Мирный договор с Константинополем должен был утверждаться обеими религиозными общинами Киева: «Русь крещеная», то есть христиане, приводились к присяге в соборном храме святого пророка Божия Илии; «Русь некрещеная», язычники, клялись на оружии в святилище Перуна Громовержца. Тот факт, что христиане поставлены в документе на первом месте, говорит о их преимущественном духовном значении в жизни Киевской Руси.

Очевидно, в момент, когда договор 944 года составлялся в Царьграде, у власти в Киеве стояли люди, сочувствовавшие христианству, сознававшие историческую необходимость приобщения Руси к животворной христианской культуре. К этому направлению принадлежал, возможно, и сам князь Игорь, официальное положение которого не позволяло ему лично перейти в новую веру, не решив вопроса о Крещении всей страны и установлении в ней православной церковной иерархии. Поэтому договор был составлен в осторожных выражениях, которые не помешали бы князю утвердить его и в форме языческой клятвы, и в форме присяги христианской.

Но пока византийские послы прибыли в Киев, обстановка на Днепре существенно изменилась. Четко определилась языческая оппозиция, во главе которой стояли варяжские воеводы Свенельд и его сын Мстислав (Мстиша), которым Игорь дал в держание Древлянскую землю.

Сильно было в Киеве и влияние хазарских иудеев, которым не могла прийтись по нраву мысль о торжестве православия в Русской земле.

Не сумев преодолеть косности обычая, Игорь остался язычником и скрепил договор по языческому образцу – клятвой на мечах. Он отверг благодать Крещения и был наказан за неверие. Год спустя, в 945 году, восставшие язычники убили его в Древлянской земле, разорвав между двух деревьев. Но дни язычества и основанного на нем жизненного уклада славянских племен были уже сочтены. Бремя государственного служения возложила на себя при трехлетнем сыне Святославе вдова Игоря – великая княгиня Киевская Ольга.

Имя будущей просветительницы Русского края и родину ее «Повесть временных лет» впервые называет в статье о женитьбе Игоря: «и привели ему жену из Пскова, именем Ольгу». Принадлежала она, уточняет Иоакимовская летопись, к роду князей Изборских, одной из забытых древнерусских княжеских династий, которых было на Руси в Х–Х1 вв. не меньше двадцати, но которые все были вытеснены со временем Рюриковичами или слились с ними посредством браков. Некоторые из них были местного, славянского происхождения, другие – пришлые, варяжские. Известно, что скандинавские конунги, приглашенные на княжение в русские города, неизменно принимали русский язык, часто – русские имена и быстро становились настоящими русскими как по образу жизни, так и по мировоззрению и даже по физическому облику.

Так и супругу Игоря звали варяжским именем Хельга, в русском «окающем» произношении – Ольга, Вольга. Женское имя Ольга соответствует мужскому Олег (Хельги), что значит «святой». Хотя языческое понимание святости совершенно отлично от христианского, но и оно предполагает в человеке особый духовный настрой, целомудрие и трезвение, ум и прозорливость. Раскрывая духовное значение имени, народ Олега назвал Вещим, Ольгу – Мудрой.

Позднейшие предания называли ее родовым имением село Выбуты в нескольких километрах от Пскова вверх по реке Великой. Еще недавно показывали на реке Ольгин мост – у древней переправы, где Ольга встретилась с Игорем. Псковская топонимика сохранила немало названий, связанных с памятью великой псковитянки: деревни Ольженец и Ольгино Поле, Ольгины Ворота – один из рукавов реки Великой, Ольгина Гора и Ольгин Крест – близ Псковского озера, Ольгин Камень – у села Выбуты.

Житие святой Ольги повествует, что в Выбутах молодой князь охотился «в области Псковской» и, желая перебраться через реку Великую, увидел «некоего плывущего в лодке» и подозвал его к берегу. Отплыв от берега в лодке, князь обнаружил, что его везет девушка удивительной красоты. Игорь воспылал к ней похотью и стал склонять ее ко греху. Перевозчица оказалась не только красива, но целомудренна и умна. Она устыдила Игоря, напомнив ему о княжеском достоинстве правителя и судии, который должен быть «светлым примером добрых дел» для своих поданных. Игорь расстался с ней, храня в памяти ее слова и прекрасный образ. Когда пришло время выбирать невесту, в Киев собрали самых красивых девушек княжества. Но ни одна из них не пришлась ему по сердцу. И тогда он вспомнил «дивную в девицах» Ольгу и послал за ней сродника своего князя Олега. Так Ольга стала женой князя Игоря, великой русской княгиней.

После женитьбы Игорь отправился в поход на греков, а вернулся из него уже отцом: родился сын Святослав. Вскоре Игорь был убит древлянами. Боясь мести за убийство Киевского князя, древляне отправили послов к княгине Ольге, предлагая ей вступить в брак со своим правителем Малом. Ольга сделала вид, что согласна. Хитростью заманила она в Киев два посольства древлян, предав их мучительной смерти: первое было заживо погребено «на дворе княжеском», второе – сожжено в бане. После этого пять тысяч мужей древлянских были убиты воинами Ольги на тризне по Игорю у стен древлянской столицы Искоростеня. На следующий год Ольга снова подошла с войском к Искоростеню. Город сожгли с помощью птиц, к ногам которых привязали горящую паклю. Оставшихся в живых древлян пленили и продали в рабство.

