­ско­пов, со­вер­шав­ших в мо­рав­ских церк­вах бо­го­слу­же­ние на ла­тин­ском язы­ке, и они вос­ста­ли про­тив свя­тых бра­тьев, утвер­ждая, что бо­го­слу­же­ние мо­жет со­вер­шать­ся лишь на од­ном из трех язы­ков: ев­рей­ском, гре­че­ском или ла­тин­ском. Свя­той Кон­стан­тин от­ве­чал им: "Вы при­зна­ё­те лишь три язы­ка, до­стой­ных то­го, чтобы сла­вить на них Бо­га. Но Да­вид во­пи­ет: "Пой­те Гос­по­де­ви вся зем­ля, хва­ли­те Гос­по­да вси язы­ци, вся­кое ды­ха­ние да хва­лит Гос­по­да!" И в Свя­том Еван­ге­лии ска­за­но: "Шед­ше на­учи­те вся язы­ки..."". Немец­кие епи­ско­пы бы­ли по­срам­ле­ны, но озло­би­лись еще боль­ше и по­да­ли жа­ло­бу в Pим. Свя­тые бра­тья бы­ли при­зва­ны в Рим для ре­ше­ния это­го во­про­са. Взяв с со­бой мо­щи свя­то­го Кли­мен­та, па­пы Рим­ско­го, свя­тые Кон­стан­тин и Ме­фо­дий от­пра­ви­лись в Pим. Узнав о том, что свя­тые бра­тья несут с со­бой свя­тые мо­щи, па­па Адри­ан с кли­ром вы­шел им на­встре­чу. Свя­тые бра­тья бы­ли встре­че­ны с по­че­том, па­па Рим­ский утвер­дил бо­го­слу­же­ние на сла­вян­ском язы­ке, а пе­ре­ве­ден­ные бра­тья­ми кни­ги при­ка­зал по­ло­жить в рим­ских церк­вах и со­вер­шать ли­тур­гию на сла­вян­ском язы­ке.

На­хо­дясь в Ри­ме, свя­той Кон­стан­тин за­не­мог и, в чу­дес­ном ви­де­нии из­ве­щен­ный Гос­по­дом о при­бли­же­нии кон­чи­ны, при­нял схи­му с име­нем Ки­рилл. Через 50 дней по­сле при­ня­тия схи­мы, 14 фев­ра­ля 869 го­да, рав­ноап­о­столь­ный Ки­рилл скон­чал­ся в воз­расте 42 лет. От­хо­дя к Бо­гу, свя­той Ки­рилл за­по­ве­дал бра­ту сво­е­му, свя­то­му Ме­фо­дию, про­дол­жать их об­щее де­ло – про­све­ще­ние сла­вян­ских на­ро­дов све­том ис­тин­ной ве­ры. Свя­той Ме­фо­дий умо­лял па­пу Рим­ско­го раз­ре­шить увез­ти те­ло бра­та для по­гре­бе­ния его на род­ной зем­ле, но па­па при­ка­зал по­ло­жить мо­щи свя­то­го Ки­рил­ла в церк­ви свя­то­го Кли­мен­та, где от них ста­ли со­вер­шать­ся чу­де­са.

По­сле кон­чи­ны свя­то­го Ки­рил­ла па­па, сле­дуя прось­бе сла­вян­ско­го кня­зя Ко­це­ла, по­слал свя­то­го Ме­фо­дия в Пан­но­нию, ру­ко­по­ло­жив его во ар­хи­епи­ско­па Мо­ра­вии и Пан­но­нии, на древ­ний пре­стол свя­то­го апо­сто­ла Ан­д­ро­ни­ка. В Пан­но­нии свя­той Ме­фо­дий вме­сте со сво­и­ми уче­ни­ка­ми про­дол­жал рас­про­стра­нять бо­го­слу­же­ние, пись­мен­ность и кни­ги на сла­вян­ском язы­ке. Это сно­ва вы­зва­ло ярость немец­ких епи­ско­пов. Они до­би­лись аре­ста и су­да над свя­ти­те­лем Ме­фо­ди­ем, ко­то­рый был со­слан в за­то­че­ние в Шва­бию, где в те­че­ние двух с по­ло­ви­ной лет пре­тер­пел мно­гие стра­да­ния. Осво­бож­ден­ный по при­ка­за­нию па­пы Рим­ско­го Иоан­на VIII и вос­ста­нов­лен­ный в пра­вах ар­хи­епи­ско­па, Ме­фо­дий про­дол­жал еван­гель­скую про­по­ведь сре­ди сла­вян и кре­стил чеш­ско­го кня­зя Бо­ри­воя и его су­пру­гу Люд­ми­лу (па­мять 16 сен­тяб­ря), а так­же од­но­го из поль­ских кня­зей. В тре­тий раз немец­кие епи­ско­пы воз­двиг­ли го­не­ние на свя­ти­те­ля за непри­ня­тие рим­ско­го уче­ния об ис­хож­де­нии Свя­то­го Ду­ха от От­ца и от Сы­на. Свя­ти­тель Ме­фо­дий был вы­зван в Рим, но оправ­дал­ся пе­ред па­пой, со­хра­нив в чи­сто­те пра­во­слав­ное уче­ние, и был сно­ва воз­вра­щен в сто­ли­цу Мо­ра­вии – Ве­ле­град.

Здесь в по­след­ние го­ды сво­ей жиз­ни свя­ти­тель Ме­фо­дий с по­мо­щью двух уче­ни­ков-свя­щен­ни­ков пе­ре­вел на сла­вян­ский язык весь Вет­хий За­вет, кро­ме Мак­ка­вей­ских книг, а так­же Но­мо­ка­нон (Пра­ви­ла свя­тых от­цов) и свя­то­оте­че­ские кни­ги (Па­те­рик).

Пред­чув­ствуя при­бли­же­ние кон­чи­ны, свя­той Ме­фо­дий ука­зал на од­но­го из сво­их уче­ни­ков – Го­раз­да как на до­стой­но­го се­бе пре­ем­ни­ка. Свя­ти­тель пред­ска­зал день сво­ей смер­ти и скон­чал­ся 6 ап­ре­ля 885 го­да в воз­расте око­ло 60 лет. От­пе­ва­ние свя­ти­те­ля бы­ло со­вер­ше­но на трех язы­ках – сла­вян­ском, гре­че­ском и ла­тин­ском; он был по­гре­бен в со­бор­ной церк­ви Ве­ле­гра­да.

ПОЛНЫЕ ЖИТИЯ РАВНОАПОСТОЛЬНЫХ КИРИЛЛА И МЕФОДИЯ

Бог бла­гой и все­мо­гу­щий, со­тво­рив­ший из небы­тия к бы­тию все ви­ди­мое и неви­ди­мое и укра­сив­ший вся­кой кра­со­той, ко­то­рую, ес­ли раз­мыш­лять по­не­мно­гу, мож­но мыс­лен­но ча­стич­но ура­зу­меть и по­знать То­го, Кто со­тво­рил столь мно­гие и див­ные со­зда­ния, ибо «по ве­ли­чию и кра­со­те со­зда­ний по­зна­ет­ся раз­мыш­ле­ни­ем и Со­зда­тель их», Ко­то­ро­го вос­пе­ва­ют Ан­ге­лы Три­свя­тым гла­сом и мы, все пра­во­вер­ные, сла­вим во Свя­той Тро­и­це, ина­че го­во­ря, в От­це, Сыне и Свя­том Ду­хе, то есть в трех ипо­ста­сях, что мож­но на­звать тре­мя ли­ца­ми, но в од­ном Бо­же­стве. Ведь преж­де вся­ко­го ча­са, вре­ме­ни и го­да, вы­ше вся­ко­го ра­зу­ма и ду­хов­но­го по­ни­ма­ния Отец сам ро­дил Сы­на, как го­во­рит Пре­муд­рость: «Преж­де всех хол­мов рож­да­ет Ме­ня». И в Еван­ге­лии ска­за­ло са­мо Бо­жие Сло­во пре­чи­сты­ми уста­ми, во­пло­тив­шись на бу­ду­щие вре­ме­на ра­ди на­ше­го спа­се­ния: «Я в От­це, и Отец во Мне». От то­го же От­ца и Свя­той Дух ис­хо­дит, как ска­зал сам Сын Бо­жи­им Сло­вом: «Дух ис­тин­ы, Ко­то­рый от От­ца ис­хо­дит».

Этот Бог, за­вер­шив все тво­ре­ние, как го­во­рит Да­вид: «Сло­вом Гос­под­ним утвер­ди­лись небе­са и от ды­ха­ния уст Его вся си­ла их. Ибо Он ска­зал – и ста­ли, Он по­ве­лел – и со­зда­лись», преж­де все­го со­тво­рил че­ло­ве­ка, прах от зем­ли взяв, а от Се­бя жи­во­твор­ным ду­но­ве­ни­ем ду­шу вдох­нув, и осмыс­лен­ную речь и сво­бо­ду во­ли дал, чтобы вве­сти в рай, за­по­ведь за­по­ве­дав ему для ис­пы­та­ния; ес­ли хра­нит ее, то оста­нет­ся бес­смер­тен, ес­ли же пре­сту­пит, смер­тью умрет, по сво­ей во­ле, а не по Бо­жи­е­му ве­ле­нию.

А диа­вол, уви­дев, что че­ло­ве­ку ока­за­на та­кая честь и на­зна­че­но ему то ме­сто, с ко­то­ро­го он из-за сво­ей гор­ды­ни пал, за­ста­вил (его) пре­сту­пить за­по­ведь, и из­гнал че­ло­ве­ка из рая, и осу­дил на смерть. И с тех пор на­чал непри­я­тель со­блаз­нять мно­ги­ми коз­ня­ми род че­ло­ве­че­ский. Но Бог в ве­ли­кой ми­ло­сти и люб­ви не оста­вил че­ло­ве­ков со­всем, а на каж­дый год и вре­мя из­брал му­жа и явил лю­дям де­ла их и по­двиг, чтобы все, упо­доб­ля­ясь им, стре­ми­лись к доб­ру.

Та­ков был Енос, ко­то­рый пер­вым от­ва­жил­ся при­зы­вать имя Гос­подне. А по­сле него Енох, уго­див Бо­гу, пе­ре­не­сен был (вы­со­ко). Ной пра­вед­ным ока­зал­ся в ро­де сво­ем, он спас­ся от по­то­па в ков­че­ге, чтобы опять на­пол­ни­лась зем­ля тво­ре­ни­ем Бо­жи­им и укра­си­лась. Ав­ра­ам по­сле раз­де­ле­ния язы­ков, ко­гда все впа­ли в за­блуж­де­ние, Бо­га по­знал, и дру­гом Его на­зван был, и при­нял обе­то­ва­ние, что «в се­ме­ни тво­ем бла­го­сло­вен­ны бу­дут все на­ро­ды». Иса­ак, по­доб­но Хри­сту, воз­ве­ден был на го­ру для жерт­вы. Иа­ков идо­лов те­стя уни­что­жил и ви­дел лест­ни­цу от зем­ли до неба: Ан­ге­лы Бо­жии по ней вос­хо­ди­ли и схо­ди­ли. И бла­го­слов­ляя сы­нов сво­их, он про­ро­че­ство­вал о Хри­сте. Иосиф про­кор­мил лю­дей в Егип­те, по­ка­зав се­бя (че­ло­ве­ком) Бо­жи­им. Об Иове Ав­си­ти­дий­ском Пи­са­ние го­во­рит, что был пра­ве­ден, спра­вед­лив и непо­ро­чен: под­верг­ну­тый ис­пы­та­нию, пре­тер­пев (его), бла­го­сло­вен был Бо­гом. Мо­и­сей с Ааро­ном меж­ду иере­я­ми Бо­жи­и­ми Бо­гом (для) фа­ра­о­на на­зван был, и му­чил Еги­пет, и вы­вел Бо­жий на­род – днем вслед за об­ла­ком свет­лым, а но­чью за стол­пом ог­нен­ным; и мо­ре раз­де­лил, и про­шли по су­ху, а егип­тян по­то­пил. И в пу­стыне без­вод­ной на­по­ил на­род во­дой и на­сы­тил хле­бом Ан­гель­ским и пти­ца­ми; и го­во­рил с Бо­гом ли­цом к ли­цу, как невоз­мож­но че­ло­ве­ку с Бо­гом го­во­рить, (и) дал на­ро­ду за­кон, на­пи­сан­ный Бо­жи­им пер­стом. Иисус На­вин, одолев вра­гов, раз­де­лил зем­лю меж­ду на­ро­дом Бо­жи­им. Судьи так­же одер­жа­ли мно­го по­бед. А Са­му­ил, по­лу­чив Бо­жию ми­лость, по­ма­зал и по­ста­вил ца­ря по сло­ву Гос­под­ню. Да­вид с кро­то­стью пас на­род и на­учил (его) пес­ням Бо­жи­им. Со­ло­мон, по­лу­чив­ший от Бо­га муд­ро­сти боль­ше всех лю­дей, мно­го доб­рых по­уче­ний со­здал и прит­чей, хоть сам их и не вы­пол­нял. Илия об­ли­чил го­ло­дом люд­скую зло­бу, и вос­кре­сил мерт­во­го от­ро­ка, и, при­не­ся сло­вом с неба огонь, опа­лил мно­гих, и жерт­вы сжег чу­дес­ным ог­нем; пе­ре­бив нече­сти­вых иере­ев свя­щен­ни­ков, взо­шел на небо на ко­лес­ни­це ог­нен­ной и ко­нях, дав уче­ни­ку удво­ен­ный дух. Ели­сей, (его) ми­лоть по­лу­чив, вдвое боль­ше чу­дес со­вер­шил. Дру­гие про­ро­ки, каж­дый в свое вре­мя, про­ро­че­ство­ва­ли о бу­ду­щих уди­ви­тель­ных де­лах. По­сле них ве­ли­кий Иоанн, хо­да­тай меж­ду Вет­хим и Но­вым за­ко­ном, стал кре­сти­те­лем и сви­де­те­лем Хри­сто­вым и про­по­вед­ни­ком жи­вым и мерт­вым.

Свя­тые апо­сто­лы Петр и Па­вел с осталь­ны­ми уче­ни­ка­ми Хри­сто­вы­ми, как мол­ния, про­шед­шая по все­му ми­ру, осве­ти­ли всю зем­лю. По­сле них му­че­ни­ки кро­вью сво­ей смы­ли сквер­ну, а пре­ем­ни­ки свя­тых апо­сто­лов, кре­стив це­са­ря, ве­ли­ким по­дви­гом и тру­дом раз­ру­ши­ли язы­че­ство. Силь­вестр пра­вед­но из трех­сот и во­сем­на­дца­ти от­цов, при­няв се­бе в по­мощь ве­ли­ко­го це­са­ря Кон­стан­ти­на, со­брав в Ни­кее Пер­вый Со­бор, по­бе­дил Ария и про­клял его и ересь его, ко­то­рую тот воз­дви­гал на Свя­тую Тро­и­цу, как ко­гда-то Ав­ра­ам с тре­мя­ста­ми и во­сем­на­дца­тью слу­га­ми пе­ре­бил ца­рей и при­нял бла­го­сло­ве­ние и хлеб и ви­но от Мель­хи­се­де­ка, ца­ря Са­лим­ско­го, ведь был тот иере­ем Бо­га Все­выш­не­го. Да­мас же и Гри­го­рий Бо­го­слов со ста пя­тью­де­ся­тью от­ца­ми и ве­ли­ким ца­рем Фе­о­до­си­ем в Ца­рь­гра­де под­твер­ди­ли свя­той Сим­вол, то есть «Ве­рую во еди­но­го Бо­га», и, из­гнав Ма­ке­до­ния, про­кля­ли его и ху­лу его, ко­то­рую он го­во­рил на Свя­то­го Ду­ха. Це­ле­стин и Ки­рилл с дву­мя­ста­ми от­ца­ми и дру­гим ца­рем со­кру­ши­ли в Ефе­се Несто­рия со всей бол­тов­ней, ко­то­рую он го­во­рил на Хри­ста. Лев и Ана­то­лий с пра­во­вер­ным ца­рем Мар­ки­а­ном и с ше­стью­ста­ми и трид­ца­тью от­ца­ми про­кля­ли в Хал­ки­доне безу­мие и бол­тов­ню Ев­ти­хи­евы. Ви­ги­лий с бо­го­угод­ным Юс­ти­ни­а­ном и со ста ше­стью­де­ся­тью пя­тью от­ца­ми, Пя­тый Со­бор со­брав, изыс­кав (где ка­кая бол­тов­ня укры­лась), про­кля­ли. Ага­фон, апо­столь­ский па­па, с дву­мя­ста­ми и се­мью­де­ся­тью от­ца­ми с чест­ным Кон­стан­ти­ном ца­рем на Ше­стом Со­бо­ре мно­гие вос­ста­ния рас­ко­ло­ли и всем тем со­бо­ром, из­гнав, про­кля­ли, я го­во­рю о Фе­о­до­ре Фа­ран­ском, Сер­гии и Пир­ре, Ки­ре Алек­сан­дрий­ском, Го­но­рии Рим­ском, Ма­ка­рии Ан­тио­хий­ском и про­чих при­спеш­ни­ках их, а хри­сти­ан­скую ве­ру, на ис­тине сто­я­щую, укре­пи­ли.

По­сле же все­го это­го Бог ми­ло­сти­вый, «Ко­то­рый хо­чет, чтобы вся­кий че­ло­век спа­сен был и до ис­тин­но­го по­зна­ния до­шел», в на­ше вре­мя ра­ди на­ше­го на­ро­да, о ко­то­ром ни­кто и ни­ко­гда не за­бо­тил­ся, для доб­ро­го де­ла воз­двиг нам учи­те­ля, бла­жен­но­го учи­те­ля Ме­фо­дия, ко­то­ро­го все доб­ро­де­те­ли и по­дви­ги к каж­до­му из этих угод­ни­ков при­ло­жив, не по­сты­дим­ся: ведь од­ним он ра­вен был, дру­гих немно­го мень­ше, а иных боль­ше, – крас­но­ре­чи­вых пре­взой­дя доб­ро­де­те­лью, а доб­ро­де­тель­ных – крас­но­ре­чи­ем. Каж­до­му упо­до­бив­шись, об­раз каж­до­го со­бой явил: страх Бо­жий, хра­не­ние за­по­ве­дей, чи­сто­ту пло­ти, при­ле­жа­ние в мо­лит­вах и свя­то­сти, сло­во силь­ное и крот­кое – силь­ное для про­тив­ни­ков, а крот­кое для при­ни­ма­ю­щих по­уче­ние, ярость, ти­хость, ми­лость, лю­бовь, страсть и тер­пе­ние, – он был всем из все­го, чтобы всех при­влечь.

Был он ро­да с обе­их сто­рон не ху­до­го, но доб­ро­го и чест­но­го, из­вест­но­го из­дав­на Бо­гу и ца­рю, и всей Со­лун­ской стране, что яв­лял и те­лес­ный его об­лик. По­это­му и (участ­ни­ки) спо­ров, лю­бив­шие его с дет­ства, ве­ли с ним ува­жи­тель­ные бе­се­ды, по­ка царь, узнав о быст­ро­те (ума) его, не по­ру­чил ему дер­жать сла­вян­ское кня­же­ние, чтобы он узнал все сла­вян­ские обы­чаи и при­вык по­не­мно­гу, как буд­то про­ви­дя, – я (бы) ска­зал, – что Бог хо­тел по­слать его учи­те­лем для сла­вян и пер­вым ар­хи­епи­ско­пом.

Про­ве­дя на кня­же­нии мно­го лет и уви­дев мно­же­ство бес­по­ря­доч­ных вол­не­ний этой жиз­ни, он сме­нил стрем­ле­ние к зем­ной тьме на мыс­ли о небе, ведь он не хо­тел воз­му­щать бла­го­род­ную ду­шу тем, что не веч­но – не пре­бы­ва­ю­щим. И, най­дя удоб­ное вре­мя, он из­ба­вил­ся от кня­же­ния и по­шел на Олимп, где жи­вут свя­тые от­цы. По­стриг­шись, он об­ла­чил­ся в чер­ные ри­зы и пре­бы­вал, с по­кор­но­стью по­ви­ну­ясь. И, ис­пол­няя весь мо­на­ше­ский чин, об­ра­тил­ся к кни­гам.

Но слу­чи­лось в то вре­мя сле­ду­ю­щее: по­слал царь за Фило­со­фом, бра­том его, (чтобы ид­ти) к ха­за­рам (и) чтобы тот взял его се­бе в по­мощь. Ведь там бы­ли иудеи, силь­но ху­лив­шие хри­сти­ан­скую ве­ру. Он же ска­зал, что: «Я го­тов уме­реть за хри­сти­ан­скую ве­ру». И не ослу­шал­ся он, но, идя, слу­жил как раб мень­ше­му бра­ту, по­ви­ну­ясь ему. Он мо­лит­ва­ми, а Фило­соф сло­ва­ми пре­воз­мог­ли тех и по­сра­ми­ли. Царь же и пат­ри­арх, уви­дев по­двиг его, год­ный для Бо­жи­его пу­ти, убеж­да­ли его (со­гла­сить­ся), чтобы по­свя­ти­ли в ар­хи­епи­ско­пы на по­чет­ное ме­сто, где есть по­треб­ность в та­ком му­же. Так как он не со­гла­шал­ся, при­ну­ди­ли его и по­ста­ви­ли игу­ме­ном в мо­на­сты­ре, ко­то­рый на­зы­ва­ет­ся По­ли­хрон, до­ход ко­то­ро­го из­ме­ря­ет­ся два­дца­тью че­тырь­мя спу­да­ми зо­ло­та, а от­цов в нем боль­ше се­ми­де­ся­ти.

Слу­чи­лось же в те дни, что Ро­сти­слав, князь сла­вян­ский, и Свя­то­полк по­сла­ли из Мо­ра­вии к ца­рю Ми­ха­и­лу, го­во­ря так: «Мы Бо­жи­ей ми­ло­стью здо­ро­вы, но при­шли к нам мно­го учи­те­лей хри­сти­ан от ита­льян­цев, и от гре­ков, и от нем­цев, уча нас по-раз­но­му, а мы, сла­вяне, лю­ди про­стые, и нет у нас, кто бы на­ста­вил нас ис­тине и на­учил ра­зу­му. По­то­му, доб­рый вла­ды­ка, по­шли та­ко­го му­жа, ко­то­рый на­ста­вит нас вся­кой прав­де». То­гда царь Ми­ха­ил ска­зал Фило­со­фу Кон­стан­ти­ну: «Слы­шишь ли, Фило­соф, эту речь? Ни­кто дру­гой не мо­жет это­го сде­лать, кро­ме те­бя. Так на те­бе да­ры мно­гие и, взяв бра­та сво­е­го игу­ме­на Ме­фо­дия, сту­пай же. Ведь вы со­лу­няне, а со­лу­няне все хо­ро­шо го­во­рят по-сла­вян­ски».

Тут они не по­сме­ли от­ка­зать­ся ни пе­ред Бо­гом, ни пе­ред ца­рем, по сло­ву свя­то­го апо­сто­ла Пет­ра, как он ска­зал: «Бо­га бой­тесь, ца­ря чти­те». Но, по­чув­ство­вав ве­ли­чие де­ла, пре­да­лись они мо­лит­ве вме­сте с дру­ги­ми, кто был та­ко­го же ду­ха, что и они. И тут явил Бог Фило­со­фу сла­вян­ские кни­ги. И тот, тот­час упо­ря­до­чив бук­вы и со­ста­вив бе­се­ды, от­пра­вил­ся в путь в Мо­ра­вию, взяв Ме­фо­дия. И стал он, сно­ва с по­кор­но­стью по­ви­ну­ясь, слу­жить Фило­со­фу и учить вме­сте с ним. И ко­гда ми­ну­ло три го­да, воз­вра­ти­лись они из Мо­ра­вии, вы­учив уче­ни­ков.

Узнав же о та­ко­вых лю­дях, Апо­сто­лик Ни­ко­лай по­слал за ни­ми, же­лая ви­деть их, как Ан­ге­лов Бо­жи­их. Он освя­тил уче­ние их, по­ло­жив сла­вян­ское Еван­ге­лие на ал­та­ре свя­то­го апо­сто­ла Пет­ра, и по­свя­тил в по­пы бла­жен­но­го Ме­фо­дия.

Бы­ло мно­го дру­гих лю­дей, ко­то­рые по­но­си­ли сла­вян­ские кни­ги, го­во­ря, что не по­до­ба­ет ни­ка­ко­му на­ро­ду иметь свои бук­вы, кро­ме ев­ре­ев, гре­ков и ла­ти­нян, по над­пи­си Пи­ла­та, ко­то­рую он на Кре­сте Гос­под­нем на­пи­сал. Их Апо­сто­лик на­звал пи­лат­ни­ка­ми и три­язч­ни­ка­ми. И од­но­му епи­ско­пу, ко­то­рый был бо­лен тою же бо­лез­нью, он по­ве­лел по­свя­тить из уче­ни­ков сла­вян­ских трех в по­пы, а двух в ана­гно­стов.

Спу­стя мно­го дней Фило­соф, от­прав­ля­ясь на Суд, ска­зал Ме­фо­дию, бра­ту сво­е­му: «Вот, брат, бы­ли мы с то­бой в упря­жи, па­ха­ли од­ну бо­роз­ду, и я у ле­са (дой­дя бо­роз­ду) па­даю, свой день окон­чив. А ты хоть очень лю­бишь го­ру, но не мо­ги ра­ди го­ры оста­вить учи­тель­ство свое, ибо чем иным мо­жешь ты луч­ше до­стичь спа­се­ния?».