Борьба за единство Руси, за подчинение Киевскому центру раздираемых взаимной враждой племен и княжеств прокладывала путь к окончательной победе христианства в Русской земле. Ольга Богомудрая вошла в историю как великая созидательница государственной жизни и культуры Киевской Руси. Летописи полны свидетельств о ее неустанных «хождениях» по Русской земле с целью благоустроения и упорядочения гражданского и хозяйственного быта подданных. Добившись внутреннего укрепления власти Киевского великого князя, ослабив влияние мешавших собиранию Руси мелких местных князей, Ольга централизовала все государственное управление с помощью системы «погостов». В 946 году с сыном и дружиной прошла она по Древлянской земле, «устанавливая дани и оброки», отмечая села, становища и места охот, подлежащие включению в киевские великокняжеские владения. На другой год ходила в Новгород, устраивая погосты по рекам Мсте и Луге, всюду оставляя зримые следы своей деятельности. «Ловища ее (места охоты) были по всей земле, установленные знаки, места ее и погосты, – писал летописец, – и сани ее стоят в Пскове до сего дня, есть указанные ею места для ловли птиц по Днепру и по Десне; и село ее Ольжичи существует и поныне».

Устроенные Ольгой погосты, являясь финансово-административными и судебными центрами, представляли прочную опору великокняжеской власти на местах.

Будучи прежде всего, по самому смыслу слова, центрами торговли и обмена («гость» – купец), собирая и организуя вокруг себя население (вместо прежнего «полюдья» сбор дани и налогов осуществлялся теперь равномерно и упорядоченно по погостам), Ольгины погосты стали важнейшей ячейкой этнического и культурного объединения русского народа.

Позже, когда Ольга стала христианкой, по погостам стали воздвигать первые храмы; со времени Крещения Руси при святом Владимире погост и храм (приход) стали неразрывными понятиями. (Лишь впоследствии от существовавших возле храмов кладбищ развилось словоупотребление «погост» в смысле «кладбище».)

Много трудов приложила княгиня Ольга для усиления оборонной мощи страны. Города застраивались и укреплялись, вышгороды (или детинцы, кромы) обрастали каменными и дубовыми стенами (забралами), ощетинивались валами, частоколами. Сама княгиня, зная, сколь враждебно относились многие к идее укрепления княжеской власти и объединения Руси, жила постоянно «на горе», над Днепром, за надежными забралами киевского Вышгорода (Верхнего города), окруженная верной дружиной. Две трети собранной дани, по свидетельству летописи, она отдавала в распоряжение киевского веча, третья часть шла «к Ользе, на Вышгород» – на нужды ратного строения. Ко времени Ольги историки относят установление первых государственных границ России – на западе, с Польшей. Богатырские заставы на юге сторожили мирные нивы киевлян от народов Дикого Поля. Чужеземцы спешили в Гардарику («страну городов»), как называли они Русь, с товарами и рукодельями. Шведы, датчане, немцы охотно вступали наемниками в русское войско. Ширятся зарубежные связи Киева. Это способствует развитию каменного строительства в городе, начало которому положила княгиня Ольга. Первые каменные здания Киева – городской дворец и загородный терем Ольги – лишь в нашем веке были разысканы археологами. (Дворец, точнее, его фундамент и остатки стен, были найдены и раскопаны в 1971–1972 гг.)

Но не только укрепление государственности и развитие хозяйственных форм народной жизни привлекало внимание мудрой княгини. Еще более насущным представлялось ей коренное преобразование религиозной жизни Руси, духовное преображение русского народа. Русь становилась великой державой. Лишь два европейских государства могли в те годы соперничать с нею в значении и мощи: на востоке Европы – древняя Византийская империя, на западе – королевство саксов.

Опыт обеих империй, обязанных своим возвышением духу христианского учения, религиозным основам жизни, показывал ясно, что путь к будущему величию Руси лежит не только через военные, но прежде всего и преимущественно через духовные завоевания и достижения. Поручив Киев подросшему сыну Святославу, великая княгиня Ольга летом 954 года, взыскав благодати и истины, отправляется с большим флотом в Царьград. Это было мирное «хождение», сочетавшее задачи религиозного паломничества и дипломатической миссии, но политические соображения требовали, чтобы оно стало одновременно проявлением военного могущества Руси на Черном море, напомнило гордым «ромеям» о победоносных походах Аскольда и Олега, прибившего в 907 году свой щит «на вратах Цареграда».

Результат был достигнут. Появление русского флота на Босфоре создавало необходимые предпосылки для развития дружеского русско-византийского диалога. В свою очередь, южная столица поразила суровую дочь Севера разнообразием красок, великолепием архитектуры, смешением языков и народов мира. Но особенное впечатление производило богатство христианских храмов и собранных в них святынь. Царьград, «царствующий град» Греческой империи, еще при самом основании (точнее, возобновлении) в 330 году посвященный святым равноапостольным Константином Великим (память 21 мая) Пресвятой Богородице (это событие праздновалось в Греческой Церкви 11 мая и перешло оттуда в русские месяцесловы), стремился во всем быть достойным своей Небесной Покровительницы. Русская княгиня присутствовала за богослужением в лучших храмах Константинополя – Святой Софии, Влахернской Богоматери и других.

Сердце мудрой Ольги открылось святому православию, она принимает решение стать христианкой. Таинство Крещения совершил над нею патриарх Константинопольский Феофилакт (933–956), а восприемником был сам император Константин Багрянородный (912–959). Ей было наречено в Крещении имя Елена в честь святой равноапостольной, матери святого Константина, обретшей Честное Древо Креста Господня. В назидательном слове, сказанном по совершении обряда, патриарх сказал: «Благословенна ты в женах русских, ибо оставила тьму и возлюбила Свет. Благословят тебя русские люди во всех грядущих поколениях, от внуков и правнуков до отдаленнейших потомков твоих». Он наставил ее в истинах веры, церковном уставе и молитвенном правиле, изъяснил заповеди о посте, целомудрии и милостыне. «Она же, – говорит преподобный Нестор Летописец, – склонила голову и стояла, словно губа напаяемая, внимая учению, и, поклонившись Патриарху, промолвила: «Молитвами твоими, Владыко, да сохранена буду от сетей вражеских».