По­слал Ко­цел же к Апо­сто­ли­ку, про­сил, чтобы от­пу­стил к нему Ме­фо­дия, бла­жен­но­го учи­те­ля на­ше­го. И ска­зал Апо­сто­лик: «Не те­бе од­но­му толь­ко, но и всем тем стра­нам сла­вян­ским по­сы­лаю его учи­те­лем от Бо­га и от свя­то­го апо­сто­ла Пет­ра, пер­во­го пре­сто­ло­на­след­ни­ка и дер­жа­те­ля клю­чей от Цар­ствия Небес­но­го». И по­слал его, на­пи­сав та­кую эпи­сто­лию: «Адри­ан, епи­скоп и раб Бо­жий, Ро­сти­сла­ву и Свя­то­пол­ку и Ко­це­лу. Сла­ва в выш­них Бо­гу и на зем­ле мир, в че­ло­ве­ках бла­го­во­ле­ние, что услы­ша­ли мы о вас ду­хов­ное, на это упо­ва­ли мы с же­ла­ни­ем и мо­лит­вою ва­ше­го ра­ди спа­се­ния, как воз­двиг Гос­подь серд­ца ва­ши ис­кать его и по­ка­зал вам, что не толь­ко ве­рою, но и бла­ги­ми де­ла­ми по­до­ба­ет слу­жить Бо­гу, ведь «ве­ра без дел мерт­ва», и от­па­да­ют те, ко­то­рые «во­об­ра­жа­ют, что зна­ют Бо­га, но де­ла­ми от­ре­ка­ют­ся от Него». Ведь не толь­ко у это­го свя­ти­тель­ско­го пре­сто­ла про­си­ли вы учи­те­ля, но и у бла­го­вер­но­го ца­ря Ми­ха­и­ла, чтобы по­слал он к вам бла­жен­но­го Фило­со­фа Кон­стан­ти­на с бра­том, по­ку­да мы не сде­ла­ли. Они же, уви­дав, что стра­ны ва­ши на­хо­дят­ся под вла­стью апо­столь­ско­го пре­сто­ла, не сде­ла­ли ни­че­го про­тив­но­го ка­но­нам, но к нам при­шли и при­нес­ли с со­бой мо­щи свя­то­го Кли­мен­та. Мы же, трой­ную ра­дость по­лу­чив, за­мыс­ли­ли по­слать в ва­ши стра­ны сы­на на­ше­го Ме­фо­дия, му­жа со­вер­шен­но­го ра­зу­мом и пра­во­вер­но­го, ис­пы­тав и по­свя­тив его вме­сте с его уче­ни­ка­ми, чтобы учил вас, как вы про­си­ли, из­ла­гая на язы­ке ва­шем кни­ги пол­но­стью для все­го цер­ков­но­го чи­на, в том чис­ле со свя­той мес­сой, то есть служ­бой, и с Кре­ще­ни­ем, как на­чал Фило­соф Кон­стан­тин Бо­жи­ей бла­го­да­тью и мо­лит­ва­ми свя­то­го Кли­мен­та. Так же ес­ли и кто иной смо­жет до­стой­но и пра­во­вер­но го­во­рить, – да бу­дет свя­то и бла­го­слов­ле­но Бо­гом и на­ми и всей Все­лен­ской и Апо­столь­ской Цер­ко­вью, чтобы лег­че обу­чи­лись вы за­по­ве­дям Бо­жи­им. Толь­ко один этот со­хра­нять вам обы­чай, чтобы во вре­мя мес­сы сна­ча­ла чи­та­ли Апо­стол и Еван­ге­лие по-ла­ты­ни, по­том по-сла­вян­ски. Да ис­пол­нит­ся сло­во Пи­са­ния, что «бу­дут хва­лить Гос­по­да все на­ро­ды», и дру­гое: «И все ста­нут го­во­рить о ве­ли­чии Бо­жи­ем на раз­ных язы­ках, на ко­то­рых поз­во­лит им го­во­рить Свя­той Дух».

Ес­ли же кто из со­бран­ных у вас учи­те­лей, из тех, кто те­шит слух и от ис­ти­ны от­вра­ща­ет к за­блуж­де­ни­ям, начнет, дерз­нув, вно­сить меж­ду ва­ми раз­лад, по­ри­цая кни­ги на ва­шем язы­ке, пусть бу­дет от­лу­чен не толь­ко от При­ча­стия, но и от Церк­ви, по­ка не ис­пра­вит­ся. Ибо они суть вол­ки, а не ов­цы, что сле­ду­ет по пло­дам их узна­вать и бе­речь­ся от них.

Вы же, ча­да воз­люб­лен­ные, по­ви­нуй­тесь уче­нию Бо­жи­е­му и не от­ринь­те по­уче­ния цер­ков­но­го, чтобы вы ста­ли ис­тин­но по­кло­ня­ю­щи­ми­ся Бо­гу, От­цу на­ше­му небес­но­му, со все­ми свя­ты­ми. Аминь».

Ко­цел же при­нял его с ве­ли­кой че­стью и сно­ва по­слал его, а так­же два­дцать че­ло­век из име­ни­тых лю­дей, к Апо­сто­ли­ку, чтобы он по­свя­тил его на епи­скоп­ство в Пан­но­нии на пре­стол свя­то­го Ан­д­ро­ни­ка, апо­сто­ла из чис­ла се­ми­де­ся­ти, что и ста­ло.

По­сле это­го ста­рый враг, нена­вист­ник добра и про­тив­ник ис­ти­ны, воз­двиг на него серд­це вра­га, мо­рав­ско­го ко­ро­ля, со все­ми епи­ско­па­ми, что, де­скать, «в на­шей об­ла­сти учишь». Он же от­ве­тил: «Я сам обо­шел бы сто­ро­ной, ес­ли бы ве­дал, что ва­ша. Но она – свя­то­го Пет­ра. По прав­де же, ес­ли вы из за­ви­сти и жад­но­сти во­пре­ки ка­но­нам на ста­рые пре­де­лы на­сту­па­е­те, пре­пят­ствуя уче­нию Бо­жи­е­му, то бе­ре­ги­тесь, чтобы не раз­лить свой мозг, же­лая кост­ным те­ме­нем про­бить же­лез­ную го­ру». Они от­ве­ча­ли ему, го­во­ря в яро­сти: «Зло се­бе до­бу­дешь». Он от­ве­тил: «Ис­ти­ну го­во­рю пе­ред ца­ря­ми и не сты­жусь, а вы по­сту­пай­те со мной, как хо­ти­те, ведь я не луч­ше тех, кто в ве­ли­ких му­ках ли­шил­ся и жиз­ни за то, что го­во­рил прав­ду». И ко­гда мно­го во­про­сов бы­ло за­да­но и не смог­ли опро­верг­нуть его, ска­зал ко­роль, вста­вая: «Не утруж­дай­те мо­е­го Ме­фо­дия, ведь он вспо­тел уже, как у печ­ки». Ска­зал он: «Так, вла­ды­ка». Встре­ти­ли лю­ди как-то пот­но­го фило­со­фа (и) ска­за­ли ему: «По­че­му ты так вспо­тел?» А он: «С невеж­да­ми спо­рил». И по­спо­рив об этих сло­вах, разо­шлись, а его, со­слав в Шва­бию, дер­жа­ли два с по­ло­ви­ной го­да.

До­шло до Апо­сто­ли­ка. И уве­дав, по­слал на них за­прет, чтобы ни один ко­ролев­ский епи­скоп не слу­жил мес­сы, то есть служ­бы, по­ка его дер­жат. По­это­му от­пу­сти­ли его, ска­зав Ко­це­лу: «Если бу­дет он у те­бя, не уй­дешь от нас доб­ром». Но они не ушли от су­да свя­то­го Пет­ра, ведь из этих епи­ско­пов чет­ве­ро умер­ло.

При­клю­чи­лось же то­гда, что мо­ра­ване, убе­див­шись, что немец­кие по­пы, ко­то­рые жи­ли у них, не при­я­те­ли им, но око­вы им ку­ют, всех из­гна­ли и по­сла­ли к Апо­сто­ли­ку: «Так как преж­де от­цы на­ши от свя­то­го Пет­ра Кре­ще­ние при­ня­ли, то дай нам Ме­фо­дия ар­хи­епи­ско­пом и учи­те­лем». Тот­час при­слал его Апо­сто­лик. И при­нял его Свя­то­полк князь со сво­и­ми мо­ра­ва­на­ми и по­ру­чил ему все церк­ви и ду­хо­вен­ство во всех го­ро­дах. И с то­го дня на­ча­ло очень рас­ти уче­ние Бо­жие, и ду­хо­вен­ство во всех го­ро­дах на­ча­ло рас­ти и мно­жить­ся, и по­га­ные – ве­ро­вать в ис­тин­но­го Бо­га, от сво­их за­блуж­де­ний от­ре­ка­ясь все боль­ше. И мо­рав­ская власть ста­ла рас­ши­рять свои пре­де­лы и по­беж­дать сво­их вра­гов без неудач, как и са­ми они рас­ска­зы­ва­ют.
Бы­ла же в нем про­ро­че­ская Бла­го­дать, так что сбы­ва­лись мно­гие его про­ри­ца­ния. Об од­ном или двух из них мы рас­ска­жем.

Очень силь­ный язы­че­ский князь, си­дев­ший на Вис­ле, по­но­сил хри­сти­ан и па­ко­сти де­лал. По­слав же к нему, ска­зал (Ме­фо­дий): «Хо­ро­шо бы те­бе кре­стить­ся, сын, сво­ею во­лею на сво­ей зем­ле, чтобы не был ты кре­щен на­силь­но в пле­ну на чу­жой зем­ле. И вспом­нишь ме­ня». Так и бы­ло.

Или вот. Од­на­жды Свя­то­полк во­е­вал с по­га­ны­ми и ни­че­го не до­стиг, но мед­лил. Ко­гда ста­ла при­бли­жать­ся мес­са, то есть служ­ба свя­то­го Пет­ра, (Ме­фо­дий) по­слал к нему, го­во­ря: «Ес­ли по­обе­ща­ешь про­ве­сти у ме­ня со сво­и­ми во­и­на­ми день свя­то­го Пет­ра, то ве­рую, что ско­ро пре­даст их те­бе Бог». Так и бы­ло.

Один че­ло­век, очень бо­га­тый и со­вет­ник (кня­зя), же­нил­ся на сво­ей ку­ме, то есть на ятро­ви, и (Ме­фо­дий) мно­го на­став­лял и учил, и уго­ва­ри­вал их, но раз­ве­сти их не мог. По­то­му что дру­гие, вы­да­вая се­бя за ра­бов Бо­жи­их, втайне раз­вра­ща­ли их, льстя из-за иму­ще­ства, и во­все от­вра­ти­ли их от Церк­ви. И он ска­зал: «При­дет час, ко­гда не смо­гут по­мочь эти льсте­цы, и вспом­ни­те мои сло­ва, но ни­че­го сде­лать уже бу­дет нель­зя». Вне­зап­но, по­сле Бо­жи­его от­ступ­ле­ния, па­ла на них на­пасть, «и ме­ста их не ста­ло, но буд­то вихрь, под­хва­тив, рас­се­ял пыль». Мно­го и дру­го­го по­доб­но­го это­му бы­ло, о чем го­во­рил он от­кры­то в прит­чах.

Ста­рый враг, нена­вист­ник ро­да че­ло­ве­че­ско­го не мог тер­петь все­го это­го, воз­двиг­нув на него неко­то­рых, как на Мо­и­сея, Да­фа­на и Ави­ро­на, од­них – от­кры­то, дру­гих – тай­но. Боль­ные иопа­тор­ской ере­сью со­вра­ща­ют сла­бей­ших с пра­виль­но­го пу­ти, го­во­ря: «Нам Па­па дал власть, а его ве­лит из­гнать вон вме­сте с его уче­ни­ем».

Со­брав же весь мо­рав­ский на­род, они ве­ле­ли про­честь пе­ред ни­ми эпи­сто­лию, чтобы слы­ша­ли об из­гна­нии его. Лю­ди же, как свой­ствен­но че­ло­ве­ку, все пе­ча­ли­лись и скор­бе­ли, что ли­ша­ют­ся та­ко­го пас­ты­ря и учи­те­ля – кро­ме сла­бых, ко­то­ры­ми дви­га­ла ложь, как ли­стья­ми ве­тер. Но ко­гда про­чли пись­ма Апо­сто­ли­ка, то об­на­ру­жи­ли сле­ду­ю­щее: «Брат наш Ме­фо­дий свят и пра­во­ве­рен и де­ла­ет апо­столь­ское де­ло, и в ру­ках его все сла­вян­ские зем­ли от Бо­га и от апо­столь­ско­го пре­сто­ла, а ко­го он про­клянет, бу­дет про­клят, а ко­го бла­го­сло­вит, тот да бу­дет свят». И, по­сра­мив­шись, они разо­шлись, как ту­ман, со сты­дом.

На этом зло­ба их не кон­чи­лась, но ста­ли они го­во­рить, что гне­ва­ет­ся на него царь и, ес­ли най­дет, не быть ему жи­во­му. Но ми­ло­сти­вый Бог не хо­тел, чтобы и в этом ху­ли­ли ра­ба Его, Он вло­жил в серд­це ца­рю, ибо серд­це ца­ря все­гда пре­бы­ва­ет в ру­ках Бо­жи­их, мысль и по­слал к нему пись­мо: «Чест­ный от­че, очень хо­чу те­бя ви­деть. Так сде­лай ми­лость, по­тру­дись (при­быть) к нам, чтобы мы уви­де­ли те­бя, по­ка ты на этом све­те, и мо­лит­ву твою при­ня­ли». И он сра­зу по­шел ту­да, при­нял его царь с ве­ли­кой че­стью и ра­до­стью и, по­хва­лив его уче­ние, удер­жал из его уче­ни­ков по­па и диа­ко­на с кни­га­ми. И все же­ла­ния его ис­пол­нил, че­го он хо­тел, и ни в чем ему не от­ка­зал. Об­лас­кав и ода­рив, про­во­дил его со сла­вою на­зад на его пре­стол. Так же и Пат­ри­арх.

На всех же пу­тях по­па­дал он во мно­гие на­па­сти от диа­во­ла: в пу­сты­нях к раз­бой­ни­кам, на мо­ре в вол­не­нья вет­ров, на ре­ках во вне­зап­ные смер­чи, так что ис­пол­ни­лось на нем сло­во апо­сто­ла: «Бе­ды от раз­бой­ни­ков, бе­ды в мо­ре, бе­ды на ре­ках, бе­ды от лже­бра­тьев, в тру­дах и по­дви­гах, в по­сто­ян­ном бде­нии, во мно­гом го­ло­де и жаж­де» и в про­чих пе­ча­лях, о ко­то­рых упо­ми­на­ет апо­стол.

А по­том, огра­див­шись от со­мне­ний и пе­чаль свою на Бо­га воз­ло­жив, еще рань­ше по­са­див из уче­ни­ков сво­их двух по­пов, от­лич­ных ско­ро­пис­цев, быст­ро пе­ре­ло­жил все кни­ги, все пол­но­стью, кро­ме Мак­ка­вей­ских, с язы­ка гре­че­ско­го на сла­вян­ский, за шесть ме­ся­цев, на­чи­ная с мар­та ме­ся­ца до два­дцать ше­сто­го дня ок­тяб­ря ме­ся­ца. Окон­чив же, воз­дал до­стой­ную хва­лу и сла­ву Бо­гу, да­ю­ще­му та­кую бла­го­дать и уда­чу. И воз­не­ся с кли­ром сво­им Свя­тое Тай­ное Воз­но­ше­ние, от­празд­но­вал па­мять свя­то­го Ди­мит­рия. Ведь преж­де с Фило­со­фом пе­ре­ло­жил он толь­ко Псал­тирь и Еван­ге­лие с Апо­сто­лом и из­бран­ны­ми цер­ков­ны­ми служ­ба­ми. То­гда же и Но­мо­ка­нон, то есть пра­ви­ло за­ко­на, и оте­че­ские кни­ги пе­ре­ло­жил.

Ко­гда же вен­гер­ский ко­роль при­шел в ду­най­ские стра­ны, он за­хо­тел его уви­деть: и хо­тя неко­то­рые го­во­ри­ли и пред­по­ла­га­ли, что не уй­ти от него без му­че­ний, он по­шел к нему. Но тот, как и по­до­ба­ет вла­ды­ке, так и при­нял – с по­че­том, сла­вою и ра­до­стью. И по­бе­се­до­вав с ним, как при­ста­ло та­ким му­жам ве­сти бе­се­ды, от­пу­стил его, об­лас­кав, по­це­ло­вав, с да­ра­ми ве­ли­ки­ми, ска­зав: «По­ми­най ме­ня все­гда, чест­ный отец, в свя­тых тво­их мо­лит­вах».

Так пре­сек он со всех сто­рон об­ви­не­ния, за­тво­рив уста мно­го­ре­чи­вым, путь за­вер­шил и ве­ру со­хра­нил, ожи­дая пра­вед­но­го вен­ца. И по­сколь­ку так уго­дил, воз­люб­лен был Бо­гом. Ста­ло при­бли­жать­ся вре­мя при­нять по­кой от стра­стей и на­гра­ду за мно­гие тру­ды. И спро­си­ли его, го­во­ря: «Кто, счи­та­ешь ты, чест­ный отец и учи­тель, сре­ди уче­ни­ков тво­их был бы пре­ем­ни­ком те­бе в учи­тель­стве тво­ем?». И по­ка­зал он им на од­но­го из из­вест­ных уче­ни­ков сво­их, име­нем Го­разд, го­во­ря: «Этот из ва­шей зем­ли сво­бод­ный муж, на­учен хо­ро­шо в ла­тин­ских кни­гах, пра­во­ве­рен. Пусть бу­дет Бо­жия во­ля и ва­ша лю­бовь, как и моя». А ко­гда в Верб­ное вос­кре­се­нье со­бра­лись все лю­ди, он, немощ­ный, вой­дя в цер­ковь, бла­го­сло­вив ца­ря, кня­зя и кли­ри­ков, и весь на­род, ска­зал: «Сте­ре­ги­те ме­ня, де­ти, три дня». Так и бы­ло. На рас­све­те тре­тье­го дня он ска­зал сле­ду­ю­щее: «В ру­ки твои, Гос­по­ди, вла­гаю ду­шу мою». И по­чил на ру­ках иерей­ских в 6 день ме­ся­ца ап­ре­ля в 3-й ин­дикт 6393 го­да от со­тво­ре­ния все­го ми­ра.

При­го­то­вив его к по­гре­бе­нию и воз­дав ему до­стой­ную честь, от­слу­жи­ли уче­ни­ки его цер­ков­ную служ­бу по-ла­ты­ни, по-гре­че­ски и по-сла­вян­ски и по­ло­жи­ли его в со­бор­ной церк­ви. И при­ло­жил­ся он к от­цам сво­им и пат­ри­ар­хам, и про­ро­кам, и апо­сто­лам, учи­те­лям, му­че­ни­кам. И со­брав­шись, бес­чис­лен­ные на­род­ные тол­пы про­во­жа­ли со све­ча­ми доб­ро­го учи­те­ля и пас­ты­ря: муж­чи­ны и жен­щи­ны, ма­лые и боль­шие, бо­га­тые и бед­ные, сво­бод­ные и ра­бы, вдо­ви­цы и си­ро­ты, ино­зем­цы и мест­ные, боль­ные и здо­ро­вые, – все, опла­ки­вая то­го, кто был всем из все­го, чтобы всех при­влечь. Ты же, свя­тая и чест­ная гла­ва, в мо­лит­вах тво­их свы­ше опе­кай нас, стре­мя­щих­ся к те­бе, из­бавь от вся­кой на­па­сти, уче­ни­ков сво­их и уче­ние рас­про­стра­няя, а ере­си из­го­няя, чтобы, про­жив здесь до­стой­но на­ше­го на­зна­че­ния, ста­ли мы с то­бой, ста­до твое, одес­ную сто­ро­ну Хри­ста, Бо­га на­ше­го, веч­ную жизнь при­ни­мая от Него. Ему же сла­ва и честь во ве­ки ве­ков. Аминь.

Биб­лио­те­ка ли­те­ра­ту­ры Древ­ней Ру­си. Т. 2. СПб., 2004.

ИНОЕ ЖИЗНЕОПИСАНИЕ РАВНОАПОСТОЛЬНЫХ КИРИЛЛА И МЕФОДИЯ  

Свя­той рав­ноап­о­столь­ный Ки­рилл, учи­тель сло­вен­ский (до при­ня­тия схи­мы – Кон­стан­тин) и стар­ший брат его Ме­фо­дий (па­мять 6 ап­ре­ля) по про­ис­хож­де­нию сла­вяне, ро­ди­лись в Ма­ке­до­нии, в городе Солуни. Свя­той Ки­рилл по­лу­чил бле­стя­щее об­ра­зо­ва­ние, с 14-лет­не­го воз­рас­та вос­пи­ты­ва­ясь с сы­ном им­пе­ра­то­ра. Он ра­но при­нял сан пре­сви­те­ра. По воз­вра­ще­нии в Кон­стан­ти­но­поль со­сто­ял биб­лио­те­ка­рем со­бор­ной церк­ви и пре­по­да­ва­те­лем фило­со­фии. Свя­той Ки­рилл с успе­хом вел пре­ния с ере­ти­ка­ми ико­но­бор­ца­ми и с ма­го­ме­та­на­ми. Стре­мясь к уеди­не­нию, он уда­лил­ся на го­ру Олимп к сво­е­му стар­ше­му бра­ту Ме­фо­дию, но уеди­не­ние его про­дол­жа­лось недол­гое вре­мя. Оба бра­та бы­ли по­сла­ны в 857 го­ду им­пе­ра­то­ром Ми­ха­и­лом в мис­си­о­нер­ское пу­те­ше­ствие для про­по­ве­ди хри­сти­ан­ства у хо­зар. По до­ро­ге они оста­нав­ли­ва­лись в Хер­соне и об­ре­ли там мо­щи свя­щен­но­му­че­ни­ка Кли­мен­та, па­пы Рим­ско­го. При­быв к хо­за­рам, свя­тые бра­тья бе­се­до­ва­ли с ни­ми о хри­сти­ан­ской ве­ре. Убеж­ден­ный про­по­ве­дью свя­то­го Ки­рил­ла хо­зар­ский князь и с ним весь на­род при­ня­ли хри­сти­ан­ство. Бла­го­дар­ный князь хо­тел на­гра­дить про­по­вед­ни­ков бо­га­ты­ми да­ра­ми, но они от­ка­за­лись от это­го и про­си­ли кня­зя от­пу­стить с ни­ми на ро­ди­ну всех гре­че­ских плен­ни­ков. Свя­той Ки­рилл вер­нул­ся в Кон­стан­ти­но­поль с 200 от­пу­щен­ны­ми плен­ни­ка­ми.

В 862 го­ду на­ча­лось глав­ное де­ло свя­тых бра­тьев. По прось­бе кня­зя Ро­сти­сла­ва им­пе­ра­тор по­слал их в Мо­ра­вию для про­по­ве­ди хри­сти­ан­ства на сла­вян­ском язы­ке. Свя­тые Ки­рилл и Ме­фо­дий по от­кро­ве­нию Бо­жию со­ста­ви­ли сла­вян­скую аз­бу­ку и пе­ре­ве­ли на сла­вян­ский язык Еван­ге­лие, Апо­стол, Псал­тирь и мно­гие бо­го­слу­жеб­ные кни­ги. Они вве­ли бо­го­слу­же­ние на сла­вян­ском язы­ке. За­тем свя­тые бра­тья бы­ли вы­зва­ны в Рим по при­гла­ше­нию Рим­ско­го Па­пы, где па­па Адри­ан встре­тил их с ве­ли­кой че­стью, ибо они при­нес­ли ту­да мо­щи свя­щен­но­му­че­ни­ка Кли­мен­та, па­пы Рим­ско­го. По при­ро­де бо­лез­нен­ный и сла­бый, свя­той Ки­рилл от мно­гих тру­дов вско­ре за­бо­лел и, при­няв схи­му, скон­чал­ся в 869 го­ду 42-х лет.

Пе­ред смер­тью он за­ве­щал сво­е­му бра­ту про­дол­жить хри­сти­ан­ское про­све­ще­ние сла­вян. По­гре­бен свя­той Ки­рилл в рим­ской церк­ви свя­то­го Кли­мен­та, где по­чи­ва­ют мо­щи это­го свя­щен­но­му­че­ни­ка, при­не­сен­ные в Ита­лию из Хер­со­не­са сло­вен­ски­ми учи­те­ля­ми.

См. так­же:

• Жизнь и тру­ды пре­по­доб­ных от­цов на­ших Ме­фо­дия и Кон­стан­ти­на, в мо­на­ше­стве Ки­рил­ла, учи­те­лей сла­вян­ских свт. Ди­мит­рий Ро­стов­ский
• Святые Кирилл и Мефодий, просветители славян Я. Горожанский
• Свв. Кирилл и Мефодий и совершенный ими перевод Св. Писания проф. А.С. Архангельский
• Святые Кирилл и Мефодий еп. Александр (Милеант)

Примечание

^[1] По мнению академика Е.Е.Голубинского, «...вне всякого сомнения и спора, что у автора Жития никоим образом не могло быть речи ни о русских Евангелии и Псалтири, ни вообще о каком-нибудь славянском переводе Библии и странное место в своем теперешнем виде вовсе не принадлежит ему. По всей вероятности, место это ...искажение каких-нибудь подлинных речей автора». Подробнее об этом см. Голубинский Е., Святые Константин и Мефодий – апостолы славянские // Богословские труды. – 1985. – №26. – С. 91-155. (Примечание ред. «Азбуки веры»)

 

 

***

 

Исповедник Севастиан (Фомин) Карагандинский, архимандрит

Пре­по­доб­но­ис­по­вед­ник Се­ва­сти­ан ро­дил­ся 28 ок­тяб­ря 1884 го­да в се­ле Кос­мо­де­мьян­ское Ор­лов­ской гу­бер­нии в се­мье кре­стьян Ва­си­лия и Мат­ро­ны Фо­ми­ных и в кре­ще­нии на­ре­чен был Сте­фа­ном в честь пре­по­доб­но­го Сте­фа­на Сав­ва­и­та. В се­мье бы­ло три сы­на – Ила­ри­он, Ро­ман и Сте­фан. В 1888 го­ду, ко­гда Сте­фа­ну ис­пол­ни­лось че­ты­ре го­да, ро­ди­те­ли сво­зи­ли сы­но­вей в Ко­зель­скую Вве­ден­скую Оп­ти­ну пу­стынь бла­го­сло­вить­ся у стар­ца Ам­вро­сия^[a]. В 1888 го­ду умер отец, а на сле­ду­ю­щий год мать, и оста­лись бра­тья си­ро­та­ми сем­на­дца­ти, один­на­дца­ти и пя­ти лет. Стар­ший, Ила­ри­он, по­сле смер­ти ро­ди­те­лей же­нил­ся; сред­ний, Ро­ман, в 1892 го­ду ушел в Оп­ти­ну пу­стынь и был при­нят по­слуш­ни­ком в Иоан­но-Пред­те­чен­ский скит при ней; млад­ше­му, Сте­фа­ну, при­шлось остать­ся со стар­шим бра­том и по­мо­гать ему по хо­зяй­ству.

Архимандрит Севастиан

Жи­вя с бра­том, Сте­фан окон­чил цер­ков­но­при­ход­скую шко­лу, при­чем по­ка­зал хо­ро­шие спо­соб­но­сти в обу­че­нии, и при­ход­ской свя­щен­ник стал да­вать ему чи­тать кни­ги из сво­ей биб­лио­те­ки. Для обыч­ных кре­стьян­ских ра­бот Сте­фан ока­зал­ся слаб здо­ро­вьем, и боль­шей ча­стью ему при­хо­ди­лось быть в се­ле пас­ту­хом. Озор­ные сверст­ни­ки недо­люб­ли­ва­ли его за сми­ре­ние и кро­тость и на­зы­ва­ли «мо­на­хом». Са­мым боль­шим для него уте­ше­ни­ем ста­ло по­се­ще­ние бра­та Ро­ма­на в Оп­ти­ной пу­сты­ни, что бы­ва­ло вся­кий раз по­сле окон­ча­ния осе­нью кре­стьян­ских ра­бот.

В 1908 го­ду Ро­ман Ва­си­лье­вич при­нял мо­на­ше­ский по­стриг с име­нем Ра­фа­ил, а 3 ян­ва­ря 1909 го­да Сте­фан был при­нят ке­лей­ни­ком к стар­цу Иоси­фу (Ли­тов­ки­ну)^[b]. «Жи­ли мы со стар­цем, – вспо­ми­нал он впо­след­ствии, – как с род­ным от­цом. Вме­сте с ним мо­ли­лись, вме­сте ку­ша­ли, вме­сте чи­та­ли или слу­ша­ли его на­став­ле­ния»^[1].

9 мая 1911 го­да иерос­хи­мо­нах Иосиф скон­чал­ся, и в его ке­лье по­се­лил­ся ста­рец Нек­та­рий (Ти­хо­нов)^[c], у ко­то­ро­го Сте­фан остал­ся ке­лей­ни­ком, пе­рей­дя под его ду­хов­ное ру­ко­вод­ство. 15 мар­та 1912 го­да Сте­фан был опре­де­лен в чис­ло бра­тии.

У от­ца Нек­та­рия то­гда бы­ло два ке­лей­ни­ка: стар­ший – Сте­фан, ко­то­ро­го за мяг­ко­сер­де­чие и со­стра­да­тель­ность на­зы­ва­ли «ле­том», и млад­ший – Петр Швы­рев, ко­то­рый был по­гру­бей и по­стро­же, и его на­зы­ва­ли «зи­ма». Ко­гда на­род, при­шед­ший к хи­бар­ке^[d], на­чи­нал от дол­го­го ожи­да­ния уны­вать, отец Нек­та­рий по­сы­лал Сте­фа­на, а ко­гда ожи­дав­шие на­чи­на­ли роп­тать и под­ни­ма­ли шум, к ним вы­хо­дил Петр и стро­го­стью уми­рял на­род. Лю­ди, бы­ва­ло, то и де­ло по­сы­ла­ли Сте­фа­на ска­зать стар­цу, что мно­гие очень дол­го ждут и неко­то­рым на­до уже уез­жать. Сте­фан шел в ке­лью стар­ца, и тот го­во­рил: «Сей­час со­би­ра­юсь, оде­ва­юсь, иду», но сра­зу не вы­хо­дил, а ко­гда вы­хо­дил, то при всех го­во­рил Сте­фа­ну: «Что же ты до сих пор ни ра­зу не ска­зал, что ме­ня ждет с нетер­пе­ни­ем столь­ко на­ро­да?» В от­вет Сте­фан кла­нял­ся стар­цу в но­ги и про­сил про­ще­ния.

13 ап­ре­ля 1913 го­да, в Ве­ли­кую Суб­бо­ту, от ту­бер­ку­ле­за лег­ких скон­чал­ся брат Сте­фа­на, мо­нах Ра­фа­ил, пе­ред смер­тью по­стри­жен­ный в схи­му. В 1917 го­ду Сте­фан был по­стри­жен в мо­на­ше­ство с име­нем Се­ва­сти­ан в честь му­че­ни­ка Се­ва­сти­а­на.

В 1918 го­ду при­шед­ши­ми к вла­сти без­бож­ни­ка­ми Оп­ти­на пу­стынь как мо­на­стырь бы­ла за­кры­та, но про­дол­жа­ла су­ще­ство­вать под ви­дом плем­хо­за под ру­ко­вод­ством од­но­го из мо­на­стыр­ских по­слуш­ни­ков; в 1923 го­ду из мо­на­хов и по­слуш­ни­ков бы­ла ор­га­ни­зо­ва­на сель­ско­хо­зяй­ствен­ная ар­тель.
В 1923 го­ду мо­нах Се­ва­сти­ан был ру­ко­по­ло­жен во иеро­ди­а­ко­на. В суб­бо­ту 5 ав­гу­ста 1923 го­да око­ло двух ча­сов дня пред­ста­ви­те­ли вла­стей по­тре­бо­ва­ли, чтобы из Оп­ти­ной пу­сты­ни в двух­днев­ный срок бы­ли вы­се­ле­ны все мо­на­ше­ству­ю­щие. По это­му слу­чаю ли­тур­гию на­ча­ли слу­жить с 12 ча­сов но­чи, а в шесть ча­сов утра вла­стя­ми был опе­ча­тан и за­крыт по­след­ний храм в Оп­ти­ной – Ка­зан­ский, а бра­тия разо­шлась кто ку­да, боль­шей ча­стью по­се­лив­шись в Ко­зель­ске; здесь вме­сте с дру­ги­ми по­се­лил­ся и иеро­ди­а­кон Се­ва­сти­ан.

Иеро­мо­нах Се­ва­сти­ан, го­род Коз­лов. 1928 год

В 1927 го­ду он был ру­ко­по­ло­жен во иеро­мо­на­ха, в 1928 го­ду стал слу­жить в Ильин­ской церк­ви в го­ро­де Коз­ло­ве^[e] Там­бов­ской об­ла­сти, с 1929 го­да он хо­дил в Ильин­ский храм толь­ко мо­лить­ся, а слу­жил в квар­ти­ре, где жил; в служ­бах ему по­мо­га­ли при­е­хав­шие к нему мо­на­хи­ня Фев­ро­ния (Ти­хо­но­ва), ино­ки­ня Со­фий­ской жен­ской об­щи­ны Ря­зан­ской епар­хии Агрип­пи­на (Арт­он­ки­на) и мо­на­хи­ня Кра­и­шев­ско­го Тих­вин­ско­го мо­на­сты­ря Са­ра­тов­ской епар­хии Вар­ва­ра (Са­зо­но­ва).

25 фев­ра­ля 1933 го­да все они вме­сте с от­цом Се­ва­сти­а­ном бы­ли аре­сто­ва­ны и за­клю­че­ны в там­бов­скую тюрь­му. То­гда же бы­ло аре­сто­ва­но бо­лее пя­ти­де­ся­ти че­ло­век ду­хо­вен­ства, мо­на­хов и ми­рян, ко­то­рые об­ви­ня­лись в том, что они буд­то бы со­зда­ли контр­ре­во­лю­ци­он­ную цер­ков­но-мо­нар­хи­че­скую ор­га­ни­за­цию, ста­вив­шую сво­ей це­лью «свер­же­ние со­вет­ской вла­сти через ор­га­ни­за­цию вос­ста­ния при объ­яв­ле­нии вой­ны. Для это­го под­го­тав­ли­ва­ли на­се­ле­ние, оби­жен­ное со­вет­ской вла­стью… В це­лях боль­ше­го охва­та контр­ре­во­лю­ци­он­ной де­я­тель­но­стью на­се­ле­ния… ор­га­ни­за­ция по­сы­ла­ла сво­их чле­нов по се­лам рай­о­нов с за­да­ни­ем при­зы­вать на­се­ле­ние не под­чи­нять­ся вла­сти, ис­тол­ко­вы­вая, как власть ан­ти­хри­ста, не про­из­во­дить по­сев, не сда­вать хле­ба, не хо­дить в кол­хо­зы. Хо­див­шие по се­лам чле­ны контр­ре­во­лю­ци­он­ной ор­га­ни­за­ции со­би­ра­ли бо­лее ре­ли­ги­оз­ную часть на­се­ле­ния, чи­та­ли Биб­лию, за­ни­ма­лись ан­ти­со­вет­ской аги­та­ци­ей, про­ро­ча ско­рое па­де­ние со­вет­ской вла­сти»^[2].

В тюрь­ме от­ца Се­ва­сти­а­на вы­ста­ви­ли на всю ночь на мо­роз в од­ной ря­се и, при­ста­вив стра­жу, ме­няв­шу­ю­ся через каж­дые два ча­са, ста­ли тре­бо­вать от­ре­че­ния от ве­ры. Но по ми­ло­сти Бо­жи­ей отец Се­ва­сти­ан не за­мерз, со­гре­ва­ясь теп­лой ве­рой в Хри­ста. Утром, ко­гда его при­ве­ли на до­прос, сле­до­ва­тель про­из­нес при­го­вор: «Коль ты не от­рек­ся от Хри­ста, так иди в тюрь­му».
На до­про­се, от­ве­чая на во­про­сы сле­до­ва­те­ля, отец Се­ва­сти­ан ска­зал: «Ко мне на квар­ти­ру при­хо­ди­ли ли­ца ма­ло мне зна­ко­мые, ко­то­рым я ис­пол­нял тре­бы и так­же и да­вал со­ве­ты, неко­то­рых я ис­по­ве­до­вал. Ко мне об­ра­ща­лись за со­ве­том, всту­пать в кол­хо­зы или нет, я го­во­рил: как вам угод­но, так и де­лай­те, вам там вид­ней. На все ме­ро­при­я­тия со­вет­ской вла­сти я смот­рю как на гнев Бо­жий, и эта власть есть на­ка­за­ние для лю­дей. Та­кие взгля­ды я вы­ска­зы­вал сре­ди сво­их при­бли­жен­ных, а так­же и сре­ди осталь­ных граж­дан, с ко­то­ры­ми при­хо­ди­лось го­во­рить на эту те­му. При этом го­во­рил, что нуж­но мо­лить­ся, мо­лить­ся Бо­гу, а так­же жить в люб­ви, – то­гда толь­ко мы от это­го из­ба­вим­ся. Я ма­ло был до­во­лен со­вет­ской вла­стью за за­кры­тие церк­вей, мо­на­сты­рей, так как этим уни­что­жа­ет­ся Пра­во­слав­ная ве­ра»^[3].

22 мая 1933 го­да след­ствие бы­ло за­кон­че­но, и 2 июня трой­ка ОГПУ при­го­во­ри­ла от­ца Се­ва­сти­а­на к се­ми го­дам за­клю­че­ния в ис­пра­ви­тель­но-тру­до­вом ла­ге­ре по об­ви­не­нию в уча­стии в контр­ре­во­лю­ци­он­ной ор­га­ни­за­ции. Пер­вое вре­мя он ра­бо­тал на ле­со­по­ва­ле в Там­бов­ской об­ла­сти, но за­тем его от­пра­ви­ли в Ка­ра­ган­дин­ский ла­герь в по­се­лок До­лин­ка, ку­да он при­был с эта­пом за­клю­чен­ных 26 мая 1934 го­да.

В ла­ге­ре от­ца Се­ва­сти­а­на би­ли и ис­тя­за­ли, сно­ва тре­буя, чтобы он от­рек­ся от Бо­га. Но на это он ска­зал: «Ни­ко­гда». И то­гда его от­пра­ви­ли в ба­рак к уго­лов­ни­кам. «Там те­бя быст­ро пе­ре­вос­пи­та­ют», – ска­за­ли ему. Но Гос­подь со­хра­нил жизнь ис­по­вед­ни­ку, зная, сколь­ко тот по­слу­жит впо­след­ствии лю­дям.

По сла­бо­сти здо­ро­вья от­ца Се­ва­сти­а­на по­ста­ви­ли сна­ча­ла ра­бо­тать хле­бо­ре­зом, а за­тем сто­ро­жем скла­да. В ноч­ные де­жур­ства он ни­ко­гда не поз­во­лял се­бе спать, все но­чи мо­лясь, и по­то­му на­чаль­ство, при­хо­дя с про­вер­кой, все­гда за­ста­ва­ло его бодр­ству­ю­щим. Ино­гда в зо­ну при­во­зи­ли ки­но­филь­мы, и то­гда всех за­клю­чен­ных сго­ня­ли в клуб. Но отец Се­ва­сти­ан в ки­но не хо­дил, про­ся в этих слу­ча­ях на­пар­ни­ка-сто­ро­жа: «Ты иди за ме­ня в ки­но, а я за те­бя по­де­жу­рю».

В по­след­ние го­ды за­клю­че­ния от­цу Се­ва­сти­а­ну бы­ло раз­ре­ше­но пе­ре­дви­гать­ся по ла­ге­рю без кон­воя, жил он в кап­тер­ке в 3-м от­де­ле­нии ла­ге­ря, ря­дом с До­лин­кой, ра­бо­тал во­до­во­зом, раз­во­зя на бы­ках во­ду для жи­те­лей по­сел­ка. В зим­нюю сту­жу, при­во­зя во­ду, он под­хо­дил к бы­ку и грел об него око­че­нев­шие ру­ки. Ему, бы­ва­ло, вы­не­сут и по­да­рят ва­реж­ки. А на сле­ду­ю­щий день он опять при­ез­жа­ет без ва­ре­жек, ко­то­рые или по­да­рит, или укра­дут у него, и сно­ва гре­ет об бы­ка ру­ки. Одеж­да на нем бы­ла ста­рая, вет­хая. Ко­гда по но­чам он на­чи­нал за­мер­зать, то за­би­рал­ся в яс­ли к ско­ту, со­гре­ва­ясь теп­лом жи­вот­ных. Жи­те­ли кор­ми­ли его, да­ва­ли про­дук­ты – пи­ро­ги, са­ло. Что мог, он ел, а са­ло от­во­зил за­клю­чен­ным. «В за­клю­че­нии я был, – вспо­ми­нал отец Се­ва­сти­ан, – а по­сты не на­ру­шал. Ес­ли да­дут ба­лан­ду ка­кую-ни­будь с ку­соч­ком мя­са, я это не ел, ме­нял на лиш­нюю пай­ку хле­ба».
Ино­ки­ня Агрип­пи­на, осво­бо­див­шись из ла­ге­ря, на­пи­са­ла от­цу Се­ва­сти­а­ну, что на­ме­ре­на уехать на ро­ди­ну в Ря­зан­скую об­ласть, но он про­сил ее при­е­хать в Ка­ра­ган­ду. Она при­е­ха­ла к нему на сви­да­ние в Ка­ра­ган­ду в 1936 го­ду, и отец Се­ва­сти­ан пред­ло­жил ей по­се­лить­ся здесь, ку­пив до­мик в рай­оне по­сел­ка Боль­шая Ми­хай­лов­ка, по­бли­же к Кар­ла­гу, и ез­дить к нему каж­дое вос­кре­се­нье. Спу­стя два го­да в Ка­ра­ган­ду при­е­ха­ли мо­на­хи­ни Фев­ро­ния и Вар­ва­ра.

На Ниж­ней ули­це в по­сел­ке Боль­шая Ми­хай­лов­ка был куп­лен под жи­лье ста­рый ам­бар с про­гнув­шим­ся по­тол­ком; в нем обу­стро­и­ли две ком­на­ты, кух­ню и се­ни. Был при до­ми­ке и ого­ро­дик с ко­лод­цем. Сест­ры Агрип­пи­на и Вар­ва­ра устро­и­лись ра­бо­тать в боль­ни­це в Но­вом го­ро­де, а Фев­ро­ния, как ма­ло­гра­мот­ная, ста­ла ра­бо­тать в кол­хо­зе.

Со вре­ме­нем в по­сел­ке Ти­хо­нов­ка по­се­ли­лись мо­на­хи­ни Ки­ра, Мар­фа и Ма­рия. По­зна­ко­мив­шись с ве­ру­ю­щи­ми в по­сел­ке, они ста­ли при­гла­шать неко­то­рых из них со­би­рать­ся для сов­мест­ной мо­лит­вы. Узнав, что в До­лин­ке на­хо­дит­ся оп­тин­ский мо­нах, ве­ру­ю­щие на­ча­ли ему по­мо­гать. В вос­крес­ные дни мо­на­хи­ни при­ез­жа­ли к свя­щен­ни­ку в ла­герь. Кро­ме про­дук­тов и чи­сто­го бе­лья, они при­во­зи­ли Свя­тые Да­ры, по­ру­чи, епи­тра­хиль. Все вме­сте вы­хо­ди­ли в ле­сок, отец Се­ва­сти­ан при­ча­щал­ся сам, ис­по­ве­до­вал и при­ча­щал се­стер.

29 ап­ре­ля 1939 го­да отец Се­ва­сти­ан был осво­бож­ден и пе­ре­шел жить к сво­им по­слуш­ни­цам в кро­шеч­ный до­мик, где на кухне за шир­мой, на боль­шом сун­ду­ке бы­ла ему при­го­тов­ле­на по­стель. Кон­чи­лось ис­по­вед­ни­че­ское бы­тие в узах, на­ча­лось мо­на­ше­ское жи­тие на во­ле. Чле­ны этой мо­на­ше­ской об­щи­ны вста­ва­ли ра­но утром, чи­та­ли по­ло­жен­ное пра­ви­ло, за­тем сест­ры шли на ра­бо­ту, а отец Се­ва­сти­ан оста­вал­ся до­ма: при­но­сил во­ду, ва­рил обед, чи­нил и чи­стил обувь. Ко­гда об­сто­я­тель­ства поз­во­ля­ли, отец Се­ва­сти­ан слу­жил ли­тур­гию; еже­днев­но он вы­чи­ты­вал бо­го­слу­жеб­ный су­точ­ный круг.
Неза­дол­го пе­ред на­ча­лом вой­ны отец Се­ва­сти­ан вы­ехал в Там­бов­скую об­ласть, и неко­то­рые из его ду­хов­ных де­тей, мно­го лет ожи­дав­шие здесь его воз­вра­ще­ния из ла­ге­ря, ста­ли на­де­ять­ся, что он оста­нет­ся с ни­ми в Рос­сии. Но свя­щен­ник, про­жив неде­лю в се­ле Су­хо­тин­ка, сно­ва воз­вра­тил­ся в Ка­ра­ган­ду: он по­нял, что имен­но здесь, в про­пи­тан­ной че­ло­ве­че­ски­ми стра­да­ни­я­ми Ка­ра­ган­де, ме­сто его слу­же­ния, имен­но здесь ему уго­то­ва­но Бо­гом ме­сто спа­се­ния, здесь он про­жи­вет, ес­ли то бу­дет Бо­гу угод­но, до глу­бо­кой ста­ро­сти.

Для жи­те­лей Ка­ра­ган­ды, как и всей Рос­сии, на­сту­пи­ло го­лод­ное вре­мя, осо­бен­но бы­ло пло­хо с хле­бом в во­ен­ные и по­сле­во­ен­ные го­ды. Отец Се­ва­сти­ан сам хо­дил в ма­га­зин по­лу­чать хлеб по кар­точ­кам. Оде­вал­ся он, как про­стой ста­ри­чок, в скром­ный се­рый ко­стюм. Шел и за­ни­мал оче­редь. Оче­редь под­хо­ди­ла, его по его ма­ло­си­лию от­тал­ки­ва­ли, он сно­ва ста­но­вил­ся в ко­нец оче­ре­ди и так несколь­ко раз. Лю­ди это за­ме­ти­ли и, про­ник­нув­шись его незло­би­ем и кро­то­стью, ста­ли без оче­ре­ди про­пус­кать его за хле­бом.
В 1944 го­ду отец Се­ва­сти­ан с сест­ра­ми ку­пи­ли на За­пад­ной ули­це дом по­боль­ше. Отец Се­ва­сти­ан по-хо­зяй­ски его огля­дел и ука­зал, что и как пе­ре­де­лать.

– Да за­чем же, ба­тюш­ка, – воз­ра­зи­ли сест­ры, – не в Ка­зах­стане же нам век ве­ко­вать! Вот кон­чит­ся вой­на, и по­едем с ва­ми на ро­ди­ну.

– Нет, сест­ры, – ска­зал он, – здесь бу­дем жить. Здесь вся жизнь дру­гая, и лю­ди дру­гие. Лю­ди здесь ду­шев­ные, со­зна­тель­ные, хлеб­нув­шие го­ря. Так что, до­ро­гие мои, бу­дем жить здесь. Мы здесь боль­ше поль­зы при­не­сем, здесь на­ша вто­рая ро­ди­на, ведь за де­сять лет уже и при­вык­ли.

И оста­лись они все жить в Ка­ра­ган­де. Ду­хов­ной паст­вой от­ца Се­ва­сти­а­на ока­за­лись лю­ди осо­бен­ные: и вез­де в Рос­сии го­ря бы­ло нема­ло, но в Ка­зах­стан лю­дей по­сы­ла­ли не лож­кой го­ре хле­бать, а в мо­ре го­ря го­ре­вать, стра­да­ни­я­ми опы­та на­би­рать­ся и рубль на веч­ную жизнь за­ра­ба­ты­вать.

«Нас вы­сла­ли в 1931 го­ду из Са­ра­тов­ской об­ла­сти, – рас­ска­зы­ва­ла ду­хов­ная дочь от­ца Се­ва­сти­а­на Ма­рия Ва­си­льев­на Ан­д­ри­ев­ская. – В скот­ских ва­го­нах при­вез­ли в Оса­ка­ров­ку и, как скот, вы­ки­ну­ли на зем­лю… лил дождь как из вед­ра, мы со­би­ра­ли дож­де­вую во­ду и пи­ли ее. Мне бы­ло то­гда пять лет, брат стар­ше ме­ня на два го­да, трех­лет­няя сест­ра и еще два мла­ден­ца – пя­те­ро де­тей, мать с от­цом и де­душ­ка с ба­буш­кой. В Са­ра­тов­ской об­ла­сти мы за­ни­ма­лись зем­ле­де­ли­ем, в цер­ковь все­гда хо­ди­ли. И вот, с эше­ло­ном нас при­вез­ли в Оса­ка­ров­ку, в го­лую степь, где двое су­ток мы не спа­ли, си­де­ли на зем­ле воз­ле от­ца с ма­те­рью и за но­ги их хва­та­лись. Через два дня при­е­ха­ли ка­за­хи на бри­чен­ках, по­са­ди­ли нас и по­вез­ли на 5-й по­се­лок. Ве­зут, а мы спра­ши­ва­ем: “Па­па, па­па, где же дом наш бу­дет?” Он го­во­рит: “Сей­час, сей­час бу­дет, по­до­жди­те”. При­вез­ли на 5-й по­се­лок: “Где же дом? Дом где?” – а там ни­че­го нет: шест сто­ит с над­пи­сью “5 по­се­лок” и сол­да­ты охра­ня­ют, чтобы мы не раз­бе­жа­лись… Отец по­шел, та­лы на­ру­бил, яму вы­ры­ли квад­рат­ную, по­ста­ви­ли, как ша­ла­шик, ряд­ны, и… в этой зем­лян­ке мы жи­ли до По­кро­ва. А на По­кров снег вы­пал сан­ти­мет­ров пять­де­сят. Брат утром проснул­ся и го­во­рит: “Ма­ма, дед за­мерз, и я от него за­мерз”. Ки­ну­лись… а дед уже умер.

Стро­и­ли мы ба­ра­ки. Под­рост­ки, взрос­лые на се­бе дерн во­зи­ли ки­ло­мет­ров за шесть. По­сле По­кро­ва по­се­ли­ли нас в эти ба­ра­ки – ни сте­кол, ни две­рей. Отец то­гда еще жи­вой был, он на­льет в ко­ры­то во­ды, во­да за­стынет, и эту льди­ну он вме­сто стек­ла встав­лял в ок­но. В ба­ра­ки все­ля­ли че­ло­век по две­сти. Утром вста­нешь – там де­сять че­ло­век мерт­вые, там – пять, и мерт­ве­цов вы­тас­ки­ва­ем… При­вез­ли во­сем­на­дцать ты­сяч на 5-й по­се­лок, а к весне пять ты­сяч оста­лось. У нас в 1932 го­ду умер отец, а мать через ме­сяц ро­ди­ла, и нас оста­лось ше­сте­ро де­тей и сле­пая ба­буш­ка с на­ми… По­би­ра­лись. Во­ро­вать ма­ма за­пре­ща­ла: “Нет, доч­ка, чу­жим ни­ко­гда не на­ешь­ся. Ты луч­ше пой­ди, ру­ку про­тя­ни”. И я хо­ди­ла. Кто даст что-ни­будь, а кто и не даст, вы­толкнет.

По­том у нас умер­ли но­во­рож­ден­ный брат, млад­шая сест­ра и ба­буш­ка. А мы ста­ли под­рас­тать и по­шли в дет­скую бри­га­ду ра­бо­тать. В 1937 го­ду ма­му при­нуж­да­ли ид­ти в кол­хоз, но ма­ма в кол­хоз не хо­те­ла. Ей ска­за­ли: “Ты зна­ешь, кто ты есть? Ты – ку­лач­ка”. И ма­му осу­ди­ли на три го­да и от­пра­ви­ли на Даль­ний Во­сток. А мы, де­ти, од­ни оста­лись. Бра­ту че­тыр­на­дцать лет, мне – две­на­дцать, де­сять лет сест­ре и мень­ше­му бра­ту – во­семь. Мы ра­бо­та­ли в дет­ской бри­га­де, по­би­ра­лись, хо­ди­ли де­тей нян­чить, прясть хо­ди­ли. Что да­дут нам, мы нес­ли и друг дру­га кор­ми­ли. Так мы жи­ли три го­да. По­том ма­ма осво­бо­ди­лась, и вско­ре вой­на на­ча­лась. Бра­та за­бра­ли, по­гиб на фрон­те… Так шла на­ша жизнь в сле­зах, ни­ще­те и го­ре.