Именно так, со слегка наклоненной головой, изображена святая Ольга на одной из фресок Киевского Софийского собора, а также на современной ей византийской миниатюре, в лицевой рукописи Хроники Иоанна Скилицы из Мадридской национальной библиотеки. Греческая надпись, сопровождающая миниатюру, называет Ольгу «архонтессою (то есть владычицей) руссов», «женою, Эльгою по имени, которая пришла к царю Константину и была крещена». Княгиня изображена в особом головном уборе, «как новокрещеная христианка и почетная диаконисса Русской Церкви». Рядом с ней в таком же уборе новокрещеной – Малуша († 1001), впоследствии мать святого равноапостольного Владимира (память 15 июля).

Такого ненавистника русских, каким был император Константин Багрянородный, непросто было заставить сделаться крестным отцом «архонтессы Руси». В русской летописи сохранились рассказы о том, как решительно и на равных разговаривала Ольга с императором, удивляя греков духовной зрелостью и государственной мудростью, показывая, что русскому народу как раз под силу воспринять и умножить высшие свершения греческого религиозного гения, лучшие плоды византийской духовности и культуры. Так святой Ольге удалось мирным путем «взять Царьград», чего до нее не смог сделать ни один полководец. По свидетельству летописи, сам император вынужден был признать, что «переклюкала» (перехитрила) его Ольга, а народная память, соединив предания о вещем Олеге и мудрой Ольге, запечатлела эту духовную победу в былинном сказании «О взятии Царяграда княгиней Ольгой».

Константин Багрянородный в своем сочинении «О церемониях византийского двора», дошедшем до нас в единственном списке, оставил подробное описание церемоний, сопровождавших пребывание святой Ольги в Константинополе. Он описывает торжественный прием в знаменитой палате Магнавре, под пение бронзовых птиц и рычание медных львов, куда Ольга явилась с огромной свитой из 108 человек (не считая людей из дружины Святослава), и переговоры в более узком кругу в покоях императрицы, и парадный обед в зале Юстиниана, где по стечению обстоятельств промыслительно встретились за одним столом четыре «государственных дамы»: бабушка и мать святого равноапостольного Владимира (святая Ольга и ее спутница Малуша) с бабушкой и матерью его будущей супруги Анны (императрица Елена и ее невестка Феофано). Пройдет немногим более полувека, и в Десятинном храме Святой Богородицы в Киеве будут рядом стоять мраморные гробницы святой Ольги, святого Владимира и блаженной «царицы Анны».

Во время одного из приемов, рассказывает Константин Багрянородный, русской княгине было поднесено золотое, украшенное камнями блюдо. Святая Ольга пожертвовала его в ризницу Софийского собора, где его видел и описал в начале ХIII века русский дипломат Добрыня Ядрейкович, впоследствии архиепископ Новгородский Антоний: «Блюдо велико злато служебное Ольги Русской, когда взяла дань, ходивши в Царьград; во блюде же Ольжине камень драгий, на том же камени написан Христос».

Впрочем, лукавый император, сообщив столько подробностей, как бы в отместку за то, что «переклюкала его Ольга», задал нелегкую загадку историкам Русской Церкви. Дело в том, что преподобный Нестор Летописец рассказывает в «Повести временных лет» о Крещении Ольги под 6463 (955 или 954) годом, и это соответствует свидетельству византийской хроники Кедрина. Другой русский церковный писатель ХI века, Иаков Мних, в слове «Память и похвала Владимиру... и как крестилась бабка Владимира Ольга», говоря о кончине святой княгини († 969), отмечает, что она прожила христианкой пятнадцать лет, и относит тем самым время Крещения к 954 году, что тоже совпадает с точностью до несколько месяцев с указанием Нестора. Между тем Константин Багрянородный, описывая пребывание Ольги в Константинополе и называя точные даты устроенных им в ее честь приемов, с несомненностью дает понять, что все это происходило в 957 году. Для примирения данных летописи, с одной стороны, и показаний Константина, с другой, русским церковным историкам пришлось предполагать одно из двух: либо святая Ольга для продолжения переговоров с императором в 957 году приехала в Константинополь уже во второй раз, либо она крестилась вообще не в Царьграде, а в Киеве в 954 году и единственное свое паломничество в Византию совершила, уже будучи христианкой. Первое предположение более вероятно.

Что касается непосредственно дипломатического исхода переговоров, у святой Ольги были основания остаться недовольной ими. Добившись успеха в вопросах о русской торговле в пределах империи и подтверждении мирного договора с Византией, заключенного Игорем в 944 году, она не смогла, однако, склонить императора к двум важным для Руси соглашениям: о династическом браке Святослава с византийской царевной и об условиях восстановления существовавшей при Аскольде православной митрополии в Киеве. Ее недовольство исходом миссии явственно звучит в ответе, который она дала уже по возвращении на родину присланным от императора послам. На запрос императора относительно обещанной военной помощи святая Ольга через послов резко ответила: «Если ты так же постоишь у меня в Почайне, как я в Суду, то тогда дам тебе воев в помощь».

Вместе с тем, несмотря на неудачу стараний об учреждении на Руси церковной иерархии, святая Ольга, став христианкой, ревностно предавалась подвигам христианского благовестия среди язычников и церковного строительства: «Требища бесовская сокруши и нача жити о Христе Иисусе». Она воздвигает храмы: святителя Николая и Святой Софии в Киеве, Благовещения Пресвятой Богородицы – в Витебске, Святой Живоначальной Троицы – во Пскове. Псков с того времени называется в летописях Домом Святой Троицы. Храм, построенный Ольгой над рекой Великой, на месте, указанном ей, по свидетельству летописца, свыше «Лучом Трисиятельного Божества», простоял более полутора веков. В 1137 году святой князь Всеволод-Гавриил († 1138, память 11 февраля) заменил деревянный храм каменным, который был перестроен, в свою очередь, в 1З63 году и сменен, наконец, доныне существующим Троицким собором.

И другой важнейший памятник русского «монументального богословия», как называют нередко церковное зодчество, связан с именем святой равноапостольной Ольги – храм Софии Премудрости Божией в Киеве, заложенный вскоре по возвращении ее из Царьграда и освященный 11 мая 960 года. Этот день отмечался впоследствии в Русской Церкви как особый церковный праздник.

В месяцеслове пергаменного Апостола 1307 года под 11 мая записано: «В тот же день освящение Святой Софии в Киеве в лето 6460». Дата памяти, по мнению церковных историков, указана по так называемому «антиохийскому», а не по общепринятому константинопольскому летоисчислению и соответствует 960 году от Рождества Христова.

Поскольку святая Ольга получила в Крещении имя святой равноапостольной Елены, обретшей Честное Древо Креста Христова в Иерусалиме, главной святыней новосозданного Софийского храма стал Святой Крест, принесенный новой Еленой из Царьграда и полученный ею в благословение от Константинопольского патриарха. Крест, по преданию, был вырезан из цельного куска Животворящего Древа Господня. На кресте была надпись: «Обновися Русская земля Святым Крестом, его же прияла Ольга, благоверная княгиня».

Святая Ольга много сделала для увековечения памяти первых русских исповедников имени Христова: над могилой Аскольда воздвигла Никольский храм, где, по некоторым сведениям, сама была впоследствии похоронена, над могилой Дира – вышеназванный Софийский собор, который, простояв полвека, сгорел в 1017 году. Ярослав Мудрый на этом месте построил позже, в 1050 году, церковь святой Ирины, а святыни Софийского Ольгина храма перенес в каменный храм того же имени – доныне стоящую Софию Киевскую, заложенную в 1017 году и освященную около 1030 года. В Прологе ХIII века об Ольгином кресте сказано: «иже ныне стоит в Киеве во Святой Софии в алтаре на правой стороне». Разграбление киевских святынь, продолженное после монголов литовцами, которым город достался в 1341 году, не пощадило и его. При Ягайле в период Люблинской унии, объединившей в 1384 году Польшу и Литву в одно государство, Ольгин крест был похищен из Софийского собора и вывезен католиками в Люблин. Дальнейшая судьба его неизвестна.

Но среди бояр и дружинников в Киеве нашлось немало людей, которые, по слову Соломона, «возненавидели Премудрость», как и святую княгиню Ольгу, строившую Ей храмы. Ревнители языческой старины все смелее поднимали голову, с надеждой взирая на подраставшего Святослава, решительно отклонившего уговоры матери принять христианство и даже гневавшегося на нее за это. Нужно было спешить с задуманным делом Крещения Руси. Коварство Византии, не пожелавшей дать Руси христианство, было на руку язычникам. В поисках решения святая Ольга обращает взоры на запад. Никакого противоречия здесь нет. Святая Ольга († 969) принадлежала еще к неразделенной Церкви и вряд ли имела возможность вникать в богословские тонкости греческого и латинского вероучения. Противостояние Запада и Востока представлялось ей прежде всего политическим соперничеством, второстепенным по сравнению с насущной задачей – созданием Русской Церкви, христианским просвещением Руси.

Под 959 годом немецкий хронист, именуемый «продолжатель Регинона», записывает: «пришли к королю послы Елены, королевы руссов, которая крещена в Константинополе, и просили посвятить для сего народа епископа и священников». Король Оттон, будущий основатель Германской империи, охотно откликнулся на просьбу Ольги, но повел дело не спеша, с чисто немецкой основательностью. Лишь на Рождество следующего, 960 года, епископом Русским был поставлен Либуций, из братии монастыря святого Альбана в Майнце. Но он вскоре умер (15 марта 961 года). На его место был посвящен Адальберт Трирский, которого Оттон, «щедро снабдив всем нужным», отправил, наконец, в Россию. Трудно сказать, что случилось бы, не промедли король так долго, но когда в 962 году Адальберт появился в Киеве, он «не успел ни в чем том, за чем был послан, и видел свои старания напрасными». Хуже того, на обратном пути «некоторые из его спутников были убиты, и сам епископ не избежал смертной опасности».

Оказалось, что за прошедшие два года, как и предвидела Ольга, в Киеве совершился окончательный переворот в пользу сторонников язычества и, не став ни православной, ни католической, Русь вообще раздумала принимать христианство. Языческая реакция проявилась настолько сильно, что пострадали не только немецкие миссионеры, но и некоторые из киевских христиан, крестившихся с Ольгой в Царьграде. По приказу Святослава был убит племянник святой Ольги Глеб и разрушены некоторые построенные ею храмы. Разумеется, здесь не обошлось без византийской тайной дипломатии: настроенные против Ольги и встревоженные возможностью усиления Руси за счет союза с Оттоном, греки предпочли поддержать язычников.

Провал миссии Адальберта имел промыслительное значение для будущего Русской Православной Церкви, избежавшей папского пленения. Святой Ольге оставалось смириться с происшедшим и полностью уйти в дела личного благочестия, предоставив бразды правления язычнику Святославу. С ней по-прежнему считались, к ее государственной мудрости неизменно обращались во всех трудных случаях. Когда Святослав отлучался из Киева, а он большую часть времени проводил в походах и войнах, управление государством вновь вручалось княгине-матери. Но вопрос о Крещении Руси был временно снят с повестки дня, и это, конечно, огорчало святую Ольгу, считавшую Христово благовестие главным делом своей жизни.