В 1955 го­ду мы по­зна­ко­ми­лись с ба­тюш­кой Се­ва­сти­а­ном. И он бла­го­сло­вил нас всей се­мьей пе­ре­ехать в Ми­хай­лов­ку… Это мы уже как в раю ста­ли жить. За год по его бла­го­сло­ве­нию дом по­ста­ви­ли. И уже все­гда при ба­тюш­ке бы­ли, все нуж­ды, все скор­би свои ему нес­ли…»^[4]

«Мы жи­ли в Орен­бург­ской об­ла­сти, – рас­ска­зал Ва­си­лий Ива­но­вич Са­мар­цев. – Ро­ди­те­ли на­ши бы­ли глу­бо­ко ве­ру­ю­щие лю­ди. В 1931 го­ду от­ца рас­ку­ла­чи­ли, по­са­ди­ли в тюрь­му, а нас, ше­сте­рых де­тей и на­шу ма­му, в мае 1931 го­да при­вез­ли на 9-й по­се­лок близ Ка­ра­ган­ды в от­кры­тую степь. Стар­ше­му бра­ту бы­ло один­на­дцать лет, за ним шел Ге­ноч­ка, мне – че­ты­ре го­да, мень­ше ме­ня бы­ли Иван – три го­да, Ев­ге­ний – двух лет, а млад­ший Пав­лик был груд­ным ре­бен­ком. С со­бой у нас бы­ли кош­ма и сун­дук. Мы вы­ры­ли в зем­ле яму, по­сте­ли­ли кош­му, сло­ма­ли сун­дук и по­ста­ви­ли его вме­сто кры­ши. Это был наш дом. Ко­гда шел дождь или снег, мы на­кры­ва­ли яму кош­мой… Ше­сте­ро де­тей, мы как цып­ля­та воз­ле ма­те­ри жа­лись.

По­том ста­ли стро­ить са­ман­ные до­ма и всех ста­ли гнать ме­сить гли­ну. Над­зи­ра­тель ез­дил на ло­ша­ди и плет­кой за­го­нял в гли­ну лю­дей. Мы ре­за­ли дерн, ре­за­ли вся­кие тра­вы, ку­стар­ни­ки – на­до бы­ло ба­ра­ки сде­лать к зи­ме, чтобы нам не по­гиб­нуть. Так вы­рос по­се­лок Ти­хо­нов­ка на 2-м руд­ни­ке. Нам, де­тям, па­ек да­ва­ли очень скуд­ный. Ру­че­ек там был ма­лень­кий, он пе­ре­сы­хал, во­ды не хва­та­ло. И вот к зи­ме мы по­ста­ви­ли сте­ны, сде­ла­ли ок­на, две­ри и две печ­ки на один ба­рак. В каж­дом ба­ра­ке бы­ло по два­дцать се­мей, и все ле­жа­ли зи­мой на на­рах. Од­на се­мья ле­жит, дру­гая, тре­тья – сплош­ные на­ры и ма­лень­кий про­ход меж­ду ни­ми.

Зи­ма в 1932 го­ду бы­ла очень су­ро­вая, и уми­ра­ли це­лы­ми се­мья­ми. От го­ло­да уми­ра­ли лю­ди и от хо­ло­да, и от вся­кой бо­лез­ни… И у нас на од­ной неде­ле в эту зи­му умер­ли бра­ти­ки Па­вел, Иван и Ев­ге­ний. А как умер Ге­ноч­ка, мы да­же не слы­ша­ли. Ста­ли звать его ку­шать, а Ге­ноч­ка мерт­вый. Де­тям ма­лень­кие ящич­ки сде­ла­ли, а груд­но­го Пав­ли­ка за­вер­ну­ли в тря­поч­ку, в же­лез­ную тру­бу по­ло­жи­ли, мо­гил­ку под­ко­па­ли и по­хо­ро­ни­ли. Через два го­да оста­лось в Ти­хо­нов­ке пять ты­сяч че­ло­век. Два­дцать ты­сяч лег­ло там, под Ста­рой Ти­хо­нов­кой. Нас вы­жи­ло двое бра­тьев и ма­ма.

В 1933 го­ду при­е­хал наш отец, и вско­ре умер­ла от го­ло­да ма­ма. Ве­ру­ю­щие спец­пе­ре­се­лен­цы со­би­ра­лись груп­па­ми на мо­лит­ву. А ко­гда осво­бо­ди­лись из До­лин­ки мо­на­хи­ни Мар­фа и Ма­рия и по­се­ли­лись в Ти­хо­нов­ке, они рас­ска­за­ли, что из До­лин­ки ско­ро осво­бо­дит­ся оп­тин­ский ста­рец отец Се­ва­сти­ан. И мы ста­ли ждать его.

Пе­ред вой­ной хлеб по­лу­ча­ли по кар­точ­кам. В Ти­хо­нов­ке бы­ли боль­шие оче­ре­ди, и я хо­дил за хле­бом в го­род. И ба­тюш­ка, ко­гда осво­бо­дил­ся и по­се­лил­ся в Ми­хай­лов­ке, то­же сам хо­дил за хле­бом. Я очень хо­тел встре­тить его в го­ро­де, и я его встре­тил, по­до­шел к нему и за­го­во­рил. И сколь­ко мне бы­ло ра­до­сти, ко­гда он по­вел ме­ня в свой дом на Ниж­нюю ули­цу. С тех пор за­вя­за­лось на­ше зна­ком­ство…»^[5]

Мо­нах Се­ва­сти­ан (Хмы­ров) рас­ска­зы­вал: «В 1931 го­ду мы бы­ли рас­ку­ла­че­ны и со­сла­ны из Там­бов­ской об­ла­сти в Ка­ра­ган­ду. Со­сла­ли мать, нас, тро­их бра­тьев, и еще один­на­дцать се­мей из на­шей де­рев­ни еха­ли с на­ми в од­ном ва­гоне. Сна­ча­ла нас при­вез­ли в Пет­ро­пав­ловск, как раз на Пет­ров день… А из Пет­ро­пав­лов­ска неде­ли две мы еха­ли до Ком­па­ней­ска.

Там бы­ла чи­стая степь, го­ре­лая степь. Нас вы­са­ди­ли но­чью, шел дождь. Мы вы­та­щи­ли из ва­го­нов дос­ки – на­ры, на ко­то­рых ле­жа­ли, на че­ты­ре ча­сти их ко­ло­ли, де­ла­ли коз­ли­ки. По­том ру­би­ли ка­ра­ган­ник, на­кры­ва­ли им коз­ли­ки и по­лу­чал­ся ша­лаш. В этих ша­ла­шах мы жи­ли. Всех за­став­ля­ли ра­бо­тать, де­лать са­ма­ны. Я был ма­ло­ле­ток, но то­же ра­бо­тал, во­ро­чал са­ма­ны, чтобы они про­сы­ха­ли на сол­ныш­ке. По­том са­ма­ны вез­ли на строй­ку и кла­ли из них до­ми­ки. Дерн ре­за­ли и из него то­же де­ла­ли до­ма. Сте­ны толь­ко успе­ли по­ста­вить – зи­ма на­ча­лась, а по­тол­ков в до­мах нет. В де­каб­ре от­крыл­ся сып­ной тиф… И вот на празд­ник Сре­те­ния Гос­под­ня по­мер­ли мои два бра­та… До­ма без по­тол­ков, снег ва­лит. Лю­ди вста­ва­ли из-под сне­га, ко­то­рые жи­вые бы­ли. А ко­то­рые не жи­вые – под сне­гом ле­жа­ли, их вы­тас­ки­ва­ли и кла­ли на по­воз­ку. И ве­зут, тя­нут эту тач­ку му­жич­ки та­кие же из­ну­рен­ные… Ве­зут эту по­воз­ку, и тут же па­да­ет, кто ве­зет, – по­ми­ра­ет. Его под­ни­ма­ют, кла­дут на по­воз­ку и по­шли, даль­ше тя­нут…»^[6]

«На­ша се­мья жи­ла в Аст­ра­хан­ской об­ла­сти, отец, мать и се­ме­ро де­тей, – рас­ска­зы­ва­ла ду­хов­ная дочь от­ца Се­ва­сти­а­на Оль­га Сер­ге­ев­на Мар­ты­но­ва. – У нас вет­рян­ка-мель­ни­ца бы­ла, три ко­ро­вы, бы­ки, ло­ша­ди – отец был хо­ро­ший хо­зя­ин. Се­мья бы­ла ве­ру­ю­щая, бо­го­бо­яз­нен­ная. В 1930 го­ду от­ца при­нуж­да­ли всту­пить в кол­хоз, но он от­ка­зал­ся. И вот, пом­ню, за­хо­дят к нам в дом три жен­щи­ны, двое муж­чин и го­во­рят: “Здрав­ствуй-здо­ро­во, Сер­гей Пет­ро­вич! Вы под­ле­жи­те рас­ку­лач­ке!” – “Ну, ес­ли так, – ска­зал отец, – по­жа­луй­ста”. И всю ночь де­ла­ли опись, каж­дую тря­поч­ку опи­сы­ва­ли и каж­дую ка­стрю­лю. Двух стар­ших бра­тьев аре­сто­ва­ли, они от­бы­ва­ли срок от­дель­но от нас. Отец по ин­ва­лид­но­сти аре­сту не под­ле­жал. К на­ше­му до­му по­до­гна­ли под­во­ду и мать, от­ца, пя­те­рых де­тей и с на­ми еще на­шу пле­мян­ни­цу мла­ден­ца Кла­воч­ку по­са­ди­ли на под­во­ду и вы­вез­ли за Аст­ра­хань в пу­стын­ное ме­сто в сте­пи. Кро­ме нас, ту­да при­вез­ли еще семь­де­сят се­мей. Мы по­ста­ви­ли из до­сок са­рай и про­жи­ли в нем пол­то­ра го­да. 1 ав­гу­ста 1931 го­да всех нас, кто жил в сте­пи, по­гру­зи­ли в то­вар­ные ва­го­ны и, как ско­ти­ну, по­вез­ли. У нас не бы­ло ни во­ды, ни хле­ба, и все – муж­чи­ны, жен­щи­ны, ста­ри­ки и де­ти впе­ре­меш­ку еха­ли в этих ва­го­нах…

Через во­сем­на­дцать дней нас при­вез­ли под Ка­ра­ган­ду, в ту мест­ность, где сей­час по­се­лок Май­ку­дук, и всех сгру­зи­ли на зем­лю. Мы бы­ли из­ну­рен­ные, ед­ва жи­вые… В сте­пи сто­я­ли ка­зах­ские юр­ты. Па­па по­шел ту­да: “Дай­те во­дич­ки”, – про­сит. “Да­вай са­по­ги, – го­во­рят, – то­гда по­лу­чишь”… Он упро­сил, и ему да­ли вед­ро во­ды. У нас се­мья, и эту во­ду дру­гие се­мьи про­сят – вот тут и де­ли, как хо­чешь. Позд­ним ве­че­ром нас сно­ва по­гру­зи­ли в ва­го­ны и при­вез­ли в При­шах­тинск. Там по­ле и вы­со­кий ка­ра­ган­ник. Па­лат­ки по­ста­ви­ли для над­зи­ра­те­лей, а для нас – ни­че­го, хоть вы­ми­рай. Ка­кой-то на­чаль­ник хо­дил и ша­га­ми от­ме­рял уча­сток на каж­дую се­мью: “Че­ты­ре мет­ра так и че­ты­ре мет­ра так. Ваш адрес: ули­ца Ре­кон­струк­ции, 12, мо­же­те пи­сать до­мой”. Ка­ра­ган­ник вы­ру­бить бы­ло нечем. Мы за­лез­ли в него на на­шей до­ле 4 на 4 и ста­ли ко­пать ямоч­ку. Вы­ко­па­ли, где-то на­бра­ли па­лок, по­ста­ви­ли над ямой, как ша­ла­шик, ка­ра­ган­ни­ком на­кры­ли, на дно по­сте­ли­ли тра­ву – вот и весь при­ют. И все мы там… друг на дру­ге ле­жа­ли. Через неде­лю умер­ла на­ша Кла­воч­ка, а по­том ста­ли взрос­лые уми­рать.

К зи­ме лю­ди на­ча­ли зем­ля­нуш­ки стро­ить – ре­зать пла­сти­ны из кор­ней ка­ра­ган­ни­ка. И по­стро­и­ли из этих пла­стин зем­ля­нуш­ки – ни окон, ни две­рей. Вот, до­пу­стим, твое оде­я­ло на две­рях, а мое оде­я­ло на окне, – а укрыть­ся че­ло­ве­ку нечем. А у на­шей се­мьи ни­че­го не бы­ло, чем за­ве­сить ок­на и две­ри. Ку­шать то­же нече­го бы­ло, толь­ко кру­пы чуть-чуть, что с со­бой успе­ли взять. А ку­шать на­до. И па­па из зем­ли сде­лал печ­ку. Он ко­те­лок на нее по­ста­вит и что-то сва­рит из тра­вы. А мы око­ло печ­ки си­дим. Она ды­мит, в ок­на снег ле­тит, а мы си­дим.

18 мар­та 1932 го­да за­бо­лел ти­фом наш па­па… А боль­ни­ца бы­ла – ни окон, ни две­рей, и в са­мом зда­нии снег ле­жал и лед на по­лу. У па­пы бы­ла вы­со­кая тем­пе­ра­ту­ра, и его на лед по­ло­жи­ли. Утром я при­шла, а па­па уже го­тов, за­стыл на льду.

Вес­ной всех на ра­бо­ту ста­ли вы­го­нять, са­ма­ны де­лать. Де­тей вы­го­ня­ли охра­нять кир­пи­чи, чтобы скот ка­зах­ский их не топ­тал. Де­ти, хоть и ма­лень­кие, а идут, чтобы па­ек по­лу­чить шесть­сот грам­мов хле­ба. А взрос­лым во­семь­сот. А гля­нешь в степь, в сто­ро­ну клад­би­ща – тьма-тьму­щая несут по­кой­ни­ков. Да не несут, а на­хо­дят до­сточ­ку, ве­рев­ку к ней при­вя­жут, кла­дут по­кой­ни­ка на до­сточ­ку и во­ло­кут за ве­рев­ку по зем­ле…

В на­шей се­мье оста­лись в жи­вых моя сест­ра, ма­ма и те два бра­та, ко­то­рых в Аст­ра­ха­ни в тюрь­му по­са­ди­ли. С ба­тюш­кой Се­ва­сти­а­ном я по­зна­ко­ми­лась в 1946 го­ду…»^[7]

Од­на­жды отец Се­ва­сти­ан с мо­на­хи­ня­ми Ма­ри­ей и Мар­фой при­шел на клад­би­ще за Ти­хо­нов­кой, где по­сре­дине клад­би­ща бы­ли об­щие мо­ги­лы, в ко­то­рые ко­гда-то за день кла­ли по две­сти по­кой­ни­ков-спец­пе­ре­се­лен­цев, умер­ших от го­ло­да и бо­лез­ней, и за­ры­ва­ли без по­гре­бе­ния, без на­сы­пи, без кре­стов. Ста­рец, осмот­рев мо­ги­лы и вы­слу­шав рас­ска­зы оче­вид­цев как все это бы­ло, ска­зал: «Здесь день и ночь, на этих об­щих мо­ги­лах му­че­ни­ков, го­рят све­чи от зем­ли до неба».

В 1944 го­ду в до­ме на За­пад­ной ули­це, где жи­ли отец Се­ва­сти­ан и мо­на­хи­ни, бы­ла устро­е­на неболь­шая цер­ковь, и отец Се­ва­сти­ан стал ре­гу­ляр­но со­вер­шать в ней Бо­же­ствен­ную ли­тур­гию.

Жи­те­ли Ми­хай­лов­ки, узнав о свя­щен­ни­ке, ста­ли при­гла­шать его в свои до­ма. Раз­ре­ше­ния вла­стей на со­вер­ше­ние треб не бы­ло, но он хо­дил без­от­каз­но. На­род то­гда в Ка­ра­ган­де был вер­ный – не вы­да­дут. Не толь­ко в Ми­хай­лов­ке, но и в дру­гих по­сел­ках по­лю­би­ли от­ца Се­ва­сти­а­на, по­ве­ри­ли в си­лу его мо­литв. Из мно­гих об­ла­стей в Ка­ра­ган­ду ста­ли съез­жать­ся ду­хов­ные де­ти стар­ца – мо­на­ше­ству­ю­щие и ми­ряне, ища ду­хов­но­го ру­ко­вод­ства. Он при­ни­мал всех с лю­бо­вью и по­мо­гал устро­ить­ся на но­вом ме­сте. До­ма в Ка­ра­ган­де в то вре­мя про­да­ва­лись недо­ро­го: они при­над­ле­жа­ли спец­пе­ре­се­лен­цам, ко­то­рые со вре­ме­нем стро­и­ли для се­бя но­вые до­ма и про­да­ва­ли свои са­ман­ные хи­бар­ки. Отец Се­ва­сти­ан да­вал день­ги на по­куп­ку до­ма тем, у ко­го их не бы­ло, или до­бав­лял тем, ко­му не хва­та­ло. День­ги ему со вре­ме­нем воз­вра­ща­ли, и он от­да­вал их дру­гим.

Ка­ра­ган­да рос­ла и стро­и­лась, вби­рая в се­бя пе­ре­се­лен­че­ские по­сел­ки; воз­ле круп­ных шахт был от­стро­ен Ста­рый го­род, по­сле вой­ны стал стро­ить­ся мно­го­этаж­ный Но­вый го­род. Боль­шая Ми­хай­лов­ка ока­за­лась са­мым близ­ким рай­о­ном, при­ле­га­ю­щим к Но­во­му го­ро­ду, а цер­ковь в Ка­ра­ган­де бы­ла толь­ко од­на – мо­лит­вен­ный дом на 2-м руд­ни­ке.

«В но­яб­ре 1946 го­да по бла­го­сло­ве­нию стар­ца пра­во­слав­ные жи­те­ли Боль­шой Ми­хай­лов­ки по­да­ли… за­яв­ле­ние о ре­ги­стра­ции ре­ли­ги­оз­ной об­щи­ны. Не до­бив­шись на ме­сте по­ло­жи­тель­но­го ре­зуль­та­та, ве­ру­ю­щие об­ра­ти­лись с хо­да­тай­ством в Ал­ма-Ату к упол­но­мо­чен­но­му по де­лам ре­ли­гии в Ка­зах­стане. В от­вет на это хо­да­тай­ство в но­яб­ре 1947 го­да в Ка­ра­ган­дин­ский обл­ис­пол­ком при­шло рас­по­ря­же­ние: “За­пре­тить свя­щен­ни­ку Се­ва­сти­а­ну Фо­ми­ну служ­бы в са­мо­воль­но от­кры­том хра­ме”. По­втор­ные за­яв­ле­ния на­прав­ля­лись в Ал­ма-Ату и в 1947-м, и в 1948 го­дах. Ве­ру­ю­щие ез­ди­ли хо­да­тай­ство­вать в Моск­ву, об­ра­ща­лись за под­держ­кой в Ал­ма-Атин­ское епар­хи­аль­ное управ­ле­ние. К во­ен­ко­му Ка­ра­ган­дин­ской об­ла­сти пи­са­ли ро­ди­те­ли во­и­нов, по­гиб­ших в го­ды Ве­ли­кой Оте­че­ствен­ной вой­ны, един­ствен­ным уте­ше­ни­ем для ко­то­рых бы­ла мо­лит­ва за сво­их по­гиб­ших на войне сы­нов, – “…но нас, го­во­ри­лось в пись­ме, ли­ша­ют и этой воз­мож­но­сти”»^[8].

Ве­ру­ю­щие про­си­ли за­ре­ги­стри­ро­вать мо­лит­вен­ный дом хо­тя бы в ка­че­стве фили­а­ла су­ще­ству­ю­ще­го на 2-м руд­ни­ке мо­лит­вен­но­го до­ма.

В ре­зуль­та­те в 1951 го­ду Боль­ше­ми­хай­лов­ский мо­лит­вен­ный дом, где неко­то­рое вре­мя все-та­ки со­вер­ша­лись тре­бы, был окон­ча­тель­но за­крыт. И толь­ко в 1953 го­ду ве­ру­ю­щие до­би­лись офи­ци­аль­но­го раз­ре­ше­ния на со­вер­ше­ние в боль­ше­ми­хай­лов­ском мо­лит­вен­ном до­ме цер­ков­ных та­инств и об­ря­дов – кре­ще­ния, от­пе­ва­ния, вен­ча­ния, ис­по­ве­ди. Те­перь к от­цу Се­ва­сти­а­ну мог­ло об­ра­щать­ся уже боль­ше лю­дей, но ли­тур­гию он мог со­вер­шать толь­ко тай­но на част­ных квар­ти­рах ве­ру­ю­щих. По­сле уто­ми­тель­но­го тру­до­во­го дня, по­сле ке­лей­ной мо­лит­вы отец Се­ва­сти­ан – ма­лень­кий, ху­день­кий, в длин­ном чер­ном паль­то и в чер­ной ску­фей­ке – в три ча­са но­чи шел сво­ей лег­кой, быст­рой по­ход­кой по тем­ным ка­ра­ган­дин­ским ули­цам в за­ра­нее услов­лен­ный дом, ку­да по од­но­му, по два со­би­ра­лись пра­во­слав­ные. По ве­ли­ким празд­ни­кам все­нощ­ное бде­ние слу­жи­лось с ча­са но­чи и по­сле ко­рот­ко­го пе­ре­ры­ва со­вер­ша­лась Бо­же­ствен­ная ли­тур­гия. Ок­на плот­но за­ве­ши­ва­лись оде­я­ла­ми, чтобы не про­би­вал­ся свет, а внут­ри до­ма бы­ло свет­ло и мно­го­люд­но. Служ­бу за­кан­чи­ва­ли до рас­све­та, и так же, по тем­ным ули­цам, по од­но­му – по два лю­ди рас­хо­ди­лись по до­мам^[9].

Но хло­по­ты об от­кры­тии хра­ма не пре­кра­ща­лись, сно­ва и сно­ва отец Се­ва­сти­ан по­сы­лал хо­до­ков в Моск­ву, и на­ко­нец в 1955 го­ду вла­сти раз­ре­ши­ли за­ре­ги­стри­ро­вать ре­ли­ги­оз­ную об­щи­ну в Боль­шой Ми­хай­лов­ке.

На­ча­лись ре­кон­струк­ци­он­ные ра­бо­ты по пе­ре­обо­ру­до­ва­нию жи­ло­го до­ма в хра­мо­вое зда­ние. Всем ру­ко­во­дил отец Се­ва­сти­ан. Бы­ли сня­ты пе­ре­го­род­ки внут­ри до­ма, на кры­ше со­ору­жен го­лу­бой ку­пол-лу­ков­ка, но пред­ста­ви­те­ли мест­ной вла­сти ка­те­го­ри­че­ски за­пре­ти­ли под­ни­мать кры­шу хра­ма хо­тя бы на сан­ти­метр, то­гда ба­тюш­ка бла­го­сло­вил на­род но­чью тай­но со­брать­ся и в те­че­ние но­чи углу­бить на один метр пол. Лю­ди с во­оду­шев­ле­ни­ем взя­лись за ло­па­ты, и за ночь бы­ло вы­ве­зе­но гру­зо­ви­ка­ми 50 ку­бо­мет­ров зем­ли. Та­ким об­ра­зом, по­то­лок от по­ла стал на метр вы­ше преж­не­го. Пол быст­ро по­кры­ли дос­ка­ми, и утром в церк­ви уже со­вер­шал­ся мо­ле­бен.

Во дво­ре хра­ма по­стро­и­ли дом, на­звав его «сто­рож­кой», к ко­то­ро­му по­сте­пен­но при­стро­и­ли че­ты­ре ком­на­ты: тра­пез­ную с кух­ней, ке­лью для ке­лей­ниц и боль­шую свет­лую ком­на­ту с там­бу­ром, ко­то­рая ста­ла ке­льей от­ца Се­ва­сти­а­на. Здесь же, во дво­ре, устро­и­ли от­кры­тую ча­сов­ню для слу­же­ния Пас­халь­ной за­ут­ре­ни и Кре­щен­ско­го во­до­свя­тия. В кухне бы­ли по­став­ле­ны на­ры для при­ез­жих, ко­то­рых осо­бен­но бы­ло мно­го под празд­ни­ки (через несколь­ко лет вла­сти при­ка­за­ли эти на­ры убрать). Жи­те­ли Ми­хай­лов­ки ста­ли при­но­сить со­хра­нив­ши­е­ся у них ико­ны, неко­то­рые ико­ны бы­ли спа­се­ны ими при за­кры­тии в 1928 го­ду ста­рой Ми­хай­лов­ской церк­ви.

Свя­щен­ни­ков отец Се­ва­сти­ан под­би­рал се­бе сам. Сна­ча­ла при­гля­ды­вал­ся к че­ло­ве­ку, по­том при­зы­вал и го­во­рил: «А вам на­до быть свя­щен­ни­ком». Имея боль­шой ду­хов­ный и жиз­нен­ный опыт, ста­рец хо­ро­шо по­ни­мал, на­сколь­ко опас­но мо­жет быть для об­щи­ны при­ня­тие чуж­до­го по ду­ху че­ло­ве­ка, ко­то­рый мог ока­зать­ся и пря­мым вра­гом Церк­ви. Да­же от тех, ко­му он сам по­мо­гал и ко­му до­ве­рял, у него бы­ли скор­би.

В 1950-х го­дах к нему об­ра­тил­ся иеро­мо­нах Ан­то­ний, отец Се­ва­сти­ан при­нял его и бла­го­сло­вил слу­жить вме­сте с со­бой. Отец Ан­то­ний об­ла­дал бла­го­об­раз­ной на­руж­но­стью и кра­си­вым го­ло­сом. Он увлек на свою сто­ро­ну мно­гих ду­хов­ных де­тей стар­ца, в том чис­ле и из са­мых близ­ких, и, в кон­це кон­цов, по­же­лал от­пра­вить от­ца Се­ва­сти­а­на за штат и стать во гла­ве при­хо­да. С этой це­лью он от­пра­вил­ся в Ал­ма-Ату к мит­ро­по­ли­ту Ни­ко­лаю (Мо­гилев­ско­му)^[f]. Вме­сте с ним отец Се­ва­сти­ан бла­го­сло­вил ехать по­но­ма­ря и чле­на ре­ви­зи­он­ной ко­мис­сии ра­ба Бо­жье­го Пав­ла.

«Ко­гда мы за­шли в при­ем­ную вла­ды­ки Ни­ко­лая, – рас­ска­зы­вал впо­след­ствии Па­вел, – отец Ан­то­ний стал го­во­рить, что отец Се­ва­сти­ан ста­рый и сла­бый, что на при­хо­де мать Гру­ша всем ко­ман­ду­ет. “Ну, хо­ро­шо, – ска­зал вла­ды­ка, – от­ца Се­ва­сти­а­на от­пра­вим за штат, а вас на­зна­чим на его ме­сто”. Ко­гда я услы­шал эти сло­ва, у ме­ня по­ли­лись сле­зы, я упал вла­ды­ке в но­ги и стал про­сить его ра­ди Хри­ста не от­прав­лять ба­тюш­ку за штат: “Ведь он столь­ких лю­дей под­дер­жи­ва­ет, сре­ди них есть боль­ные, па­ра­ли­зо­ван­ные, как осво­бо­див­ший­ся из До­лин­ки иеро­мо­нах Пар­мен, ко­то­ро­го ба­тюш­ка то­же взял на свое обес­пе­че­ние. Они по­гиб­нут без его по­мо­щи”. Так я слез­но умо­лял вла­ды­ку. Вла­ды­ка по­нял, что отец Ан­то­ний ввел его в за­блуж­де­ние, встал с крес­ла, по­до­шел ко мне и под­нял с ко­лен со сло­ва­ми: “Брат, не плачь так. От­ца Се­ва­сти­а­на оста­вим на сво­ем ме­сте, пусть слу­жит, как слу­жил, успо­кой­ся”»^[10].

Ар­хи­манд­рит Се­ва­сти­ан

Отец Се­ва­сти­ан был на­сто­я­те­лем хра­ма один­на­дцать лет – с 1955-го по 1966 год, до дня сво­ей кон­чи­ны.

22 де­каб­ря 1957 го­да, в день празд­но­ва­ния ико­ны Бо­жи­ей Ма­те­ри «Неча­ян­ная ра­дость», ар­хи­епи­скоп Пет­ро­пав­лов­ский и Ку­ста­най­ский Иосиф (Чер­нов) воз­вел от­ца Се­ва­сти­а­на в сан ар­хи­манд­ри­та.

Свое воз­ве­де­ние в сан ар­хи­манд­ри­та отец Се­ва­сти­ан при­нял с глу­бо­ким сми­ре­ни­ем. Как-то по­сле служ­бы, дер­жа в ру­ках мит­ру, он ска­зал: «Вот – мит­ра. Вы ду­ма­е­те, она спа­сет? Спа­сут толь­ко доб­рые де­ла по ве­ре»^[11].
Отец Се­ва­сти­ан во все вре­мя сво­е­го слу­же­ния без­упреч­но со­блю­дал цер­ков­ный устав, не до­пус­кая при бо­го­слу­же­нии про­пус­ков или со­кра­ще­ний. Цер­ков­ные служ­бы для него бы­ли неотъ­ем­ле­мым усло­ви­ем его внут­рен­ней жиз­ни. Он очень лю­бил оп­тин­ский на­пев, ино­гда сам при­хо­дил на кли­рос и пел. Хор был жен­ский, мо­на­стыр­ско­го ду­ха, пе­ли мо­на­хи­ни и мо­ло­дые де­вуш­ки.

Пе­ние хо­ра лю­бил мо­лит­вен­ное, уми­ли­тель­ное. «Это не угод­но Бо­гу – кри­чать, да еще и но­га­ми при­то­пы­вать. Бог не глу­хой, Он всё слы­шит, и по­мыс­лы на­ши зна­ет». Отец Се­ва­сти­ан сле­дил за чте­ни­ем и пе­ни­ем хо­ра, чтобы чи­та­ли и пе­ли со стра­хом Бо­жи­им, бла­го­го­вей­но и мо­лит­вен­но. Не тер­пел вы­кри­ков, ко­гда один за­глу­ша­ет всех. С Хе­ру­вим­ской пес­ни до кон­ца обед­ни за­пре­ща­лось вся­кое дви­же­ние в хра­ме, вклю­чая оформ­ле­ние треб и тор­гов­лю све­ча­ми. Стро­гие за­ме­ча­ния он де­лал раз­го­ва­ри­ва­ю­щим в хра­ме во вре­мя служ­бы, осо­бен­но мо­на­ше­ству­ю­щим, – ино­гда да­же в об­ла­че­нии вы­хо­дил из ал­та­ря и де­лал за­ме­ча­ние. Отец Се­ва­сти­ан при­учал при­хо­жан оста­вать­ся в хра­ме до кон­ца мо­леб­на и по­это­му толь­ко по­сле мо­леб­на да­вал при­кла­ды­вать­ся ко кре­сту. И то­гда, бы­ва­ло, ста­ра­ясь по­га­сить мо­гу­щее воз­ник­нуть недо­воль­ство от дол­го­го бо­го­мо­ле­ния, он сми­рен­но го­во­рил: «Все мы ста­рые, сла­бые, немощ­ные, боль­ные, непо­во­рот­ли­вые и все де­ла­ем мед­лен­но. По­это­му и служ­ба дол­го идет. А где мо­ло­дые свя­щен­ни­ки – силь­ные, креп­кие, там все быст­ро де­ла­ет­ся и ско­рее от­хо­дит служ­ба»^[12].
Отец Се­ва­сти­ан ста­рал­ся воз­ро­дить в хра­ме дух Оп­ти­ной пу­сты­ни и на это по­ло­жил мно­го тру­дов, как он сам го­во­рил: «Я здесь мно­го по­та про­лил, чтобы ос­но­вать этот храм»^[13].

Здо­ро­вье у от­ца Се­ва­сти­а­на бы­ло сла­бое, он стра­дал от суже­ния пи­ще­во­да. Эта бо­лезнь бы­ла след­стви­ем тех нерв­ных по­тря­се­ний, ко­то­рые он пе­ре­нес за свою дол­гую жизнь в усло­ви­ях го­не­ний от без­бож­ных вла­стей. Он все­гда был в на­пря­же­нии, осо­бен­но в тот пе­ри­од, ко­гда цер­ковь бы­ла не за­ре­ги­стри­ро­ва­на и он тай­но, толь­ко с са­мы­ми близ­ки­ми людь­ми слу­жил ли­тур­гию. Он го­во­рил: «Вот вам: ба­тюш­ка, по­слу­жи! А вы зна­е­те, что я пе­ре­жи­ваю?» Он в то вре­мя яв­но на­ру­шал за­кон, и его в лю­бое вре­мя мог­ли аре­сто­вать. И впо­след­ствии, ко­гда в церк­ви уже слу­жи­ли от­кры­то и за­хо­дил че­ло­век в по­го­нах, отец Се­ва­сти­ан ча­сто ду­мал: «Мо­гут сей­час по­дой­ти, пре­рвать служ­бу и аре­сто­вать». Од­на­жды кто-то из ду­хов­ных де­тей ска­зал ему: «Я бо­юсь вот та­ко­го-то че­ло­ве­ка». А он, улыб­нув­шись, ска­зал: «Да? А я вот не бо­юсь его. Я ни­ко­го не бо­юсь. А вот бо­юсь, что цер­ковь за­кро­ют. Вот это­го я бо­юсь. Я за се­бя не бо­юсь – я за вас бо­юсь. Я знаю, что мне де­лать. А что вы бу­де­те де­лать – я не знаю»^[14].

В церк­ви все­гда бы­ло мно­го мо­ло­де­жи, толь­ко на кли­ро­се до сем­на­дца­ти де­ву­шек пе­ло. И все скры­ва­лись, ко­гда при­ез­жал упол­но­мо­чен­ный по де­лам ре­ли­гии с про­вер­кой. Как толь­ко со­об­ща­ют: «Вла­сти!» – все пря­чут­ся. По во­семь че­ло­век при­ез­жа­ло с упол­но­мо­чен­ным. В храм зай­дут, а на кли­ро­се толь­ко од­ни ста­руш­ки сто­ят. Вла­сти пред­по­ла­га­ли все же цер­ковь за­крыть и вы­зы­ва­ли для этой це­ли к се­бе от­ца Се­ва­сти­а­на. Он при­ез­жал, но они те­ря­лись и не зна­ли, ка­кой к нему най­ти под­ход. «Что за ста­ри­чок, го­во­рят, что мы не мо­жем ни­че­го? Ну, пусть по­стар­че­ству­ет, а как его стар­че­ство прой­дет, мы цер­ковь за­кро­ем»^[15].

Од­на­жды упол­но­мо­чен­ный по де­лам ре­ли­гии при обл­ис­пол­ко­ме стал тре­бо­вать, чтобы свя­щен­но­слу­жи­те­ли пе­ре­ста­ли вы­ез­жать с тре­ба­ми в го­род Са­рань и по­се­лок Ду­бов­ку, так как они от­но­сят­ся к дру­го­му рай­о­ну. Ста­ро­ста пе­ре­дал это тре­бо­ва­ние от­цу Се­ва­сти­а­ну, и тот на дру­гой день вме­сте со ста­ро­стой при­е­хал в обл­ис­пол­ком к упол­но­мо­чен­но­му и, об­ра­ща­ясь к нему, ска­зал: «То­ва­рищ упол­но­мо­чен­ный, вы уж нам раз­ре­ши­те по прось­бе шах­те­ров со­вер­шать тре­бы в Са­ра­ни, в Ду­бов­ке и в дру­гих по­сел­ках. Ино­гда про­сят мать боль­ную при­ча­стить или по­кой­ни­ка от­петь»^[16]. И упол­но­мо­чен­ный на это вдруг из­ви­ни­тель­но про­из­нес: «По­жа­луй­ста, отец Се­ва­сти­ан, ис­пол­няй­те, не от­ка­зы­вай­те им»^[17].

«Тор­же­ствен­ным со­бы­ти­ем для ду­хов­ных де­тей от­ца Се­ва­сти­а­на бы­ли день его те­зо­име­нит­ства и день рож­де­ния. Всем хо­те­лось к нему по­дой­ти, по­здра­вить его, сде­лать ему хо­тя неболь­шой по­да­рок. Но ба­тюш­ка не лю­бил ни по­че­стей, ни осо­бо­го вни­ма­ния к се­бе, не лю­бил он и при­ни­мать по­дар­ки. Все со­бе­рут­ся его по­здра­вить, а он при­е­дет позд­но ве­че­ром или да­же на дру­гой день. Од­на­жды в день те­зо­име­нит­ства он вер­нул­ся до­мой позд­но ве­че­ром, от­крыл дверь ке­льи и, еще не вой­дя в нее, неожи­дан­но вскрик­нул: “Кто?! Кто поз­во­лил за­со­рять мне ду­шу и ке­лью?!” Ке­лей­ни­цы, обес­по­ко­ен­ные та­кой ре­ак­ци­ей, за­гля­ну­ли в ке­лью и уви­де­ли, что око­ло его кро­ва­ти сто­ят но­вые бур­ки. Их кто-то по­ста­вил без его бла­го­сло­ве­ния»^[18].

«Осо­бен­но отец Се­ва­сти­ан лю­бил бы­вать в по­сел­ке Мель­ком­би­нат. Он го­во­рил, что в Ми­хай­лов­ке у него “Оп­ти­на”, а на Мель­ком­би­на­те – “Скит”. Ту­да он со­би­рал сво­их си­рот и вдов, по­ку­пал им до­ми­ки и опе­кал их. И ко­гда он при­ез­жал на Мель­ком­би­нат по­мо­лить­ся, лю­ди бро­са­ли свои де­ла и за­бо­ты и один по од­но­му спе­ши­ли ту­да, где ба­тюш­ка, – лишь бы по­лу­чить бла­го­сло­ве­ние и уте­шить­ся»^[19].

«О мо­лит­ве отец Се­ва­сти­ан го­во­рил: “Мо­лить­ся мож­но на вся­ком ме­сте, во вся­кое вре­мя: стоя, си­дя, ле­жа, во вре­мя ра­бо­ты, в пу­ти. Толь­ко раз­го­ва­ри­вать в хра­ме греш­но”.

«На­по­ми­нал не раз, что, за­хо­дя в ав­то­бус, са­мо­лет, лег­ко­вую ма­ши­ну и так да­лее, необ­хо­ди­мо мол­ча пе­ре­кре­стить­ся, невзи­рая ни на ко­го, да­же на смех дру­гих. Ра­ди од­но­го, двух или трех че­ло­век ве­ру­ю­щих мо­гут и дру­гие быть спа­се­ны от гро­зив­шей бе­ды»^[20].

«Ба­тюш­ка ча­сто на­по­ми­нал о про­ще­нии обид друг дру­гу и непа­мя­то­зло­бии, го­во­рил: “Бог гор­дым про­ти­вит­ся, а сми­рен­ным да­ет бла­го­дать”. А о гор­дых: “Яро­му ко­ню – глу­бо­кая яма”. И бы­ли слу­чаи, ко­гда за гор­дость, непо­слу­ша­ние, са­мо­мне­ние лю­ди со­вер­ша­ли па­де­ния и тер­пе­ли ис­ку­ше­ния.
У од­ной из хо­ри­сток по име­ни Алек­сандра как-то вдруг рез­ко и яр­ко “про­ре­зал­ся” силь­ный и кра­си­вый го­лос. И она воз­гор­ди­лась – ста­ла вы­со­ко­мер­ной, ста­ла ки­чить­ся сво­им го­ло­сом и уни­жать дру­гих. Мо­на­хи­ни в де­ли­кат­ной фор­ме де­ла­ли ей за­ме­ча­ния, но Алек­сандра не слу­ша­ла их. Од­на­жды в Пас­халь­ную ночь отец Се­ва­сти­ан по­слал ее вме­сте с дру­ги­ми петь в ча­совне Пас­халь­ную утре­ню, так как весь на­род в церк­ви не вме­щал­ся и утре­ню слу­жи­ли еще в ча­совне во дво­ре. Но Алек­сандра ид­ти на­от­рез от­ка­за­лась. Все бы­ли удив­ле­ны ее от­ка­зом и со­ве­то­ва­ли по­слу­шать­ся ба­тюш­ку. Но она не по­слу­ша­лась. То­гда отец Се­ва­сти­ан очень стро­го ска­зал: “Шу­ра, не гор­дись, Бог от­ни­мет го­лос, и петь ты не бу­дешь!” …В ско­ром вре­ме­ни она за­бо­ле­ла, по­па­ла в боль­ни­цу, а ко­гда вер­ну­лась, петь уже не мог­ла – у нее про­пал го­лос. Ба­тюш­ка и все окру­жа­ю­щие очень ее жа­ле­ли, но здо­ро­вье и го­лос к ней не вер­ну­лись.

А с про­сты­ми, сми­рен­ны­ми людь­ми по мо­лит­вам от­ца Се­ва­сти­а­на Гос­подь тво­рил чу­де­са. Од­на де­вуш­ка еще в дет­стве за­бо­ле­ла гла­за­ми (опух­ли и как бы со­всем за­рос­ли). Вра­чи от­ка­за­лись ле­чить. То­гда она об­ра­ти­лась к ба­тюш­ке, ко­то­рый бла­го­сло­вил от­слу­жить мо­ле­бен с во­до­свя­ти­ем пе­ред ико­ной Скор­бя­щей Бо­жи­ей

Ма­те­ри и свя­той во­дой про­мы­вать гла­за. И, к ра­до­сти всех, опу­холь ис­чез­ла, гла­за от­кры­лись и ста­ли ви­деть как преж­де.

Од­на­жды сре­ди бе­се­ды о нра­вах лю­дей ба­тюш­ка ска­зал и да­же ука­зал: “Вот этих лю­дей нель­зя тро­гать, они, по гор­до­сти, не вы­не­сут ни за­ме­ча­ния, ни вы­го­во­ра. А дру­гих, по их сми­ре­нию, мож­но”.

Ино­гда про­би­рал од­но­го ко­го-ни­будь при всех (бы­ва­ло да­же не ви­нов­но­го, но сми­рен­но­го и тер­пе­ли­во­го), чтобы вра­зу­мить тех, ко­то­рым нель­зя ска­зать о про­ступ­ках и недо­стат­ках пря­мо. Та­ких он сам не уко­рял и не об­ли­чал и дру­гим не ве­лел, но ждал, тер­пел и мо­лил­ся, по­ка че­ло­век сам не осо­зна­ет и не об­ра­тит­ся с по­ка­я­ни­ем к Бо­гу и к ду­хов­но­му от­цу»^[21].
«Жа­лу­ю­щим­ся на бо­лезнь ино­гда ска­жет: “Од­но прой­дет, дру­гое най­дет!” – “Бо­леть нам необ­хо­ди­мо, ина­че не спа­сем­ся. Бо­лез­ни – го­стин­цы с неба!”
В уте­ше­ние ста­рым и боль­ным, скор­бя­щим, что не мо­гут в храм Бо­жий хо­дить, го­во­рил: “Бла­го­слов­ляю мо­лить­ся умом мол­ча: “Гос­по­ди, по­ми­луй”, “Бо­же, ми­ло­стив бу­ди мне греш­ной”. Гос­подь услы­шит. Тер­пи бо­лез­ни без ро­по­та. Бо­лез­ни очи­ща­ют ду­шу от гре­хов”.

По­жи­лым лю­дям от­ве­чал ино­гда сло­ва­ми про­ро­ка Да­ви­да: “Семь­де­сят лет, аще же в си­лах, осмь­де­сят лет, и мно­жае их труд и бо­лезнь”. Мо­ло­дые бо­ле­ют, а ста­рым как не бо­леть, ко­гда ор­га­низм, как одеж­да, об­вет­шал от вре­ме­ни”.

Иные ду­ма­ют по­пра­вить здо­ро­вье и про­длить се­бе жизнь, вку­шая ви­но и мяс­ную пи­щу. Ба­тюш­ка, бы­ва­ло, ска­жет: “Нет, мяс­ная пи­ща бы­ва­ет по­лез­на при здо­ро­вом серд­це и же­луд­ке, а в про­тив­ном слу­чае она толь­ко вред­на. Рас­ти­тель­ная пи­ща лег­ко усва­и­ва­ет­ся при боль­ном ор­га­низ­ме и по­то­му по­лез­на”. И се­бя в при­мер при­во­дил: несмот­ря на мно­же­ство бо­лез­ней, мяс­ной пи­щи не вку­шал, а до­жил до пре­клон­ных лет. И по­том до­ба­вит: “Не од­ной пи­щей жив че­ло­век”.

Вну­шал ба­тюш­ка бе­речь свое здо­ро­вье. В боль­шие хо­ло­да оде­вать­ся и обу­вать­ся по­теп­лее, хо­тя это и не мод­но. “Бе­ре­ги­те свое здо­ро­вье, оно – дар Бо­жий. Зло­упо­треб­лять сво­им здо­ро­вьем греш­но пред Бо­гом”.

Неко­то­рым мо­ло­дым лю­дям, вви­ду их сла­бо­го здо­ро­вья, ба­тюш­ка не да­вал бла­го­сло­ве­ния учить­ся даль­ше де­ся­то­го клас­са. “Вы­учишь­ся, а здо­ро­вье по­те­ря­ешь. А без здо­ро­вья ка­кой ты ра­бот­ник? И плюс ду­хов­ное опу­сто­ше­ние – ду­ша по­те­ря­ет по­след­нюю ис­кру Бо­жию!”»^[22].

«Ба­тюш­ка вну­шал не за­бы­вать страж­ду­щих и боль­ных, осо­бен­но в боль­ни­це ле­жа­щих, быть чут­ки­ми, со­стра­да­тель­ны­ми к ним – мо­жет, и са­ми та­ки­ми бу­дем. Мно­гим мо­ло­дым де­вуш­кам бла­го­слов­лял ра­бо­тать в боль­ни­це. “Са­мое же­сто­кое серд­це, гля­дя на та­ких стра­даль­цев, мо­жет смяг­чить­ся и сде­лать­ся со­чув­ствен­ным и со­стра­да­тель­ным к ближ­не­му. От это­го за­ви­сит спа­се­ние ду­ши”.

Тех же, кто за­ви­до­вал бо­га­то жи­ву­щим, ча­стень­ко брал с со­бой на тре­бы к са­мым бед­ным вдо­вам с детьми, жи­ву­щим в зем­лян­ках. И ска­жет: “Вот по­смот­ри, как лю­ди жи­вут! А ты лю­бишь смот­реть на хо­ро­шие до­ма и бо­га­то жи­ву­щих и за­ви­до­вать то­му, в чем нет спа­се­ния. Вот где спа­се­ние! Вот где шко­ла со­стра­да­ния и доб­ро­де­ла­ния! Для ис­ко­ре­не­ния за­ви­сти на­до смот­реть на ху­же те­бя жи­ву­щих, то­гда мир бу­дет в ду­ше, а не сму­ще­ние, – и за­ви­до­вать пе­ре­ста­нешь”.

Го­во­ря о поль­зе нес­тя­жа­ния, отец Се­ва­сти­ан при­во­дил в при­мер од­но­го сво­е­го зна­ко­мо­го свя­щен­ни­ка, у ко­то­ро­го по­сле его кон­чи­ны ни­че­го не оста­лось: ни де­нег, ни ве­щей. “Как хо­ро­шо! Как лег­ко уми­рать, ко­гда нет ни­че­го лиш­не­го! И бу­дет при­ют в Цар­стве Небес­ном”.

По­сколь­ку отец Се­ва­сти­ан сам был ми­ло­сти­вым, со­стра­да­тель­ным к боль­ным и неиму­щим, то и дру­гих то­му же учил: “В этом и за­клю­ча­ет­ся на­ше спа­се­ние”. “Ес­ли сам ты не ми­лу­ешь ближ­них и, что еще ху­же, не про­ща­ешь, то как у Гос­по­да бу­дешь про­сить се­бе ми­ло­сти и про­ще­ния?”

Но не без рас­суж­де­ния отец Се­ва­сти­ан и сам ми­ло­сты­ню по­да­вал, и дру­гих пре­ду­пре­ждал. Осо­бен­но пья­ниц из­бе­гал. Не одоб­рял ску­пость и рас­то­чи­тель­ность без нуж­ды. “Во всем на­до дер­жать­ся зо­ло­той се­ре­ди­ны,” – го­во­рил он.

Ар­хи­манд­рит Се­ва­сти­ан в Боль­ше­ми­хай­лов­ском хра­ме

Ста­рым мо­на­хи­ням, ко­то­рые на обе­дах в ми­ру вку­ша­ли мяс­ную пи­щу, на­ру­шая устав (ко­гда в та­ком воз­расте и пост­ной-то пи­щи нуж­но упо­треб­лять в ме­ру), отец Се­ва­сти­ан стро­го об этом на­по­ми­нал. А мо­ло­дым не воз­бра­нял ку­шать мяс­ное до опре­де­лен­но­го воз­рас­та, а по­том по­сте­пен­но при­учал от­вы­кать, во всем це­ня уме­рен­ность.

Не раз го­во­рил: “За несо­блю­де­ние без при­чи­ны по­стов, при­дет вре­мя – по­стигнет бо­лезнь. То­гда не по сво­ей во­ле бу­дешь по­стить­ся. Гос­подь по­пустит за гре­хи”.

С со­жа­ле­ни­ем го­во­рил о тех, кто ред­ко бы­ва­ет в хра­ме, ред­ко или со­всем не при­ча­ща­ет­ся (осо­бен­но по­жи­лые). Как при­мер, ука­зы­вал на тех, кто жи­вет ря­дом с хра­мом: “Про­си­дят на ла­воч­ке всю служ­бу, но в цер­ковь не при­дут, хо­тя хри­сти­а­на­ми зо­вут­ся! Дру­гие же лю­ди, жи­вя от хра­ма в от­да­лен­ных ме­стах, за мно­го ки­ло­мет­ров, на­хо­дят вре­мя ра­ди спа­се­ния ду­ши при­ез­жать в цер­ковь в празд­ни­ки и мо­лить­ся”. Со­жа­лел так­же, что ма­ло хо­дит в храм муж­чин: “По­чти од­ни жен­щи­ны бы­ва­ют, а где же муж­чи­ны?” Ино­гда кто-ни­будь ска­жет: “В этом го­ду лю­дей в церк­ви при­ба­ви­лось!” А он от­ве­тит: “Это не на­ши, а при­ез­жие лю­ди. А с на­ше­го Но­во­го го­ро­да как ни­кто не хо­дил, так и не хо­дит, кро­ме несколь­ких жен­щин”.

Ино­гда Ве­ли­ким по­стом кто-ни­будь ска­жет: “Мно­го се­го­дня при­част­ни­ков бы­ло”. А он от­ве­тит: “При­част­ни­ков мно­го, да при­ча­стив­ших­ся ис­тин­но не мно­го”.

Ча­сто го­во­рил: “Не до­ро­го на­ча­ло, не до­ро­га се­ре­ди­на, а до­рог ко­нец”. И мно­го при­во­дил по­учи­тель­ных при­ме­ров, ко­гда кто в на­ча­ле ду­хов­но­го пу­ти го­ря­чо возь­мет­ся мо­лить­ся, по­стить­ся и про­чее, да еще без бла­го­сло­ве­ния, но впо­след­ствии охла­де­ва­ет и остав­ля­ет этот путь. А дру­гие идут уме­рен­но, с по­сто­ян­ством, тер­пе­ни­ем, и пре­вос­хо­дят всех. Отец Се­ва­сти­ан во всем це­нил се­ре­ди­ну и го­во­рил: “Цар­ским пу­тем все свя­тые от­цы шли”.

“Кто идет с са­мо­го на­ча­ла по­сте­пен­но, не де­лая скач­ков с пер­вой сту­пе­ни через две-три, а по­сте­пен­но пе­ре­хо­дя с од­ной на дру­гую до кон­ца, не то­ро­пясь, – тот спа­са­ет­ся”.

“Уме­рен­ность, воз­дер­жа­ние, рас­суж­де­ние, своевре­мен­ность, по­сте­пен­ность по­лез­ны всем и во всем”.