Она кротко переносила скорби и огорчения, старалась помогать сыну в государственных и военных заботах, руководить им в героических замыслах. Победы русского войска были для нее утешением, особенно разгром давнего врага Русского государства – Хазарского каганата. Дважды, в 965 и в 969 году, прошли войска Святослава по землям «неразумных хазаров», навсегда сокрушив могущество иудейских властителей Приазовья и Нижнего Поволжья. Следующий мощный удар был нанесен по мусульманской Волжской Болгарии, потом пришла очередь Болгарии Дунайской. Восемьдесят городов по Дунаю было взято киевскими дружинами. Одно беспокоило Ольгу: как бы, увлекшись войной на Балканах, Святослав не забыл о Киеве.

Весной 969 года Киев осадили печенеги: «И нельзя было вывести коня напоить, стояли печенеги на Лыбеди». Русское войско было далеко, на Дунае. Послав к сыну гонцов, святая Ольга сама возглавила оборону столицы. Святослав, получив известие, вскоре прискакал в Киев, «приветствовал мать свою и детей и сокрушался, что случилось с ними от печенегов». Но, разгромив кочевников, воинствующий князь вновь стал говорить матери: «Не любо мне сидеть в Киеве, хочу жить в Переяславце на Дунае – там середина земли моей». Святослав мечтал о создании огромной Русской державы от Дуная до Волги, которая объединила бы Русь, Болгарию, Сербию, Причерноморье и Приазовье и простерла свои пределы до самого Царьграда. Мудрая Ольга понимала, что при всем мужестве и отваге русских дружин им не справиться с древней империей ромеев, Святослава ждала неудача. Но сын не слушал предостережений матери. Тогда святая Ольга сказала: «Видишь, я больна. Куда хочешь уйти от меня? Когда похоронишь меня, отправляйся куда захочешь».

Дни ее были сочтены, труды и скорби подорвали ее силы. 11 июля 969 года святая Ольга скончалась, «и плакали по ней плачем великим сын ее, и внуки, и все люди». Последние годы, среди торжества язычества, ей, когда-то гордой владычице, крестившейся от патриарха в столице православия, приходилось тайно держать при себе священника, чтобы не вызвать новой вспышки антихристианского фанатизма. Но перед смертью, вновь обретя прежнюю твердость и решимость, она запретила совершать над ней языческие тризны и завещала открыто похоронить ее по православному обряду. Пресвитер Григорий, который был с нею в 957 году в Константинополе, в точности выполнил ее завещание. Святослава же, как сообщает летописец, ждала злая кончина: он был убит печенежским князем Курей, который отсек голову Святослава и из черепа сделал себе чашу, оковал золотом и во время пиров пил из нее.

Святая Ольга была погребена была как христианка. «И тако поживши и добре славящи Бога в Троице, Отца и Сына и Святого Духа, почи в блазии вере, сконча житие свое с миром о Христе Иисусе, Господе нашем». Как свой пророческий завет последующим поколениям, она с глубоким христианским смирением исповедала свою веру о своем народе: «Воля Божия да будет! Аще восхощет Бог помиловати роду моего Земли Руския, да возложит на сердце им обратитися к Богу, якоже и мене Бог сие дарова».

Бог прославил святую труженицу православия, «начальницу веры» в Русской земле, чудесами и нетлением мощей. Иаков Мних († 1072) через сто лет после ее смерти писал в своей «Памяти и похвале Владимиру»: «Бог прослави тело рабы Своей Олены, и есть в гробе тело ее честное, и неразрушимое пребывает и до сих дней. Блаженная княгиня Ольга прославила Бога всеми делами своими добрыми, и Бог прославил ее». При святом князе Владимире, по некоторым данным, в 1007 году, мощи святой Ольги были перенесены в Десятинный храм Успения Пресвятой Богородицы и положены в специальном саркофаге, в каких принято было класть мощи святых на православном Востоке. «И ино чудо слышите о ней: гроб камен мал в церкви Святыя Богородицы, ту церковь создал блаженный князь Владимир, и есть гроб блаженныя Ольги. И на верху гроба оконце сотворено – да видети тело блаженныя Ольги лежаще цело». Но не всем было явлено чудо нетления мощей равноапостольной княгини: «Иже с верою придет, отворится оконце, и видит честное тело лежаще цело и дивится чуду таковому – толико лет в гробе лежаще телу неразрушившемуся. Достойно похвалы всякой тело то честное: в гробе цело, яко спя, почивает. А другим, иже не с верою приходят, не отворится оконце гробное, и не видет тела того честного, но только гроб».

Так и по кончине святая Ольга проповедовала вечную жизнь и воскресение, наполняя радостью верующих и вразумляя неверующих. Была она, по словам преподобного Нестора Летописца, «предтекущая христианской земли, аки денница пред солнцем и аки заря пред светом».

Святой равноапостольный великий князь Владимир, вознося свое благодарение Богу в день Крещения Руси, свидетельствовал от лица своих современников о святой равноапостольной Ольге знаменательными словами: «Благословити тя хотят сынове рустии, и в последний род внук твоих».

Святая равноапостольная Ольга была канонизирована на соборе 1547 года, который подтвердил повсеместное почитание ее на Руси еще в домонгольскую эпоху. Христианское имя святой Ольги – Елена (в переводе с древнегреческого «факел») – стало выражением горения ее духа. Святая Ольга (Елена) приняла духовный огонь, который не угас во всей тысячелетней истории христианской России.