Бы­ли слу­чаи, ко­гда по незна­нию неко­то­рые но­вень­кие под­хо­ди­ли к Свя­той ча­ше не ис­по­ве­дав­шись. Отец Се­ва­сти­ан то­гда стро­го спра­ши­вал: “А вы ис­по­ве­до­ва­лись?” И не до­пус­кал до при­ча­стия. А по­сле служ­бы до­ве­дет до со­зна­ния че­ло­ве­ка, как на­до го­то­вить­ся к при­ня­тию Свя­тых Та­ин. Осо­бен­но недо­во­лен бы­вал, ко­гда кто без ува­жи­тель­ной при­чи­ны опаз­ды­вал на служ­бу или тре­бо­вал ис­по­ве­дать его и при­ча­стить без долж­но­го при­го­тов­ле­ния, и это при доб­ром здра­вии. “Так толь­ко боль­ных мож­но при­ча­щать, а вы при доб­ром здра­вии и име­е­те за со­бой мно­же­ство гре­хов. Неуже­ли не мо­же­те вы­брать вре­мя, чтобы при­го­то­вить­ся, очи­стить се­бя по­ка­я­ни­ем, прий­ти во­вре­мя в храм, вы­слу­шать пра­ви­ло и служ­бу и, ис­по­ве­дав­шись, по­дой­ти со стра­хом Бо­жи­им к ча­ше!” И не до­пус­кал та­ких до при­ча­стия. При­бав­лял еще: “По­дой­ти к ча­ше Свя­тых Та­ин это не все рав­но, что по­дой­ти к сто­лу к чаш­ке су­па или к чаш­ке чая”.

Отец Се­ва­сти­ан ча­сто убеж­дал: в скор­бях, в бо­лез­нях и ис­ку­ше­ни­ях при­зы­вать в мо­лит­вах всех свя­тых угод­ни­ков Бо­жи­их, чтить их па­мять. Так­же чтить день сво­е­го Ан­ге­ла, имя ко­то­ро­го но­сишь, но не день рож­де­ния. Он был недо­во­лен те­ми, кто от­ме­чал день сво­е­го рож­де­ния, а не день Ан­ге­ла. И при­во­дил в при­мер Иро­да, ко­то­рый во вре­мя пи­ра в день сво­е­го рож­де­ния ве­лел от­сечь гла­ву свя­то­му Иоан­ну Кре­сти­те­лю.

Очень огор­чал­ся он тем, что в на­ро­де боль­ше по­чи­та­лись празд­ни­ки чу­до­твор­ных икон Бо­жи­ей Ма­те­ри, чем дву­на­де­ся­тый празд­ник Рож­де­ства Пре­свя­той Бо­го­ро­ди­цы, в день ко­то­ро­го на­ро­да в хра­ме бы­ва­ло ма­ло. Ра­ди то­го, чтобы по­чтить Рож­де­ство Бо­жи­ей Ма­те­ри, в хра­ме был освя­щен пре­стол в честь это­го празд­ни­ка, и по­это­му на празд­ник при­ез­жал ар­хи­ерей и бы­ло боль­шое тор­же­ство.

Отец Се­ва­сти­ан ста­рал­ся до­ве­сти до со­зна­ния при­хо­жан зна­че­ние и ве­ли­чие свя­то­го апо­сто­ла Иоан­на Бо­го­сло­ва и на­учил их при­хо­дить в храм в день его па­мя­ти. Ча­сто го­во­рил: “Ведь у вас в се­мьях нет ми­ра и люб­ви меж­ду ва­ми. А кто вам по­мо­жет, как не он, свя­той Иоанн Бо­го­слов, апо­стол люб­ви? “Де­ти, лю­би­те друг дру­га!”

Ча­сто умо­лял и очень стро­го пре­ду­пре­ждал, во из­бе­жа­ние на­ка­за­ния Бо­жия, не хо­дить в празд­ни­ки на ба­зар и по ма­га­зи­нам. При­учал до­ро­жить празд­нич­ны­ми цер­ков­ны­ми служ­ба­ми, не ме­нять их ни на что жи­тей­ское, ду­ше­вред­ное. “Толь­ко в церк­ви че­ло­век об­нов­ля­ет­ся ду­шой и по­лу­ча­ет об­лег­че­ние в сво­их скор­бях и бо­лез­нях”»^[23].

«Про­би­рал тех мо­на­хинь, ко­то­рые лю­би­ли на­по­каз оде­вать­ся в мо­на­ше­ское, или мир­ских вдов и де­виц, оде­ва­ю­щих­ся в чер­ное. Го­во­рил: “Луч­ше все­го оде­вать­ся в си­ний или се­рый цвет, скром­но. Чер­ное не спа­сет и крас­ное не по­гу­бит”…

Ар­хи­манд­рит Се­ва­сти­ан

Го­во­рил еще: “Мо­ло­дые не долж­ны уде­лять сво­ей внеш­но­сти боль­шо­го вни­ма­ния. Не на­до им слиш­ком за со­бой сле­дить: ни ча­сто мыть­ся, ни оде­вать­ся со вку­сом, а небреж­нее, не сму­щая свою ду­шу и со­весть, чтобы и для дру­гих не быть кам­нем пре­ты­ка­ния.

Сам хо­чешь спа­стись и дру­гим не ме­шай. А ста­рень­кие долж­ны быть чи­сты­ми и опрят­ны­ми, чтобы ими не гну­ша­лись и не от­во­ра­чи­ва­лись от них”.

Ино­гда отец Се­ва­сти­ан го­во­рил о брач­ных узах и о су­пру­же­ских обя­зан­но­стях: о вер­но­сти, до­ве­рии, о тер­пе­нии в слу­чае бо­лез­ни од­но­го из су­пру­гов или де­тей. Упре­кал небла­го­дар­ных де­тей, на­по­ми­ная им за­бо­ты ро­ди­тель­ские: их труд, лю­бовь, бес­сон­ные но­чи у ко­лы­бе­ли во вре­мя бо­лез­ни, страх за жизнь и здо­ро­вье де­тей. “Гос­подь ли­шит та­ких де­тей сча­стья”, – го­во­рил ба­тюш­ка. “Чти от­ца и ма­терь, да дол­го­ле­тен бу­де­ши на зем­ли”. В при­мер ста­вил тех де­тей, ко­то­рые чти­ли сво­их ро­ди­те­лей при их жиз­ни и по смер­ти мо­лят­ся о них.

Неод­но­крат­но пре­ду­пре­ждал ро­ди­те­лей, ко­то­рые чуть не с мла­ден­че­ства при­уча­ют де­тей к свое­во­лию и са­мо­лю­бию: “Те­перь не де­ти идут за ро­ди­те­ля­ми, а ро­ди­те­ли за детьми”… Маль­чик тянет за ру­ку ба­буш­ку или мать: “Пой­дем до­мой или на ули­цу!” – толь­ко бы уй­ти из хра­ма. И ро­ди­те­ли слу­ша­лись и ухо­ди­ли»^[24].

«Не раз и не два отец Се­ва­сти­ан де­лал за­ме­ча­ния ро­ди­те­лям за чрез­мер­ное при­стра­стие и при­вя­зан­ность к сво­им де­тям, за то, что ро­ди­те­ли го­то­вы чуть не мо­лить­ся на них вме­сто Бо­га. “Са­ми про­стые кре­стьяне, ма­ло­гра­мот­ные, оде­ва­ют­ся и обу­ва­ют­ся абы во что и абы как, недо­еда­ют ра­ди то­го, чтобы сво­их де­тей одеть, обуть и вы­учить на­равне с го­род­ской ин­тел­ли­ген­ци­ей. А де­ти, вы­учив­шись, на­чи­на­ют пре­зи­рать негра­мот­ность и ни­щен­ское оде­я­ние сво­их ро­ди­те­лей, да­же сты­дят­ся их”»^[25].

«Ко­гда го­во­ри­ли о ви­де­ни­ях, он один от­вет да­вал: “А я ни­че­го не ви­жу!” И при­во­дил сло­ва свя­тых от­цов, что не тот вы­ше, кто ви­дит ан­ге­лов, а тот, кто ви­дит свои гре­хи»^[26].

«Бы­ва­ло, ска­жет: “До са­мой смер­ти бой­тесь па­де­ний и не на­дей­тесь на свои си­лы, а толь­ко на по­мощь Бо­жию, при­зы­вая Его в мо­лит­ве со сми­ре­ни­ем… Са­мая лю­тая страсть – блуд­ная. Она мо­жет бо­роть че­ло­ве­ка на бо­лез­нен­ном и да­же смерт­ном од­ре, осо­бен­но тех, кто про­жил жизнь зем­ную до ста­ро­сти невоз­дер­жан­но. Эта страсть в ко­стях на­хо­дит­ся, она бес­сты­жее всех стра­стей. Ни­кто сам по се­бе не мо­жет из­ба­вить­ся от нее. Толь­ко Гос­подь мо­жет из­ба­вить, ко­гда об­ра­ща­ешь­ся к Нему со сле­за­ми и со­кру­шен­ным серд­цем. Пом­нить нуж­но об этой бра­ни до са­мой смер­ти. Сто­ит толь­ко немно­го за­быть­ся, оста­вить мо­лит­ву, по­те­рять страх Бо­жий, как она тут же даст о се­бе знать. Толь­ко непре­стан­ная мо­лит­ва, страх Бо­жий, па­мять смерт­ная, па­мять о Су­де, аде и рае от­го­нит ее”.

Ино­гда на жа­ло­бы ко­го-ни­будь на свои недо­стат­ки и немо­щи ска­жет: “Чи­тай кни­ги, там все най­дешь!” И иным бла­го­слов­лял чи­тать жи­тия свя­тых, а дру­гим – тво­ре­ния свя­тых от­цов, – ко­му что на поль­зу.

“В де­ле сво­е­го спа­се­ния не за­бы­вай­те при­бе­гать к по­мо­щи свя­тых от­цов и свя­тых му­че­ни­ков. Их мо­лит­ва­ми Гос­подь из­бав­ля­ет от стра­стей. Но ни­кто не ду­май­те сво­и­ми си­ла­ми из­ба­вить­ся от них. Не на­дей­тесь на се­бя до са­мой смер­ти в борь­бе со стра­стя­ми. Толь­ко один Гос­подь си­лен из­ба­вить от них про­ся­щих у Него по­мо­щи. И по­коя не ищи­те до са­мой смер­ти”.

Неко­то­рым, жа­лу­ю­щим­ся на бес­по­кой­ство от лю­дей, бе­сов, стра­стей и так да­лее, отец Се­ва­сти­ан от­ве­чал: “То­гда мо­жет быть по­кой, ко­гда про­по­ют: “Со свя­ты­ми упо­кой…” А до это­го не ищи по­коя до са­мой смер­ти. Че­ло­век рож­да­ет­ся не для по­коя, а для то­го, чтобы по­тру­дить­ся, по­тер­петь ра­ди бу­ду­щей жиз­ни (по­коя). Здесь мы стран­ни­ки, при­шель­цы, го­сти. А у стран­ни­ков нет по­коя в чу­жой стране, в чу­жих де­лах. Они, сту­пая шаг за ша­гом, идут впе­ред и впе­ред, чтобы ско­рее до­стичь род­но­го оте­че­ства, то есть до­ма Бо­жия, Цар­ства Небес­но­го. А ес­ли здесь, в зем­ной юдо­ли скор­бей, в ми­ре удо­воль­ствий за­мед­лить, то ве­чер (то есть за­кат дней) неза­мет­но под­сту­пит и смерть за­станет ду­шу него­то­вой, без доб­рых дел, и вре­ме­ни их со­тво­рить уже не бу­дет. Смерть неумо­ли­ма! Ни один бо­гач бо­гат­ством, ни среб­ро­лю­бец день­га­ми, ни бо­га­тырь си­лою, ни царь, ни во­ин не мо­гут от­ку­пить­ся от смер­ти, и ни­кто из них не мо­жет взять с со­бою ни­че­го, при­об­ре­тен­но­го ими. Наг че­ло­век ро­дил­ся, наг и от­хо­дит. Толь­ко ве­ра, доб­рые де­ла, ми­ло­сты­ня идут с ним в бу­ду­щую жизнь, и ни­кто не по­мо­жет: ни дру­зья, ни род­ные”»^[27].

Отец Се­ва­сти­ан го­во­рил: «В на­ших гре­хах и стра­стях не ви­но­ва­ты ни ви­но, ни жен­щи­ны, ни день­ги, ни бо­гат­ство, как иные хо­тят се­бя оправ­дать, а на­ша неуме­рен­ность. Пья­ни­цы ви­нят ви­но, блуд­ни­цы или блуд­ни­ки ви­нят муж­чин или жен­щин, среб­ро­люб­цы ви­нят день­ги, бо­га­тые ви­нят бо­гат­ство и так да­лее. Вы­хо­дит, что ес­ли бы не бы­ло ви­на, жен­щин, де­нег, бо­гат­ства, то греш­ни­ки не гре­ши­ли бы. Бо­гом устро­е­но все пре­муд­ро и пре­крас­но. Но от нера­зум­но­го упо­треб­ле­ния и поль­зо­ва­ния ве­ща­ми по­лу­ча­ет­ся зло»^[28].
Он на­по­ми­нал не раз: «Зло на­хо­ди в се­бе, а не в дру­гих лю­дях или ве­щах, с ко­то­ры­ми ты не су­мел пра­виль­но об­ра­щать­ся. Так и ре­бе­нок об­ра­ща­ет­ся с ог­нем или ме­чом: се­бя же жжет, се­бя же ре­жет»^[29].

Как-то отец Се­ва­сти­ан ска­зал: «Меж­ду на­ми, мо­на­ха­ми, и ми­ром глу­бо­кая про­пасть. Ми­ру ни­ко­гда не по­нять на­шей жиз­ни, а нам – их. Ес­ли бы мо­на­хи зна­ли за­ра­нее, сколь­ко их ждет ис­ку­ше­ний и скор­бей на уз­ком, но спа­си­тель­ном пу­ти, то ни­кто бы не по­шел в мо­на­стырь. А ес­ли бы мир знал о бу­ду­щих бла­гах мо­на­ше­ству­ю­щих, то все по­шли бы в мо­на­стырь.
По­че­му разо­гна­ли мо­на­сты­ри? По­то­му что мо­на­хи ста­ли разъ­ез­жать на трой­ках, да оде­вать­ся в шер­стян­ку. А рань­ше мо­на­хи но­си­ли хол­що­вые под­ряс­ни­ки и му­хо­яро­вые ря­сы, тру­ди­лись по со­ве­сти. И те бы­ли ис­тин­ные мо­на­хи. Ка­кая-ни­будь игу­ме­нья из дво­рян, а не из сво­их мо­на­хинь, быст­ро за­го­ня­ла по­слуш­ниц в Цар­ство Небес­ное сво­им бес­сер­деч­ным к ним от­но­ше­ни­ем и же­сто­ко­стью. Бед­ные мо­на­хи­ни раз­гов­ля­лись ка­пу­стой, а игу­ме­нья, в уго­ду на­чаль­ству­ю­щим, все им от­да­ва­ла, а сво­их ли­ша­ла необ­хо­ди­мо­го»^[30].

«Он ча­сто по­вто­рял: “Раб, знав­ший во­лю гос­по­ди­на сво­е­го и не со­тво­рив­ший ее, бит бу­дет боль­ше, неже­ли раб, не знав­ший во­ли гос­по­ди­на сво­е­го”. А неко­то­рым пря­мо го­во­рил: “Ведь ты зна­ешь все и Бо­га на мир про­ме­ня­ла (или про­ме­нял)”. – “Мир обе­ща­ет зла­то, а да­ет бла­то”. – “Неже­на­тый пе­чет­ся о Бо­ге, а же­на­тый – о жене”. – “Не свя­зав­ший се­бя уза­ми се­мьи все­гда сво­бо­ден. Од­на за­бо­та – спа­се­ние ду­ши. Цель жиз­ни – чи­сто­та, ко­нец – Цар­ство Небес­ное!”»^[31].

«Что до­ро­же все­го на све­те? Вре­мя! – го­во­рил он. – И что те­ря­ем без со­жа­ле­ния и бес­по­лез­но? Вре­мя! Чем не до­ро­жим и пре­не­бре­га­ем боль­ше все­го? Вре­ме­нем! По­те­ря­ем вре­мя – по­те­ря­ем се­бя! По­те­ря­ем все! Ко­гда са­мую ни­чтож­ную вещь по­те­ря­ли мы, то ищем ее. А те­ря­ем вре­мя – да­же не осо­зна­ем. Вре­мя да­но Гос­по­дом для пра­виль­но­го упо­треб­ле­ния его во спа­се­ние ду­ши и при­об­ре­те­ния бу­ду­щей жиз­ни. Вре­мя долж­но рас­пре­де­лять так, как хо­ро­ший хо­зя­ин рас­пре­де­ля­ет каж­дую мо­не­ту – ка­кая для че­го. Каж­дая име­ет у него свое на­зна­че­ние. Так и вре­мя бу­дем рас­пре­де­лять по­лез­но, а не для пу­стых за­бав и уве­се­ле­ний, раз­го­во­ров, пи­ров, гу­ля­нок. Взы­щет Гос­подь, что мы укра­ли вре­мя для сво­их при­хо­тей, а не для Бо­га и не для ду­ши упо­тре­би­ли»^[32].

«От­кры­то отец Се­ва­сти­ан ни­ко­го не ис­це­лял и не от­чи­ты­вал, и по сво­ей скром­но­сти и про­сто­те все­гда го­во­рил: “Да я ни­ко­го не ис­це­ляю, ни­ко­го не от­чи­ты­ваю, иди­те в боль­ни­цу”. “Я, – го­во­рил он, – как ры­ба, без­глас­ный”… О бес­но­ва­тых го­во­рил: “Здесь они по­тер­пят, а там мы­тар­ства бу­дут про­хо­дить без­бо­лез­нен­но… Я не хо­чу с вас кре­сты сни­мать. Здесь вы по­тер­пи­те, но на небе боль­шую на­гра­ду при­об­ре­те­те”… Ко­гда кто-ни­будь роп­щет на ближ­не­го, он ска­жет: “Я вас всех терп­лю, а вы од­но­го по­тер­петь не хо­ти­те”. Не по­ла­дит кто, он бес­по­ко­ит­ся: “Я на­сто­я­тель, а всех вас слу­шаю”. Он за­бо­тил­ся о спа­се­нии каж­до­го, это бы­ла его цель. Он про­сил: “Мир­нее жи­ви­те”. Од­на­жды по­еха­ли на тре­бу и за­бы­ли ка­ди­ло. Ста­ли друг дру­га уко­рять. Ба­тюш­ка ска­зал: “Я сам ви­но­ват”, – и все за­молк­ли»^[33].

«У ме­ня за­бо­лел ше­сти­лет­ний пле­мян­ник – упал с ве­ло­си­пе­да и стал хро­мать, – рас­ска­за­ла Оль­га Сер­ге­ев­на Мар­ты­но­ва. – Ро­ди­те­ли не об­ра­ти­ли на это вни­ма­ния. Я ре­ши­ла са­ма по­ка­зать его вра­чу. Хи­рург осмот­рел и ска­зал: “У него гни­ет бед­ро”. Сде­ла­ли опе­ра­цию – и неудач­но. Во вто­рой раз вскры­ли, за­чи­сти­ли кость, но опять неудач­но. То­гда я по­шла в цер­ковь, и вдруг ба­тюш­ка сам ме­ня спра­ши­ва­ет: “Оль­га, у те­бя кто-то бо­ле­ет?” – “Да, – от­ве­чаю, – пле­мян­ник”. – “А ты пе­ре­ве­ди его в Ми­хай­лов­скую боль­ни­цу, у те­бя ведь там хи­рург зна­ко­мый”. Я до­го­во­ри­лась и пе­ре­ве­ла пле­мян­ни­ка в эту боль­ни­цу. Вра­чи как гля­ну­ли: маль­чик ед­ва жи­вой, – и быст­ро его опять под нож, сде­ла­ли сроч­ную опе­ра­цию, уже тре­тью. Вос­кре­се­нье под­хо­дит, я при­хо­жу в храм, ба­тюш­ка спра­ши­ва­ет: “При­вез­ла маль­чи­ка? Что же ты до де­ла не до­во­дишь? По­че­му ко мне его не несешь? Лю­ди ко мне из Моск­вы, Пе­тер­бур­га едут, а ты ря­дом и не несешь его ко мне. Вот пря­мо сей­час иди в боль­ни­цу и на ру­ках неси его ко мне”.

Я по­шла в боль­ни­цу, там бы­ла с маль­чи­ком его мать. Мы взя­ли Ми­шу и на ру­ках по оче­ре­ди до­нес­ли его до церк­ви. Де­ло бы­ло пе­ред ве­чер­ней. За­нес­ли в храм, под­нес­ли к ба­тюш­ке, ба­тюш­ка зо­вет: “Ми-ишень­ка, Ми-ишень­ка!” А он толь­ко гла­за­ми по­вел и ле­жит, как плеть, весь вы­сох, без­жиз­нен­ный. Ба­тюш­ка го­во­рит: “Под­не­си его к иконе Свя­той Тро­и­цы в ис­по­ве­даль­ной”. Я под­нес­ла. Ба­тюш­ка ве­лел, чтобы по­ста­ви­ли стул и го­во­рит: “По­ставь Ми­шень­ку на стул!” Я – в ужа­се! У ре­бен­ка ру­ки и но­ги как пле­ти – как он встанет, он ведь уже по­лу­мерт­вый! Ба­тюш­ка то­гда зо­вет мать и го­во­рит: “Вы его с двух сто­рон дер­жи­те и ставь­те. Сме­лее, сме­лее!” По­ста­ви­ли его, нож­ки кос­ну­лись сту­ла, а мы с двух сто­рон дер­жим, вы­тя­ги­ва­ем его в рост. За­тем ба­тюш­ка по­звал еще мо­на­хинь и ска­зал им: “Мо­ли­тесь Бо­гу!” – и сам стал мо­лить­ся. Мы дер­жим Ми­шу, и я смот­рю: он твер­де­ет, твер­де­ет, пря­ме­ет, пря­ме­ет, вы­пря­мил­ся – и встал на свои нож­ки! Ба­тюш­ка го­во­рит: “Сни­май­те со сту­ла, ве­ди­те его, он сво­и­ми нож­ка­ми пой­дет”. И Ми­ша по­шел сво­и­ми нож­ка­ми. Все – в ужа­се! А ба­тюш­ка по­ма­зал его свя­тым мас­лом и го­во­рит ма­те­ри: “Ты остань­ся здесь с ним но­че­вать, мы его зав­тра при­ча­стим, он и хро­мать не бу­дет”. Но мать не оста­лась, уеха­ла с Ми­шей на ра­до­стях до­мой. И еще ба­тюш­ка про­сил ее при­вез­ти ме­шок му­ки в бла­го­дар­ность Бо­гу, а она при­вез­ла толь­ко ма­лень­кий ме­шо­чек. И вы­рос наш Ми­шень­ка, стал та­кой хо­ро­шень­кий, но на од­ну нож­ку хро­мал – ведь мать не по­слу­ша­лась, не оста­ви­ла его при­ча­стить»^[34].

«В 1960 го­ду из го­ро­да Ижев­ска при­е­ха­ла к ба­тюш­ке Пе­ла­гия Мель­ник, – рас­ска­зы­ва­ла Оль­га Фе­до­ров­на Ор­ло­ва, врач от­ца Се­ва­сти­а­на. – Уже в те­че­ние по­лу­го­да она не мог­ла есть ни хле­ба, ни ка­ши, ни кар­то­фе­ля, ни дру­гих про­дук­тов. Пи­та­лась ис­клю­чи­тель­но мо­ло­ком и сы­ры­ми яй­ца­ми. Она ослаб­ла и пе­ре­дви­га­лась с боль­шим тру­дом. Ко­гда Пе­ла­гия по­пы­та­лась прой­ти в ке­лью к ба­тюш­ке, ее не про­пу­сти­ли, так как же­ла­ю­щих по­пасть к нему бы­ло очень мно­го. Она про­си­ла, чтобы ей поз­во­ли­ли прой­ти без оче­ре­ди, но все без­ре­зуль­тат­но. Вне­зап­но от­кры­лась дверь, вы­шел ба­тюш­ка и ска­зал: “Про­пу­сти­те эту жен­щи­ну ко мне, она очень боль­на”. Вой­дя в ке­лью, Пе­ла­гия опу­сти­лась пе­ред ба­тюш­кой на ко­ле­ни и, не про­из­но­ся ни сло­ва, горь­ко рас­пла­ка­лась. Ба­тюш­ка ска­зал ей: “Не плачь, Пе­ла­гия, все прой­дет, ис­це­лишь­ся”. Дал ей све­жую просфо­ру, ста­кан во­ды, боль­шое яб­ло­ко и ска­зал: “Съешь это”. Она от­ве­ти­ла, что уже пол­го­да не ест хле­ба: бо­лит гор­ло и пи­ща не про­хо­дит. Ба­тюш­ка ска­зал: “Я бла­го­слов­ляю. Иди в кре­стиль­ную, сядь на ши­ро­кую ска­мей­ку и съешь”. Она по­шла в кре­стиль­ную, се­ла на ска­мей­ку и лег­ко и сво­бод­но съе­ла ба­тюш­ки­ны да­ры. По­сле это­го она сра­зу усну­ла и про­спа­ла сут­ки. Ба­тюш­ка под­хо­дил к ней несколь­ко раз, но бу­дить не ве­лел. Просну­лась Пе­ла­гия со­вер­шен­но здо­ро­вой. Ба­тюш­ка ска­зал: “Ра­бо­та у те­бя тя­же­лая, но ско­ро все из­ме­нит­ся”. И дей­стви­тель­но, через пол­ме­ся­ца по­сле воз­вра­ще­ния в Ижевск Пе­ла­гию, да­же без ее прось­бы, пе­ре­ве­ли на дру­гую, бо­лее лег­кую ра­бо­ту.

Ко­си­но­ва П.И. рас­ска­за­ла. Она при­шла к от­цу Се­ва­сти­а­ну с жа­ло­ба­ми на боль в пря­мой киш­ке и в по­яс­нич­ной об­ла­сти. По­сле об­сле­до­ва­ния в он­ко­ло­ги­че­ском дис­пан­се­ре у нее при­зна­ли рак пря­мой киш­ки и пред­ло­жи­ли опе­ри­ро­вать­ся. Пе­ред опе­ра­ци­ей она ре­ши­ла прий­ти к ба­тюш­ке за бла­го­сло­ве­ни­ем, по­ста­вить в церк­ви све­чи и от­слу­жить мо­ле­бен. Но отец Се­ва­сти­ан ска­зал: “Не то­ро­пись, успе­ешь уме­реть под но­жом. По­жи­ви еще, ведь у те­бя де­ти”. Она под­хо­ди­ла к от­цу Се­ва­сти­а­ну три­жды, но от­вет был один – опе­ра­цию не де­лать. По­со­ве­то­вал ку­пить алоэ, сде­лать со­став и пить. Так­же пред­ло­жил за­ка­зать мо­ле­бен с во­до­свя­ти­ем Спа­си­те­лю, Ма­те­ри Бо­жи­ей, Ан­ге­лу Хра­ни­те­лю и всем свя­тым. Через три ме­ся­ца она по­шла в дис­пан­сер для кон­троль­но­го об­сле­до­ва­ния. При осмот­ре вы­яс­ни­лось, что опу­холь по­чти рас­со­са­лась. Вско­ре она по­пра­ви­лась со­всем»^[35].