• Жизнь и труды апостолов – Св. праведная великая княгиня Ольга, во Св. Крещении Елена

См. так­же: "Пре­став­ле­ние бла­жен­ной кня­ги­ни Оль­ги, во Свя­том Кре­ще­нии Еле­ны" в из­ло­же­нии свт. Ди­мит­рия Ро­стов­ско­го.

***

Священномученик Иларион (Троицкий), архиепископ Верейский

Од­ним из вид­ных де­я­те­лей Рус­ской Церк­ви 20-х го­дов был ар­хи­епи­скоп Ве­рей­ский Ила­ри­он, вы­да­ю­щий­ся бо­го­слов и та­лант­ли­вей­ший че­ло­век. Вся его жизнь бы­ла го­ре­ни­ем ве­ли­чай­шей люб­ви к Церк­ви Хри­сто­вой, вплоть до му­че­ни­че­ской кон­чи­ны за нее.

Его тру­ды от­ли­ча­ют­ся стро­го цер­ков­ным на­прав­ле­ни­ем, неустан­ной борь­бой со схо­ла­сти­кой и спе­ци­фи­че­ским ла­тин­ством, вли­яв­шим на на­ше бо­го­сло­вие со вре­мен мит­ро­по­ли­та Пет­ра Мо­ги­лы. Его иде­ал — это цер­ков­ность ду­хов­ной шко­лы и бо­го­слов­ской на­у­ки. Его по­сто­ян­ное на­по­ми­на­ние: вне Церк­ви нет спа­се­ния, вне Церк­ви нет та­инств.

Ар­хи­епи­скоп Ила­ри­он (в ми­ру Вла­ди­мир Алек­се­е­вич Тро­иц­кий) ро­дил­ся 13 сен­тяб­ря 1886 го­да в се­мье свя­щен­ни­ка с. Ли­пи­цы Ка­шир­ско­го уез­да Туль­ской гу­бер­нии.

С са­мо­го ран­не­го дет­ства в нем про­бу­ди­лось стрем­ле­ние к уче­нию. Бу­дучи пя­ти­лет­ним от­ро­ком, он взял сво­е­го трех­лет­не­го бра­та за ру­ку и по­шел вме­сте с ним из род­ной де­рев­ни в Моск­ву учить­ся. И ко­гда бра­тиш­ка от уста­ло­сти за­пла­кал, то Вла­ди­мир ска­зал ему: «Ну и оста­вай­ся неуче­ным». Ро­ди­те­ли во­вре­мя спо­хва­ти­лись, за­ме­тив ис­чез­но­ве­ние де­тей, и быст­ро воз­вра­ти­ли их под кров сво­е­го до­ма. Вла­ди­мир вско­ре был от­дан в Ду­хов­ное учи­ли­ще, а за­тем в Ду­хов­ную се­ми­на­рию. По окон­ча­нии пол­но­го кур­са се­ми­на­рии он по­сту­па­ет в Мос­ков­скую Ду­хов­ную ака­де­мию и бле­стя­ще за­кан­чи­ва­ет ее в 1910 го­ду со сте­пе­нью кан­ди­да­та бо­го­сло­вия. Его остав­ля­ют при ака­де­мии про­фес­сор­ским сти­пен­ди­а­том.

Сле­ду­ет от­ме­тить, что Вла­ди­мир во всех шко­лах, на­чи­ная с Ду­хов­но­го учи­ли­ща и кон­чая Ду­хов­ной ака­де­ми­ей, учил­ся пре­вос­ход­но. По всем пред­ме­там он все­гда имел от­лич­ные оцен­ки.

В 1913 го­ду Вла­ди­мир по­лу­ча­ет уче­ную сте­пень ма­ги­стра бо­го­сло­вия за свой фун­да­мен­таль­ный труд «Очер­ки из ис­то­рии дог­ма­та о Церк­ви».

Серд­це его го­рит го­ря­чим же­ла­ни­ем слу­жить Бо­гу в ино­че­ском чине. 28 мар­та в ски­ту Па­рак­лит Тро­и­це-Сер­ги­е­вой лав­ры он при­ни­ма­ет мо­на­ше­ство с име­нем Ила­ри­о­на (в честь пре­по­доб­но­му­че­ни­ка Ила­ри­о­на Но­во­го, па­мять 28 мар­та), а при­мер­но через два ме­ся­ца, 2 июня, ру­ко­по­ла­га­ет­ся во иеро­мо­на­ха. 5 июля то­го же го­да отец Ила­ри­он был воз­ве­ден в сан ар­хи­манд­ри­та.

30 мая 1913 го­да иеро­мо­нах Ила­ри­он был на­зна­чен ин­спек­то­ром Мос­ков­ской Ду­хов­ной ака­де­мии. В де­каб­ре 1913 го­да ар­хи­манд­ри­та Ила­ри­о­на утвер­жда­ют в зва­нии экс­тра­ор­ди­нар­но­го про­фес­со­ра по Свя­щен­но­му Пи­са­нию Но­во­го За­ве­та.

Ар­хи­манд­рит Ила­ри­он при­об­ре­та­ет боль­шой ав­то­ри­тет и как вос­пи­та­тель уча­щих­ся Ду­хов­ной шко­лы, и как про­фес­сор-бо­го­слов, и как зна­ме­ни­тый цер­ков­ный про­по­вед­ник.

Один за дру­гим вы­хо­дят его бо­го­слов­ско-дог­ма­ти­че­ские тру­ды, обо­га­ща­ю­щие цер­ков­ную на­у­ку. Его про­по­ве­ди зву­чат с ам­во­нов церк­вей, слов­но ко­ло­кол, при­зы­вая на­род Бо­жий к ве­ре и нрав­ствен­но­му об­нов­ле­нию.

И ко­гда ост­ро на­зрел во­прос о вос­ста­нов­ле­нии пат­ри­ар­ше­ства, он, как член По­мест­но­го Со­бо­ра 1917—1918 го­дов, вдох­но­вен­но вы­сту­пил на Со­бо­ре в за­щи­ту пат­ри­ар­ше­ства. «Ни­ко­гда,— го­во­рил ар­хи­манд­рит Ила­ри­он,— Рус­ская Цер­ковь не бы­ла без пер­во­и­е­рар­ха. На­ше пат­ри­ар­ше­ство уни­что­же­но бы­ло Пет­ром I. Ко­му оно по­ме­ша­ло? Со­бор­но­сти Церк­ви? Но не во вре­мя ли пат­ри­ар­хов бы­ло осо­бен­но мно­го у нас Со­бо­ров? Нет, не со­бор­но­сти и не Церк­ви по­ме­ша­ло у нас пат­ри­ар­ше­ство. Ко­му же? Вот пе­ре­до мною два ве­ли­ких дру­га, две кра­сы XVII ве­ка — пат­ри­арх Ни­кон и царь Алек­сей Ми­хай­ло­вич. Чтобы по­ссо­рить дру­зей, злые бо­яре на­шеп­ты­ва­ют ца­рю: «...Из-за пат­ри­ар­ха те­бя, го­су­дарь, не вид­но ста­ло». И Ни­кон, ко­гда ушел с мос­ков­ско­го пре­сто­ла, меж­ду про­чим, пи­сал: «..Пусть ему, го­су­да­рю, без ме­ня про­стор­нее бу­дет». Эту мысль Ни­ко­на и во­пло­тил Петр, уни­что­жив пат­ри­ар­ше­ство. «Пусть мне, го­су­да­рю, без пат­ри­ар­ха про­стор­нее бу­дет»...

Но цер­ков­ное со­зна­ние, как в 34-м апо­столь­ском пра­ви­ле, так и на Мос­ков­ском Со­бо­ре 1917 го­да, го­во­рит неиз­мен­но од­но: «...Епи­ско­пам вся­ка­го на­ро­да, в том чис­ле и рус­ска­го, по­до­ба­ет зна­ти пер­ва­го из них и при­зна­ва­ти его яко гла­ву».

И хо­чет­ся мне об­ра­тить­ся ко всем тем, кто по­че­му-то счи­та­ет еще нуж­ным воз­ра­жать про­тив пат­ри­ар­ше­ства. От­цы и бра­тие! Не на­ру­шай­те ра­до­сти на­ше­го еди­но­мыс­лия! За­чем вы бе­ре­те на се­бя небла­го­дар­ную за­да­чу? За­чем го­во­ри­те без­на­деж­ные ре­чи? Ведь про­тив цер­ков­но­го со­зна­ния бо­ре­тесь вы. Бой­тесь, как бы не ока­зать­ся вам бо­го­бор­ца­ми! (См. Де­ян.5:39) Мы и так уже со­гре­ши­ли, со­гре­ши­ли тем, что не вос­ста­но­ви­ли пат­ри­ар­ше­ство два ме­ся­ца на­зад, ко­гда при­е­ха­ли в Моск­ву и в пер­вый раз встре­ти­лись друг с дру­гом в Боль­шом Успен­ском со­бо­ре. Раз­ве не бы­ло ко­му то­гда боль­но до слез ви­деть пу­стое пат­ри­ар­шее ме­сто?.. А ко­гда мы при­кла­ды­ва­лись к свя­тым мо­щам чу­до­твор­цев Мос­ков­ских и пер­во­пре­столь­ни­ков Рос­сий­ских, не слы­ша­ли ли мы то­гда их упре­ка за то, что две­сти лет у нас вдов­ству­ет их пер­во­свя­ти­тель­ская ка­фед­ра?»

По­сле при­хо­да к вла­сти боль­ше­ви­ки сра­зу же на­ча­ли го­не­ние на Цер­ковь, и уже в мар­те 1919 го­да ар­хи­манд­рит Ила­ри­он был аре­сто­ван. Пер­вое тю­рем­ное за­клю­че­ние про­дол­жа­лось три ме­ся­ца.

11/24 мая 1920 го­да ар­хи­манд­рит Ила­ри­он был на­ре­чен, а на сле­ду­ю­щий день, 12/25 мая, хи­ро­то­ни­сан во епи­ско­па Ве­рей­ско­го, ви­ка­рия Мос­ков­ской епар­хии.

Его совре­мен­ни­ки ри­су­ют его порт­рет свет­лы­ми крас­ка­ми. Он мо­ло­дой, жиз­не­ра­дост­ный, все­сто­ронне об­ра­зо­ван­ный, пре­крас­ный цер­ков­ный про­по­вед­ник-ора­тор и пе­вец, бле­стя­щий по­ле­мист, все­гда есте­ствен­ный, ис­крен­ний, от­кры­тый. Физи­че­ски очень силь­ный, вы­со­ко­го ро­ста, с ши­ро­кой гру­дью, имел пыш­ные ру­сые во­ло­сы, яс­ное, свет­лое ли­цо. Он был лю­бим­цем на­ро­да. Как про­по­вед­ни­ка и ора­то­ра его ста­ви­ли на­равне с Лу­на­чар­ским и Алек­сан­дром Вве­ден­ским, и да­же вы­ше их. Епи­скоп Ила­ри­он поль­зо­вал­ся боль­шим ав­то­ри­те­том сре­ди ду­хо­вен­ства и сво­их со­бра­тий-епи­ско­пов, на­зы­вав­ших его за ум и твер­дость в ве­ре «ве­ли­ким».