Врач Та­тья­на Вла­ди­ми­ров­на Тор­стен­стен рас­ска­зы­ва­ла: «Жил в по­сел­ке Ти­хо­нов­ка иеро­мо­нах отец Три­фон. Он ча­сто бы­вал у от­ца Се­ва­сти­а­на и пел в хо­ре. По­сле от­кры­тия церк­ви от­цу Се­ва­сти­а­ну с по­мо­щью бла­го­чин­но­го уда­лось ор­га­ни­зо­вать в Ти­хо­нов­ке и в Фе­до­ров­ке мо­лит­вен­ные до­ма, ко­то­рые по его бла­го­сло­ве­нию об­слу­жи­вал отец Три­фон. Как-то в один из вос­крес­ных дней, по­сле служ­бы, по­до­шел он к от­цу Се­ва­сти­а­ну взять бла­го­сло­ве­ние по­ехать в этот день в Фе­до­ров­ку. Отец Се­ва­сти­ан по­смот­рел на него вни­ма­тель­но и, бла­го­слов­ляя, ска­зал: “Я уже сам хо­тел по­сы­лать те­бя ту­да се­го­дня. Толь­ко ехать нель­зя, иди пеш­ком на­пря­мик через Зе­лен­строй”. Отец Три­фон уди­вил­ся, по­то­му что, хо­тя через Зе­лен­строй и бы­ло на­пря­мик, но пеш­ком путь был очень да­ле­кий. Но, ко­неч­но, по­шел, как бла­го­сло­вил отец Се­ва­сти­ан. До­ро­га ле­жа­ла через ле­со­пи­том­ник. По­ка отец Три­фон пе­ре­се­кал его, на пу­ти ему не встре­тил­ся ни один че­ло­век. И вдруг, из-за гу­сто­го ку­стар­ни­ка вы­ско­чил мо­ло­дой, здо­ро­вен­ный муж­чи­на в очень взбу­до­ра­жен­ном со­сто­я­нии, схва­тил его за ру­ку и по­влек за со­бой в лес, в сто­ро­ну от до­ро­ги. Отец Три­фон очень ис­пу­гал­ся, но вы­нуж­ден был по­ви­но­вать­ся, по­спе­шая за ним в ча­щу ле­са. “Идем, отец, идем, – при­го­ва­ри­вал на хо­ду муж­чи­на, – я дав­но те­бя жду, весь из­вел­ся”. – “Вот, – ду­ма­ет отец Три­фон, – и ко­нец мне при­шел”. Ко­гда они во­шли в гу­щу ле­са, муж­чи­на от­пу­стил ру­ку от­ца Три­фо­на и ска­зал: “Ну, са­дись, отец, на пе­нек, слу­шай ме­ня и ре­шай мою судь­бу”. И стал рас­ска­зы­вать: “Я очень люб­лю свою же­ну. Она мо­ло­дая, кра­си­вая, ум­ная, хо­ро­шая хо­зяй­ка. Жи­вем мы друж­но, в до­стат­ке. Очень хо­чет­ся иметь де­тей, а их нет. И вдруг вче­ра от мед­сест­ры я узнал, что на про­шлой неде­ле же­на моя сде­ла­ла аборт. Я всю ночь ма­ял­ся со сво­и­ми ду­ма­ми – же­ны до­ма не бы­ло, ушла на су­точ­ное де­жур­ство. Что же, ду­маю, раз так сде­ла­ла, зна­чит, ре­бе­нок не от ме­ня, и она мне из­ме­ня­ет. А ес­ли от ме­ня, то ме­ня не лю­бит, ре­ши­ла бро­сить. Зна­чит, все го­ды мне лга­ла. И за эту ложь, и за то, что уби­ла ре­бен­ка, дол­го­ждан­но­го, ре­шил я, что все рав­но про­стить ее не смо­гу. И ре­шил, что дол­жен ее убить. И не знаю, за­дре­мал я или за­был­ся, толь­ко при­ви­дел­ся мне ста­ри­чок, ро­ста неболь­шо­го, а бо­ро­да боль­шая. И го­во­рит мне: “Ты что же это, сам все ре­шил, ни с кем не по­со­ве­то­вал­ся. Так нель­зя. По­со­ве­туй­ся спер­ва, рас­ска­жи все муж­чине по­жи­ло­му, пер­во­му, кто на до­ро­ге встре­тит­ся. И как он те­бе ска­жет, так и по­сту­пай, а то ты сей­час в го­ряч­ке мо­жешь оши­бить­ся”, – и стро­го так го­во­рит. Оч­нул­ся, сел на кро­ва­ти – нет ни­ко­го. А ведь яс­но слы­шал го­лос. Вско­чил я с кро­ва­ти – и бе­жать из до­ма, по­ка же­на с де­жур­ства не при­шла. Иду по ули­це и ду­маю: “Как же я мо­гу на ули­це с кем-ни­будь по­го­во­рить, ду­шу свою вы­ло­жить? Кто станет ме­ня вы­слу­ши­вать и вни­кать в мое де­ло?” И ре­шил я ид­ти в Зе­лен­строй и ждать, по­ка пой­дет по­жи­лой че­ло­век, чтобы по­го­во­рить с ним. Толь­ко прав­ду мне ска­жи, ис­тин­ную прав­ду, как ты по­ни­ма­ешь про мою же­ну. Я ведь до­га­да­юсь, ес­ли бу­дешь ви­лять. Как ду­ма­ешь, так и го­во­ри, а то и те­бе пло­хо бу­дет”.

– Как твое имя? – спро­сил его отец Три­фон.

– Ни­ко­лай.

– Я бу­ду мо­лить­ся тво­е­му свя­то­му, свя­ти­те­лю Ни­ко­лаю. Я ведь мо­нах. Бу­ду мо­лить­ся, чтобы Ни­ко­лай Угод­ник от­крыл нам прав­ду.

И стал отец Три­фон мо­лить­ся.

– Ну, вот что, Ко­ля, – лас­ко­во ска­зал он по­сле мо­лит­вы. – Же­на твоя са­ма сей­час уже рас­ка­и­ва­ет­ся. Она те­бя лю­бит, вер­на те­бе.

Она сей­час пла­чет, жа­ле­ет, что за­хо­те­лось ей еще по­жить сво­бод­но, без за­бот. Она то­бой до­ро­жит. Иди до­мой спо­кой­но, про­сти же­ну. При­ми­рись с ней, и жи­ви­те друж­но, – муж­чи­на на­пря­жен­но слу­шал, и ли­цо его про­яс­ня­лось, слов­но безу­мие с него схо­ди­ло. – Ско­ро у вас ро­дит­ся ре­бе­нок. Все это мне свя­ти­тель Ни­ко­лай ска­зал, я не от се­бя го­во­рю.

Муж­чи­на за­дро­жал весь, за­ры­дал и по­ва­лил­ся от­цу Три­фо­ну в но­ги, стал бла­го­да­рить, про­сить про­ще­ния.

– Ведь я же и те­бя мог убить, ес­ли б же­ну ре­шил­ся убить! Я бы те­бя, как сви­де­те­ля бо­ял­ся, я же в безу­мие впа­дал!

– Ну, иди, Ко­ля, спо­кой­но. Иди с ми­ром. Я те­бя про­щаю.

Отец Три­фон по­про­щал­ся с муж­чи­ной и по­шел, сам не свой, в Фе­до­ров­ку. “Как же, – ду­ма­ет, – ба­тюш­ка бла­го­сло­вил ме­ня через лес ид­ти? Та­кая опас­ность ме­ня там ожи­да­ла…” А ко­гда уви­дел­ся с ба­тюш­кой, тот встре­тил его с улыб­кой: “Ну что, жи­вой остал­ся?” – “Да, ба­тюш­ка, остал­ся я жив, а мог бы и по­гиб­нуть”, – обо­млел отец Три­фон, что ба­тюш­ка все зна­ет. “Ну что ты го­во­ришь, отец Три­фон? Я же мо­лил­ся все вре­мя, за­чем ты бо­ял­ся? На­до бы­ло две ду­ши спа­сти, из­ба­вить от та­ко­го бе­сов­ско­го на­ва­жде­ния”. И за­пре­тил отец Се­ва­сти­ан ко­му-ли­бо об этом рас­ска­зы­вать: “По­ка я жив, ни­ко­му ни сло­ва не го­во­ри. А умру – то­гда, как хо­чешь”.

В 1955 го­ду у мо­на­хи­ни Ма­рии, ал­тар­ни­цы, ста­ла бо­леть верх­няя гу­ба, она де­фор­ми­ро­ва­лась рас­ту­щей опу­хо­лью и по­си­не­ла, и мать Ма­рию по­ве­ли к хи­рур­гу. Он ска­зал, что на­до сроч­но опе­ри­ро­вать, и дал на­прав­ле­ние в он­ко­ло­ги­че­ское от­де­ле­ние. Она по­шла к стар­цу брать бла­го­сло­ве­ние на опе­ра­цию, но он ска­зал: “Опу­холь уже боль­шая, гу­бу сре­жут, а в дру­гом ме­сте это мо­жет про­явить­ся. Нет, не на­до де­лать опе­ра­ции. При­кла­ды­вай­ся к иконе Свя­той Тро­и­цы, что в па­ни­хид­ной. Бог даст, так прой­дет”.
Через ме­сяц мать Ма­рию сно­ва мож­но бы­ло ви­деть в церк­ви, та­кую же быст­рую и хло­пот­ли­вую. “Как же вы гу­бу вы­ле­чи­ли?” – спро­сил ее кто-то. “А я и не ле­чи­ла ее, толь­ко к иконе Свя­той Тро­и­цы при­кла­ды­ва­лась, как ба­тюш­ка бла­го­сло­вил, опу­холь ста­ла умень­шать­ся и по­сте­пен­но со­всем про­па­ла. Сла­ва Бо­гу!”

Еще по­доб­ный слу­чай. У ино­ки­ни Па­рас­ке­вы, ко­то­рая по­сто­ян­но чи­та­ла Псал­тирь по умер­шим, по­ни­же шеи, на гру­ди с ле­вой сто­ро­ны по­яви­лось пят­но си­не­го цве­та, ко­то­рое ста­ло рас­ти и баг­ро­веть. В боль­ни­це ей сра­зу ска­за­ли, что на­до немед­лен­но ло­жить­ся на опе­ра­цию и да­ли по­нять, что это рак. За­ли­ва­ясь сле­за­ми, она по­шла в цер­ковь. У цер­ков­ных во­рот ей встре­ти­лась од­на из при­хо­жа­нок и по­со­ве­то­ва­ла не пла­кать, а ид­ти к от­цу Се­ва­сти­а­ну.

Па­рас­ке­ва по­слу­ша­лась и по­шла. Вы­хо­дит от него си­я­ю­щая… Ба­тюш­ка ска­зал: “Рак… рак – ду­рак. Ни­ку­да не хо­ди, прой­дет”. И что же? Пят­но ста­ло умень­шать­ся, блед­неть и бес­след­но ис­чез­ло. И вот про­шло уже трид­цать лет, ино­ки­ня Па­рас­ке­ва при­ня­ла мо­на­ше­ство и до­жи­ла до пре­клон­ных лет.
А иной раз, ко­гда от­ца Се­ва­сти­а­на в упор спро­сят о чем-ни­будь, он ска­жет: “От­ку­да мне знать? Я же не про­рок, я это­го не знаю”. Вот и весь от­вет. Ино­гда да­же на­хму­рит­ся.

В 1956 го­ду я тя­же­ло за­бо­ле­ла серд­цем. Ле­жа­ла до­ма, но на вы­здо­ров­ле­ние де­ло шло мед­лен­но. Вдруг неожи­дан­но у ме­ня под­ня­лась тем­пе­ра­ту­ра. С боль­шим тру­дом, на уко­лах, ме­ня до­вез­ли до боль­ни­цы. Со­сто­я­ние бы­ло крайне тя­же­лое, тем­пе­ра­ту­ра – 40. Ока­за­лось, что у ме­ня брюш­ной тиф. На­деж­ды, что мое серд­це спра­вит­ся с этой бо­лез­нью, по­чти не бы­ло. По­ло­же­ние бы­ло ка­та­стро­фи­че­ское. Со­зна­ние бы­ло за­тем­не­но, ни­че­го со­об­щить о се­бе не мог­ла. Но отец Се­ва­сти­ан сам узнал, что со мной бе­да, и при­слал ко мне от­ца Алек­сандра и мать Ана­ста­сию. Я ле­жа­ла од­на в изо­ли­ро­ван­ной па­ла­те. Ко­гда уви­де­ла их обо­их воз­ле се­бя, со­зна­ние мое про­яс­ни­лось. Я по­про­си­ла сест­ру, чтобы ни­кто не вхо­дил ко мне в па­ла­ту. Отец Алек­сандр ис­по­ве­дал ме­ня и при­ча­стил. По­сле при­ча­стия я са­ма про­чла при­слан­ное с ни­ми пись­мо от от­ца Се­ва­сти­а­на. Оно бы­ло ко­рот­ким, но да­ло мне си­лу и на­деж­ду: “Хри­стос по­сре­ди нас! Мно­го­ува­жа­е­мая и до­ро­гая Та­тья­на Вла­ди­ми­ров­на! Ва­ша тя­же­лая бо­лезнь не к смер­ти, а к сла­ве Бо­жи­ей. Вам еще пред­сто­ит мно­го по­тру­дить­ся. Мы сей­час по­за­бо­тим­ся о Вас…” По­сле при­ча­стия отец Алек­сандр и мать Ана­ста­сия еще дол­го си­де­ли у ме­ня в па­ла­те. Мо­ли­лись, чи­та­ли Еван­ге­лие. Я все яс­но по­ни­ма­ла. К но­чи тем­пе­ра­ту­ра сни­зи­лась и на сле­ду­ю­щий день ста­ла по­чти нор­маль­ной.

В сен­тяб­ре 1958 го­да об­сто­я­тель­ства сло­жи­лись так, что мне на­до бы­ло сроч­но ехать в от­пуск в Моск­ву. С би­ле­та­ми в этот пе­ри­од бы­ло труд­но. Мне при­шлось ехать на стан­цию, за­пи­сы­вать­ся в оче­редь и си­деть там всю ночь, так как через каж­дые два ча­са де­ла­ли пе­ре­клич­ку за­пи­сав­ших­ся. Это бы­ла му­чи­тель­ная бес­сон­ная ночь на ули­це. К утру я по­лу­чи­ла хо­ро­ший би­лет в ку­пей­ный ва­гон. На сле­ду­ю­щий день я по­еха­ла к от­цу Се­ва­сти­а­ну. Он встре­тил ме­ня, улы­ба­ясь: “До­ста­ли би­лет? Хо­ро­шо, хо­ро­шо. От­слу­жим мо­ле­бен о пу­те­ше­ству­ю­щих. А на ка­кой день би­лет?” – “На сре­ду, ба­тюш­ка”. Он под­нял гла­за и стал смот­реть вверх. Вдруг он на­су­пил­ся, пе­ре­вел гла­за на ме­ня и ска­зал стро­го: “Нече­го то­ро­пить­ся. Ра­но еще ехать в сре­ду”. – “Как ра­но, ба­тюш­ка? Как ра­но? У ме­ня же от­пуск на­чи­на­ет­ся, мне на­до успеть вер­нуть­ся, мне би­лет с та­кой му­кой до­стал­ся!” Ба­тюш­ка со­всем на­хму­рил­ся: “На­до про­дать этот би­лет. Сра­зу по­сле служ­бы по­ез­жай­те на стан­цию и сдай­те би­лет”. – “Да не мо­гу я это­го сде­лать, ба­тюш­ка, нель­зя мне от­кла­ды­вать”. – “Я ве­лю сдать би­лет! Се­го­дня же сдать би­лет, слы­ши­те?” – и ба­тюш­ка в серд­цах топ­нул на ме­ня но­гой. Я опом­ни­лась: “Про­сти­те, ба­тюш­ка, про­сти­те, бла­го­сло­ви­те, сей­час по­еду и сдам”. – “Да, сей­час по­ез­жай­те и от­ту­да вер­ни­тесь ко мне, еще за­ста­не­те служ­бу”, – ска­зал ба­тюш­ка, бла­го­слов­ляя ме­ня. Ни­ко­гда еще ба­тюш­ка не был та­ким тре­бо­ва­тель­ным со мной.

Сдав би­лет, я вер­ну­лась в цер­ковь. На­стро­е­ние у ме­ня бы­ло спо­кой­ное, бы­ло ра­дост­но, что по­слу­ша­лась ба­тюш­ку. Что же он те­перь ска­жет?
Отец Се­ва­сти­ан вы­шел ко мне ве­се­лый, до­воль­ный: “Сда­ли? Вот и хо­ро­шо. Ко­гда же те­перь ду­ма­е­те уез­жать?” – “Как уез­жать? Я же сда­ла би­лет”. – “Ну что ж, зав­тра по­ез­жай­те и возь­ми­те но­вый. Мо­же­те сей­час, по до­ро­ге до­мой, зай­ти на стан­цию и за­пи­сать­ся в оче­редь. Ночь сто­ять не при­дет­ся, до­мой по­ез­жай­те спать. А утром при­де­те и возь­ме­те би­лет”. Я толь­ко и мог­ла ска­зать: “Хо­ро­шо”. Я еха­ла на стан­цию и ду­ма­ла: “Ба­тюш­ка все­гда так жа­лел ме­ня, по­че­му же сей­час так го­ня­ет?”

На стан­ции уже сто­ял муж­чи­на со спис­ком, за­пись толь­ко на­ча­лась, и я ока­за­лась седь­мая. Я рас­ска­за­ла муж­чине, что уже про­му­чи­лась од­ну ночь, он ска­зал: “Я ни­ку­да не уй­ду, по­ез­жай­те до­мой, я бу­ду от­ме­чать вас на пе­ре­клич­ках. Зав­тра при­ез­жай­те к вось­ми ча­сам утра”. И он по­ме­тил мою фа­ми­лию. На­ут­ро я при­е­ха­ла, ста­ла в оче­редь и взя­ла би­лет.

Пе­ред отъ­ез­дом от­слу­жи­ли мо­ле­бен, отец Се­ва­сти­ан дал мне боль­шую просфо­ру, бла­го­сло­вил, и я уеха­ла.

Ко­гда наш по­езд при­бли­жал­ся к Вол­ге и оста­но­вил­ся на стан­ции Ча­па­евск, я уви­де­ла, что все пас­са­жи­ры вы­ска­ки­ва­ют из сво­их ку­пе и при­ни­ка­ют к ок­нам в ко­ри­до­ре. Я то­же вы­шла. “Что та­кое?” – спра­ши­ваю. Один из пас­са­жи­ров про­пу­стил ме­ня к ок­ну. На со­сед­них пу­тях я уви­де­ла пас­са­жир­ские ва­го­ны, гро­моз­див­ши­е­ся один на дру­гом. Они за­би­ли и сле­ду­ю­щую ли­нию пу­тей. Неко­то­рые ва­го­ны сто­я­ли вер­ти­каль­но в ка­кой-то свал­ке. Всех объ­ял страх. Бро­си­лись с во­про­са­ми к про­вод­ни­це. Она объ­яс­ни­ла: “Ско­рый по­езд, как наш, тот, что в сре­ду из Ка­ра­ган­ды вы­шел, вре­зал­ся на пол­ном хо­ду в хвост то­вар­но­го со­ста­ва, – ну, вот, ва­го­ны по­лез­ли один на дру­гой. Тут та­кой был ужас! Из Куй­бы­ше­ва са­ни­тар­ные ва­го­ны при­го­ня­ли. А эти ва­го­ны еще не ско­ро рас­та­щат, де­ла с ни­ми мно­го. То­вар­ные ва­го­ны через Ча­па­евск не идут, их в об­ход пус­ка­ют”.

Я ушла в ку­пе, лег­ла на пол­ку ли­цом к стене и за­пла­ка­ла: “Ба­тюш­ка, ба­тюш­ка! До­ро­гой ба­тюш­ка!”»^[36].

«Отец Се­ва­сти­ан не бла­го­слов­лял ез­дить по мо­на­сты­рям. “Здесь, – го­во­рил он, – и Лав­ра, и По­ча­ев, и Оп­ти­на. В церк­ви служ­бы идут – все здесь есть”. Ес­ли кто-то со­би­рал­ся ку­да пе­ре­ез­жать, он го­во­рил: “Ни­ку­да не ез­ди­те, вез­де бу­дут бед­ствия, вез­де – нестро­е­ния, а Ка­ра­ган­ду толь­ко кра­еш­ком за­денет”»^[37].

«Так в по­дви­ге люб­ви и са­мо­от­вер­жен­но­го слу­же­ния Бо­гу и ближ­ним шли го­ды. Со вре­ме­нем отец Се­ва­сти­ан стал за­мет­но сла­беть. На­рас­та­ли сла­бость, одыш­ка, боль во всем те­ле, пол­ное от­сут­ствие ап­пе­ти­та. Ле­ча­щие вра­чи про­во­ди­ли ком­плекс­ное ле­че­ние, но со­сто­я­ние от­ца Се­ва­сти­а­на не улуч­ша­лось, толь­ко вре­мен­но об­лег­ча­лись его стра­да­ния. Но так же еже­днев­но в бо­го­слу­жеб­ное вре­мя отец Се­ва­сти­ан бы­вал в хра­ме. Он го­во­рил: “Ка­кой же я свя­щен­но­слу­жи­тель, ес­ли Бо­же­ствен­ную ли­тур­гию или все­нощ­ную про­бу­ду до­ма?”

Он еже­днев­но слу­жил па­ни­хи­ды, но ли­тур­гию со­вер­шал уже толь­ко по празд­ни­кам. В хра­ме за па­ни­хид­ной ему от­де­ли­ли пе­ре­го­род­кой ма­лень­кую ком­нат­ку, ко­то­рую на­зва­ли “ка­ют­кой”. У зад­ней сте­ны за за­на­вес­кой сто­я­ла кро­вать, где он мог от­дох­нуть во вре­мя служ­бы, ко­гда его бес­по­ко­и­ла боль или силь­ная сла­бость. У ок­на сто­ял неболь­шой стол, пе­ред ним крес­ло, над ко­то­рым ви­се­ла боль­шая ико­на Пре­свя­той Тро­и­цы… Иной раз отец Се­ва­сти­ан да­вал воз­глас, и ло­жил­ся на кой­ку, и под но­ги ему под­кла­ды­ва­ли ва­лик, чтобы но­ги бы­ли немно­го по­вы­ше. Он в по­лу­ман­тии был, в епи­тра­хи­ли и по­ру­чах. И ек­ти­нию ино­гда ле­жа го­во­рил. На Еван­ге­лие все­гда вста­вал, на­де­вал фе­лонь, и Еван­ге­лие все­гда чи­тал в фе­ло­ни.

Ис­по­вед­ни­ков ба­тюш­ка при­ни­мал, си­дя в крес­ле. Он стал мень­ше го­во­рить с при­хо­дя­щи­ми и всех при­ни­мать уже не мог. Не от­ка­зы­вал толь­ко при­ез­жим из дру­гих го­ро­дов, но по­том и с ни­ми бе­се­ды стал со­кра­щать»^[38].
Отец Се­ва­сти­ан все ча­ще стал на­по­ми­нать «цер­ков­но­му со­ве­ту и пись­мен­но вла­ды­ке о сво­ем же­ла­нии уй­ти за штат (в за­твор), со сло­ва­ми: “Хва­тит по­кры­вать кры­ши дру­гим, то­гда как своя рас­кры­та”. Но от­вет был все­гда один: “Слу­жить до смер­ти”.

Чув­ствуя близ­кую кон­чи­ну, ча­стень­ко на­по­ми­нал, чтобы на свя­щен­ни­че­ские и ру­ко­во­дя­щие долж­но­сти ста­ви­ли хо­тя и сла­бых, немощ­ных, но сво­их. То­гда все бу­дет без из­ме­не­ний, как при нем бы­ло»^[39].

«С ян­ва­ря 1966 го­да здо­ро­вье его силь­но ухуд­ши­лось, обост­ри­лись хро­ни­че­ские за­боле­ва­ния.

Очень угне­та­ло от­ца Се­ва­сти­а­на, что ему ста­ло труд­но слу­жить ли­тур­гию: он ча­сто каш­лял во вре­мя слу­же­ния, за­ды­хал­ся. Вра­чи пред­ло­жи­ли ему утром пе­ред служ­бой де­лать уко­лы. Отец Се­ва­сти­ан об­ра­до­вал­ся и со­гла­сил­ся. По­сле уко­ла и крат­ковре­мен­но­го от­ды­ха он мог, хо­тя и с тру­дом, ид­ти в храм и слу­жить. Но бо­лезнь про­грес­си­ро­ва­ла, и вско­ре он уже не мог дой­ти до церк­ви да­же по­сле уко­ла. Ви­дя его стра­да­ния, вра­чи пред­ло­жи­ли, чтобы по­слуш­ни­ки но­си­ли его в цер­ковь в крес­ле. Сна­ча­ла он не со­гла­шал­ся, но ко­гда по­сле дол­гих уго­во­ров его ле­ча­щий врач… за­пла­ка­ла от непо­слу­ша­ния сво­е­го па­ци­ен­та, он по­ло­жил ей на го­ло­ву свою ру­ку и ска­зал: “Не плачь, пусть но­сят”.

Маль­чи­ки-по­слуш­ни­ки… быст­ро со­ору­ди­ли лег­кое крес­ло из алю­ми­ни­е­вых тру­бок, ке­лей­ни­ца уку­та­ла от­ца Се­ва­сти­а­на теп­лым шар­фом, уса­ди­ли его в крес­ло и по­нес­ли в цер­ковь. Пер­вое вре­мя он очень сму­щал­ся, но по­том при­вык… Ба­тюш­ки­ны вра­чи удив­ля­лись то­му, ка­кой это был ис­пол­ни­тель­ный, тер­пе­ли­вый и лас­ко­вый па­ци­ент. Ко­гда ему пред­ла­га­ли ле­че­ние, он без­ро­пот­но вы­пол­нял пред­ла­га­е­мое ему на­зна­че­ние, но пред­ва­ри­тель­но рас­спра­ши­вал, ка­кое ле­кар­ство ему на­зна­ча­ют, ка­ко­во его дей­ствие и про­дол­жи­тель­ность кур­са ле­че­ния.

Отец Се­ва­сти­ан ува­жал ме­ди­ков и це­нил их труд… Ко­гда к нему при­хо­ди­ли за бла­го­сло­ве­ни­ем на уче­бу, он ча­ще все­го бла­го­слов­лял в ме­дучи­ли­ще, из­ред­ка – в ин­сти­тут, а ра­бо­тать – са­ни­тар­кой в боль­ни­цу. “Ле­чить­ся не грех, – го­во­рил он, – кто в боль­ни­це ра­бо­та­ет, это спа­си­тель­но, это доб­рое де­ло – за людь­ми хо­дить”. Опе­ра­тив­ное ле­че­ние он ре­ко­мен­до­вал по су­гу­бой необ­хо­ди­мо­сти, ко­гда знал, что кон­сер­ва­тив­ное ле­че­ние не по­мо­жет. Опе­ри­ро­вав­ши­е­ся по его бла­го­сло­ве­нию в ре­зуль­та­те пол­но­стью вы­здо­рав­ли­ва­ли. Сам отец Се­ва­сти­ан был хо­ро­шим ди­а­гно­стом. По­сы­лая сво­е­го ле­ча­ще­го вра­ча по­смот­реть боль­но­го, он го­во­рил: “Оль­га Фе­до­ров­на, осмот­ри­те, по­жа­луй­ста, боль­но­го. Я ду­маю, что у него та­кое-то за­боле­ва­ние”. Ди­а­гноз, на­зван­ный им, под­твер­ждал­ся.

Шли дни, и с каж­дым из них со­сто­я­ние от­ца Се­ва­сти­а­на ухуд­ша­лось. Он ча­сто на­по­ми­нал о смер­ти, о пе­ре­хо­де в веч­ность. Ко­гда к нему об­ра­ща­лись с во­про­сом: “Как же мы бу­дем жить без вас?” Он стро­го от­ве­чал: “А кто я? Что? Бог был, есть и бу­дет! Кто име­ет ве­ру в Бо­га, тот, хо­тя за ты­ся­чи ки­ло­мет­ров от ме­ня бу­дет жить, и спа­сет­ся. А кто, пусть да­же и тя­га­ет­ся за по­дол мо­ей ря­сы, а стра­ха Бо­жия не име­ет, не по­лу­чит спа­се­ния. Зна­ю­щие ме­ня и ви­дев­шие ме­ня по­сле мо­ей кон­чи­ны бу­дут це­нить мень­ше, чем не знав­шие и не ви­дев­шие. Близ­ко да склиз­ко, да­ле­ко да глу­бо­ко”»^[40].

«В вос­кре­се­нье ше­стой сед­ми­цы по­ста отец Се­ва­сти­ан не слу­жил, си­дел в ал­та­ре в крес­ле. По­сле при­ча­стия ве­лел спеть “По­ка­я­ния от­вер­зи ми две­ри, Жиз­но­да­вче…” С это­го дня си­лы ста­ли за­мет­но по­ки­дать его.

31 мар­та в три ча­са но­чи отец Се­ва­сти­ан раз­бу­дил ке­лей­ни­цу и ска­зал: “Мне так пло­хо, как ни­ко­гда не бы­ло. Вер­но, ду­ша бу­дет вы­хо­дить из те­ла”. Всю ночь под­дер­жи­ва­ли ды­ха­ние кис­ло­ро­дом. Ба­тюш­ка стал ды­шать спо­кой­но»^[41].

Ве­че­ром, в Ла­за­ре­ву суб­бо­ту 2 ап­ре­ля отец Се­ва­сти­ан си­дел за сто­лом у ок­на, смот­рел, как лю­ди с вер­ба­ми шли в цер­ковь. «На­род со­би­ра­ет­ся ко все­нощ­ной, – ска­зал он, – а мне на­до со­би­рать­ся к от­цам и пра­от­цам, к де­дам и пра­де­дам»^[42].

Суб­бо­та Страст­ной сед­ми­цы 9 ап­ре­ля. «Во вре­мя ли­тур­гии отец Се­ва­сти­ан ле­жал в сво­ей ком­на­те. По­сле окон­ча­ния ли­тур­гии на­дел ман­тию, кло­бук и вы­шел про­щать­ся с на­ро­дом. По­здра­вил всех с на­сту­па­ю­щим празд­ни­ком и ска­зал: “Ухо­жу от вас. Ухо­жу из зем­ной жиз­ни. При­шло мое вре­мя рас­стать­ся с ва­ми. Я обе­щал про­стить­ся, и вот ис­пол­няю свое обе­ща­ние. Про­шу вас всех об од­ном: жи­ви­те в ми­ре. Мир и лю­бовь – это са­мое глав­ное. Ес­ли бу­де­те иметь это меж­ду со­бою, то все­гда бу­де­те иметь в ду­ше ра­дость. Мы сей­час ожи­да­ем на­ступ­ле­ния Свет­лой за­ут­ре­ни, на­ступ­ле­ния празд­ни­ка Пас­хи – спа­се­ния ду­ши для веч­ной ра­до­сти. А как мож­но до­стичь ее? Толь­ко ми­ром, лю­бо­вью, ис­крен­ней, сер­деч­ной мо­лит­вой. Ни­чем не спа­сешь­ся, что сна­ру­жи те­бя, а толь­ко тем, че­го до­стиг­нешь внут­ри ду­ши сво­ей и в серд­це – мир­ную ти­ши­ну и лю­бовь. Чтобы взгляд ваш ни­ко­гда ни на ко­го не был ко­сым. Пря­мо смот­ри­те, с го­тов­но­стью на вся­кий доб­рый от­вет, на доб­рый по­сту­пок. По­след­ней прось­бой сво­ей про­шу вас об этом. И еще про­шу – про­сти­те ме­ня”…

В Пас­халь­ную ночь 10 ап­ре­ля отец Се­ва­сти­ан хо­тел, чтобы его нес­ли в цер­ковь, но не смог под­нять­ся. Все, окру­жав­шие его, при­шли в смя­те­ние. Шла за­ут­ре­ня. Врач Та­тья­на Вла­ди­ми­ров­на, оста­вив служ­бу, при­бе­жа­ла к от­цу Се­ва­сти­а­ну. Он по­смот­рел на нее и ска­зал: “За­чем вы ушли из церк­ви? Я еще не уми­раю. Еще успею и здесь с по­кой­ни­ка­ми по­хри­сто­со­вать­ся. Иди­те спо­кой­но на служ­бу”.

Ко­гда на­ча­лась ли­тур­гия, к от­цу Се­ва­сти­а­ну вы­зва­ли вра­ча Оль­гу Фе­до­ров­ну, и по­сле бо­ле­уто­ля­ю­ще­го уко­ла со­сто­я­ние его ста­ло спо­кой­ным, да­же ра­дост­ным. “Я в цер­ковь хо­чу. Я ведь рань­ше сам хо­ро­шо пел. Всю Пас­халь­ную неде­лю у се­бя в ке­лье “Пас­ху” пел. А те­перь на­до про­сить, чтобы мне пе­ли. Но мне не хо­чет­ся здесь, хо­чет­ся в церк­ви. Мне очень хо­чет­ся на­деть ман­тию, кло­бук и по­си­деть так, хо­тя бы обед­ню”. Ке­лей­ни­ца ста­ла его оде­вать, а он про­дол­жал го­во­рить: “Вот я всех вас про­шу, чтобы вы уте­ша­ли друг дру­га, жи­ли в люб­ви и ми­ре, го­ло­са бы ни­ко­гда друг на дру­га не по­вы­си­ли. Боль­ше ни­че­го от вас не тре­бую. Это са­мое глав­ное для спа­се­ния. Здесь все вре­мен­ное, непо­сто­ян­ное – че­го о нем бес­по­ко­ить­ся, че­го-то для се­бя до­би­вать­ся. Все быст­ро прой­дет. На­до ду­мать о веч­ном”. От­ца Се­ва­сти­а­на оде­ли, и маль­чи­ки по­нес­ли его в цер­ковь»^[43].

Во втор­ник Пас­хи утром, 12 ап­ре­ля, отец Се­ва­сти­ан «чув­ство­вал се­бя луч­ше. “Ве­ра, – ска­зал он ке­лей­ни­це, – оде­вай­те мне са­по­ги, я дол­жен вый­ти к лю­дям по­хри­сто­со­вать­ся, чтобы они не пе­ча­ли­лись. Я обе­щал. Ска­жу всем глав­ное”…

От­ца Се­ва­сти­а­на по­нес­ли в цер­ковь. Он был в ман­тии и кло­бу­ке. По­си­дел немно­го у пре­сто­ла, по­том под­нял­ся и вы­шел через Цар­ские вра­та на ам­вон и сно­ва стал про­щать­ся с на­ро­дом: “Про­щай­те, до­ро­гие мои, ухо­жу я уже. Про­сти­те ме­ня, ес­ли чем огор­чил ко­го из вас. Ра­ди Хри­ста про­сти­те. Я вас всех за все про­щаю. Жаль, жаль мне вас. Про­шу вас об од­ном, об од­ном умо­ляю, од­но­го тре­бую: лю­би­те друг дру­га. Чтобы во всем был мир меж­ду ва­ми. Мир и лю­бовь. Ес­ли по­слу­ша­е­те ме­ня, а я так вас про­шу об этом, бу­де­те мо­и­ми ча­да­ми. Я – недо­стой­ный и греш­ный, но мно­го люб­ви и ми­ло­сти у Гос­по­да. На Него упо­ваю. И ес­ли удо­сто­ит ме­ня Гос­подь свет­лой Сво­ей оби­те­ли, бу­ду мо­лить­ся о вас неустан­но и ска­жу: “Гос­по­ди, Гос­по­ди! Я ведь не один, со мною ча­да мои. Не мо­гу я вой­ти без них, не мо­гу один на­хо­дить­ся в свет­лой Тво­ей оби­те­ли. Они мне по­ру­че­ны То­бою… я без них не мо­гу”. Он хо­тел по­кло­нить­ся, но не смог, толь­ко на­кло­нил го­ло­ву. Маль­чи­ки под­хва­ти­ли его под ру­ки и по­ве­ли в ал­тарь…

Из церк­ви при­шли к нему мо­на­хи­ни. Ко­гда во­шла мать Фев­ро­ния, отец Се­ва­сти­ан по­смот­рел на нее дол­гим, неот­рыв­ным взгля­дом, бла­го­сло­вил два ра­за и ска­зал: “Спа­си те­бя Гос­по­ди за все, за все твое доб­ро и пре­дан­ность. С со­бою все бе­ру. Спа­си те­бя Гос­по­ди”. Ко­гда она вы­хо­ди­ла, несколь­ко раз пе­ре­кре­стил ее вслед»^[44].

Ар­хи­манд­рит Се­ва­сти­ан на­ка­нуне по­стри­га в схи­му

“При­бли­жа­ет­ся день мо­ей кон­чи­ны, – стал го­во­рить отец Се­ва­сти­ан окру­жа­ю­щим, – я очень рад, что Гос­подь спо­доб­ля­ет ме­ня при­нять схи­му, я дол­го ожи­дал это­го дня. Жаль остав­лять всех вас, но на то – во­ля Бо­жия… Не пе­чаль­тесь. Я остав­ляю вас на по­пе­че­нии Ца­ри­цы Небес­ной. Она Са­ма упра­вит ва­ми. А вы ста­рай­тесь жить в ми­ре друг с дру­гом, по­мо­гать друг дру­гу во всем, что в ва­ших си­лах. Я не за­бу­ду вас, бу­ду мо­лить­ся о вас, ес­ли об­ре­ту дерз­но­ве­ние пред Гос­по­дом. И вы мо­ли­тесь. Не остав­ляй­те церк­ви, осо­бен­но ста­рай­тесь быть в вос­кре­се­нье и в празд­ни­ки. Со­блю­дая это, спа­се­тесь по ми­ло­сти Бо­жи­ей и по хо­да­тай­ству Ца­ри­цы Небес­ной”.

Позд­но ве­че­ром, ко­гда врач Та­тья­на Вла­ди­ми­ров­на де­ла­ла от­цу Се­ва­сти­а­ну внут­ри­вен­ное вли­ва­ние, он ска­зал: “Вот, врач мой до­ро­гой, ста­рый мой врач. Труд­но мне и сло­во вы­мол­вить, а ска­зать вам хо­чу. Вот язык не во­ро­ча­ет­ся, су­хо все во рту, все бо­лит. Игол­кой точ­ки не най­ти, где не бо­ле­ло бы. Но­ги уже не дер­жат ме­ня, во всем те­ле та­кая сла­бость, да­же ве­ки труд­но под­нять. А го­ло­ва яс­ная, чи­стая, мысль те­чет чет­ко, глу­бо­ко и спо­кой­но. Чтобы со­зна­ние за­тем­ня­лось или из­ме­ня­лось – нет. Ле­жу и ду­маю: зна­чит, мысль от те­ла не за­ви­сит. И мозг – те­ло. В мо­ем те­ле уже не бы­ло бы сил для мыс­ли. Мыс­ли из ду­ши идут. Те­перь это по­нят­но ста­ло. Вот, сла­ва Гос­по­ду, на­си­лу ска­зал вам это”.

В суб­бо­ту утром, 16 ап­ре­ля, при­е­хал епи­скоп Во­ло­ко­лам­ский Пи­ти­рим (Неча­ев). По­сле обе­да со­сто­я­ние от­ца Се­ва­сти­а­на рез­ко ухуд­ши­лось, и он про­сил сроч­но при­гла­сить к нему вла­ды­ку Пи­ти­ри­ма. Ко­гда тот при­шел, отец Се­ва­сти­ан про­сил его сей­час же при­сту­пить к по­стри­же­нию в схи­му…
По­сле по­стри­га отец Се­ва­сти­ан го­во­рил очень ма­ло. Уди­ви­тель­но пре­об­ра­зи­лось его ли­цо и весь его вид. Он был пре­ис­пол­нен та­кой бла­го­да­ти, что при взгля­де на него тре­пе­та­ла ду­ша и ост­ро ощу­ща­лась соб­ствен­ная гре­хов­ность. Это был ве­ли­че­ствен­ный ста­рец, уже не здеш­не­го ми­ра жи­тель.

Но­чью по­зва­ли вра­ча Та­тья­ну Вла­ди­ми­ров­ну.

– Ста­рый мой врач, – ска­зал отец Се­ва­сти­ан, – по­мо­ги­те мне, мне очень тя­же­ло, очень боль­но.

– Где боль­но, ба­тюш­ка?

Он по­ка­зал за­бин­то­ван­ные по­сле внут­ри­вен­ных вли­ва­ний ки­сти рук. Ве­ны бы­ло уже труд­но на­хо­дить, ле­кар­ство по­па­да­ло под ко­жу, при­чи­няя ему до­пол­ни­тель­ную боль.

– Сей­час, ба­тюш­ка, бо­ле­уто­ля­ю­щий укол по­став­лю, боль прой­дет.

– Это не глав­ная боль. Глав­ное – том­ле­ние ду­ха. Ду­ма­е­те, смерть – это шут­ка? Гре­хов у ме­ня мно­го, а доб­рых дел ма­ло.

– Ба­тюш­ка, ва­ши гре­хи в мик­ро­скоп не раз­гля­деть, а доб­рых дел – це­лое мо­ре.

– Да что я де­лал? Я хо­тел жить стро­гой и скром­ной жиз­нью, а все же ка­ки­ми ни есть, а ра­до­стя­ми и уте­ха­ми услаж­дал­ся. И мно­го я на кра­со­ту лю­бо­вал­ся, осо­бен­но на кра­со­ту при­ро­ды.

– Ба­тюш­ка, раз­ве это не бла­го­дать Бо­жия – кра­со­та?

– Бла­го­дать Бо­жия – это ра­дость от Бо­га. А за­слуг, мо­их-то за­слуг нет! По­дви­га-то нет! Жи­вет че­ло­век, а для че­го? От Бо­га – все. А Бо­гу – что? Это всех ка­са­ет­ся, для всех пе­ре­ход неиз­бе­жен. Все здесь вре­мен­ное, ми­мо­лет­ное. Для че­го че­ло­век про­хо­дит свой жиз­нен­ный путь? Для люб­ви, для добра. И стра­дать он по­это­му дол­жен, и тер­пе­ли­во стра­да­ния пе­ре­но­сить, и пе­рей­ти в веч­ную жизнь для ра­до­сти веч­ной стре­мить­ся. А я вот жил, доб­ро, го­во­ришь, де­лал, а по­том и со­гре­шил. Оши­ба­ет­ся че­ло­век же­сто­ко и те­ря­ет все, что при­об­рел. Я вот стра­дал мно­го, крест свой нес нелег­кий, мо­на­ше­ский. Мо­на­ше­ская жизнь труд­ная, но она и са­мая лег­кая. А я вот роп­тал иной раз. А от это­го ро­по­та все про­па­да­ет, все за­слу­ги. И вот – том­ле­ние ду­ха вме­сто ра­до­сти.

– Ба­тюш­ка, как мне жить?

Отец Се­ва­сти­ан по­мол­чал и ска­зал:

– Жи­ви, как жи­вешь. Все греш­ные. Толь­ко не сде­лай ка­ко­го-ни­будь боль­шо­го гре­ха… Ну, вот и по­го­во­ри­ли с то­бой. Мне се­го­дня го­во­рить и ды­шать по­лег­че. Хри­стос с то­бою.

6/19 ап­ре­ля – пре­став­ле­ние

В по­не­дель­ник ве­че­ром, на па­рас­тас Ра­до­ни­цы, от­ца Се­ва­сти­а­на при­нес­ли в цер­ковь. Он ле­жал в сво­ей “ка­ют­ке”, ни­че­го ни­ко­му не го­во­рил, ни на ко­го не смот­рел. Ча­сто кре­стил­ся, слу­шал пе­ние, служ­бу… Ко­гда про­пе­ли “Веч­ная па­мять”, ве­лел нести его до­мой…

В эти по­след­ние дни жиз­ни от­ца Се­ва­сти­а­на мно­гие из его ду­хов­ных де­тей, не же­лая по­ки­дать стар­ца, но­че­ва­ли при церк­ви. 18 ап­ре­ля по­сле ве­чер­них мо­литв отец Се­ва­сти­ан по­про­сил про­честь Пас­халь­ные ча­сы, по­сле че­го все разо­шлись по сво­им ме­стам… В 4 ча­са утра он по­зво­нил из сво­ей ке­льи. Врач Оль­га Фе­до­ров­на немед­лен­но вста­ла и за­шла в ке­лью. Вид у от­ца Се­ва­сти­а­на был стра­даль­че­ский. Оль­га Фе­до­ров­на спро­си­ла: “Ба­тюш­ка, до­ро­гой, вам пло­хо?” Он утвер­ди­тель­но кив­нул го­ло­вой и ска­зал: “Да, пло­хо”. Оль­га Фе­до­ров­на пред­ло­жи­ла сде­лать укол. Он со­гла­сил­ся: “Да, по­жа­луй­ста, сде­лай­те”. Его го­ло­ва и ки­сти рук бы­ли го­ря­чи­ми. Она на­мо­чи­ла мар­лю, по­ло­жи­ла ему на лоб. По­сле уко­ла он успо­ко­ил­ся, боль утих­ла. Оль­га Фе­до­ров­на ста­ла про­мы­вать шпри­цы… Отец Се­ва­сти­ан рыв­ком по­пы­тал­ся сесть в по­сте­ли, глу­бо­ко вздох­нул и ши­ро­ко от­крыл гла­за. Взор его устре­мил­ся вдаль, буд­то он ко­го-то уви­дел и был удив­лен. Это бы­ло од­но мгно­ве­ние. За­тем ли­цо его смер­тель­но по­блед­не­ло, он слег­ка вы­тя­нул­ся, сде­лал по­след­ний вздох и скон­чал­ся»^[45].

Схи­ар­хи­манд­рит Се­ва­сти­ан умер на Ра­до­ни­цу 19 ап­ре­ля 1966 го­да в 4 ча­са 45 ми­нут.

«От­ца Се­ва­сти­а­на хо­ро­ни­ли на тре­тий день на Ми­хай­лов­ском клад­би­ще. На ка­та­фал­ке гроб вез­ли толь­ко неболь­шой от­ре­зок пу­ти до шос­се. Свер­нув на шос­се, гроб по­нес­ли до клад­би­ща на вы­тя­ну­тых вверх ру­ках. Он плыл над огром­ной тол­пой на­ро­да и был ото­всю­ду ви­ден. Все дви­же­ние на шос­се бы­ло оста­нов­ле­но, на­род шел сплош­ной сте­ной по шос­се и по тро­туа­рам. Ок­на до­мов бы­ли рас­кры­ты – из них гля­де­ли лю­ди. Мно­гие сто­я­ли у во­рот сво­их до­ми­ков и на ска­мей­ках. Хор де­ву­шек с пе­ни­ем “Хри­стос вос­кре­се” шел за гро­бом. “Хри­стос вос­кре­се” – пе­ла вся мно­го­ты­сяч­ная тол­па. Ко­гда про­цес­сия про­хо­ди­ла ми­мо це­мент­но­го за­во­да, весь за­бор был за­пол­нен си­дя­щи­ми на нем ра­бо­чи­ми, и вся сме­на в за­пач­кан­ных мок­рым рас­тво­ром спе­цов­ках вы­сы­па­ла на за­вод­ской двор. Сквозь тол­пу ко гро­бу про­би­ра­лись лю­ди, чтобы кос­нуть­ся его ру­кой. Мно­гие ушли впе­ред и ожи­да­ли гроб на клад­би­ще.

Мо­ги­ла для от­ца Се­ва­сти­а­на бы­ла вы­ры­та на краю клад­би­ща, за ней про­сти­ра­лась необъ­ят­ная ка­зах­стан­ская степь. Гроб по­ста­ви­ли у мо­ги­лы, и вла­ды­ка Пи­ти­рим от­слу­жил па­ни­хи­ду. Отец Се­ва­сти­ан же­лал быть по­гре­бен­ным в ка­ми­лав­ке, и вла­ды­ка снял с го­ло­вы его мит­ру и на­дел ка­ми­лав­ку. Гроб опу­сти­ли в мо­ги­лу, на­сы­па­ли мо­гиль­ный холм и по­ста­ви­ли крест»^[46].

Мо­щи пре­по­доб­но­ис­по­вед­ни­ка Се­ва­сти­а­на бы­ли об­ре­те­ны 22 ок­тяб­ря 1997 го­да; ныне они на­хо­дят­ся в Свя­то-Вве­ден­ском со­бо­ре го­ро­да Ка­ра­ган­ды.

Игу­мен Да­мас­кин (Ор­лов­ский)

«Жи­тия но­во­му­че­ни­ков и ис­по­вед­ни­ков Рос­сий­ских ХХ ве­ка. Ап­рель». Тверь. 2006. С. 78-122

При­ме­ча­ния

^[a] Пре­по­доб­ный Ам­вро­сий Оп­тин­ский (в ми­ру Алек­сандр Ми­хай­ло­вич Грен­ков), иерос­хи­мо­нах; па­мять празд­ну­ет­ся 27 июня/10 июля и 10/23 ок­тяб­ря.
^[b] Пре­по­доб­ный Иосиф Оп­тин­ский (Иоанн Ли­тов­кин), иерос­хи­мо­нах; па­мять празд­ну­ет­ся 9/22 мая.
^[c] Пре­по­доб­ный Нек­та­рий Оп­тин­ский (Ни­ко­лай Ти­хо­нов), иерос­хи­мо­нах; па­мять празд­ну­ет­ся 29 ап­ре­ля/12 мая.
^[d] Хи­бар­ка – так на­зы­ва­ли в Оп­ти­ной до­ма-ке­льи стар­цев.
^[e] Ныне го­род Ми­чу­ринск.
^[f] Свя­щен­но­ис­по­вед­ник Ни­ко­лай (в ми­ру Фе­о­до­сий Ни­ки­фо­ро­вич Мо­гилев­ский); па­мять празд­ну­ет­ся 12/25 ок­тяб­ря.

 

^[1] Ка­ра­ган­дин­ский ста­рец пре­по­доб­ный Се­ва­сти­ан. М., 1998. Со­ста­ви­тель Ве­ра Ко­роле­ва. С. 15.
^[2] УФСБ Рос­сии по Там­бов­ской обл. Д. Р-12791. Т. 3, л. 531.
^[3] Там же. Т. 2, л. 78.
^[4] Ка­ра­ган­дин­ский ста­рец пре­по­доб­ный Се­ва­сти­ан. М., 1998. Со­ста­ви­тель Ве­ра Ко­роле­ва. С. 145-148.

^[5] Там же. С. 153-156.

^[6] Там же. С. 172-174.
^[7] Там же. С. 180-184.
^[8] Там же. С. 50-51.
^[9] Там же. С. 51-52.
^[10] Там же. С. 260-261.
^[11] Там же. С. 262.
^[12] Там же. С. 315.
^[13] Там же. С. 139.
^[14] Там же. С. 62.
^[15] Там же. С. 63.
^[16] Там же. С. 64.
^[17] Там же.
^[18] Там же. С. 64-65.
^[19] Там же. С. 66-67.
^[20] Там же. С. 293-294.
^[21] Там же. С. 295-297.
^[22] Там же. С. 301-302.
^[23] Там же. С. 304-312.
^[24] Там же. С. 316-318.
^[25] Там же. С. 318.
^[26] Там же. С. 323.
^[27] Там же. С. 324-326.
^[28] Там же. С. 329.
^[29] Там же.
^[30] Там же. С. 331-332.
^[31] Там же.
^[32] Там же. С. 347-348.
^[33] Там же. С. 69-70.
^[34] Там же. С. 188-190.
^[35] Там же. С. 210-212.
^[36] Там же. С. 231-236, 242-246.
^[37] Там же. С. 70-71.
^[38] Там же. С. 71-73.
^[39] Там же. С. 330.
^[40] Там же. С. 74-77.
^[41] Там же. С. 82.
^[42] Там же. С. 83.
^[43] Там же. С. 84-86.
^[44] Там же. С. 88-90.
^[45] Там же. С. 90-96.
^[46] Там же. С. 99-100.