Епи­скоп­ское слу­же­ние его бы­ло крест­ным пу­тем. Не про­шло и двух лет со дня его хи­ро­то­нии, как он ока­зал­ся в ссыл­ке в Ар­хан­гель­ске. Це­лый год епи­скоп Ила­ри­он был в сто­роне от цер­ков­ной жиз­ни. Свою де­я­тель­ность он про­дол­жил по воз­вра­ще­нии из ссыл­ки. Свя­тей­ший Пат­ри­арх Ти­хон при­бли­зил его к се­бе и вме­сте с ар­хи­епи­ско­пом Се­ра­фи­мом (Алек­сан­дро­вым) сде­лал сво­им бли­жай­шим со­вет­ни­ком и еди­но­мыш­лен­ни­ком.

Сра­зу же по­сле воз­вра­ще­ния из ссыл­ки Пат­ри­арх воз­во­дит епи­ско­па Ила­ри­о­на в сан ар­хи­епи­ско­па. Цер­ков­ная де­я­тель­ность его рас­ши­ря­ет­ся. Он ве­дет се­рьез­ные пе­ре­го­во­ры с Туч­ко­вым (упол­но­мо­чен­ным ОГПУ по цер­ков­ным де­лам) о необ­хо­ди­мо­сти устро­ить жизнь Рус­ской Пра­во­слав­ной Церк­ви в усло­ви­ях Со­вет­ско­го го­су­дар­ства на ос­но­ве ка­но­ни­че­ско­го пра­ва, за­ни­ма­ет­ся вос­ста­нов­ле­ни­ем цер­ков­ной ор­га­ни­за­ции, со­став­ля­ет ряд пат­ри­ар­ших по­сла­ний.

Для об­нов­лен­цев он ста­но­вит­ся гро­зой, в их гла­зах он не от­де­лим от Свя­тей­ше­го Пат­ри­ар­ха Ти­хо­на. 22 июня/5 июля 1923 го­да вла­ды­ка Ила­ри­он со­вер­ша­ет все­нощ­ное бде­ние под празд­ник Вла­ди­мир­ской ико­ны Бо­жи­ей Ма­те­ри в Сре­тен­ском мо­на­сты­ре, за­хва­чен­ном об­нов­лен­ца­ми. Вла­ды­ка из­го­ня­ет об­нов­лен­цев и ве­ли­ким чи­ном, за­но­во освя­тив со­бор, при­со­еди­ня­ет мо­на­стырь к Церк­ви. На сле­ду­ю­щий день в оби­те­ли слу­жит Свя­тей­ший Пат­ри­арх Ти­хон. Бо­го­слу­же­ние длит­ся це­лый день и за­кан­чи­ва­ет­ся лишь в шесть ча­сов ве­че­ра. Свя­ти­тель Ти­хон на­зна­ча­ет вла­ды­ку Ила­ри­о­на на­сто­я­те­лем Сре­тен­ско­го мо­на­сты­ря. В сво­их по­сла­ни­ях ли­дер об­нов­лен­че­ства, мит­ро­по­лит Ан­то­нин (Гра­нов­ский), с невы­ра­зи­мой зло­бой об­ру­ши­ва­ет свои уда­ры и на Пат­ри­ар­ха и на ар­хи­епи­ско­па Ила­ри­о­на, бес­це­ре­мон­но об­ви­няя их в контр­ре­во­лю­ции. «Ти­хон с Ила­ри­о­ном, — пи­сал он,— вы­ра­ба­ты­ва­ли «бла­го­дат­но»-удуш­ли­вые га­зы про­тив ре­во­лю­ции, и ре­во­лю­ция опол­чи­лась не толь­ко на ти­хо­нов­ских цер­ков­ни­ков, но и на всю цер­ковь, как на ско­пи­ще за­го­вор­щи­ков. Ила­ри­он хо­дит и окроп­ля­ет хра­мы по­сле об­нов­лен­цев. Он наг­ло­стью вхо­дит в эти хра­мы... Ти­хон с Ила­ри­о­ном — под­су­ди­мые пе­ред ре­во­лю­ци­ей, до­са­ди­те­ли Церк­ви Бо­жи­ей и в свое из­ви­не­ние не мо­гут пред­ста­вить ни­ка­ких доб­рых дел» («Из­ве­стия», 23 сен­тяб­ря 1923).

Ар­хи­епи­скоп Ила­ри­он яс­но по­ни­мал пре­ступ­ность об­нов­лен­цев и вел го­ря­чие дис­пу­ты в Москве с Алек­сан­дром Вве­ден­ским. По­след­не­го, как вы­ра­зил­ся сам ар­хи­епи­скоп Ила­ри­он, на этих дис­пу­тах он «при­жи­мал к стен­ке» и раз­об­ла­чал все его хит­ро­сти и ложь.

Об­нов­лен­че­ские за­пра­ви­лы чув­ство­ва­ли, что ар­хи­епи­скоп Ила­ри­он ме­ша­ет им, и по­то­му упо­тре­би­ли все уси­лия, чтобы ли­шить его сво­бо­ды.

В де­каб­ре 1923 го­да ар­хи­епи­скоп Ила­ри­он был при­го­во­рен к трем го­дам за­клю­че­ния. Эта­пом он был до­став­лен в Кем­ский ла­герь, а за­тем на Со­лов­ки.

Ко­гда ар­хи­епи­скоп уви­дел весь ужас ба­рач­ной об­ста­нов­ки и ла­гер­ную пи­щу, то ска­зал: «От­сю­да жи­вы­ми мы не вый­дем».

Ар­хи­епи­скоп Ила­ри­он всту­пил на крест­ный путь, за­вер­шив­ший­ся бла­жен­ной его кон­чи­ной.

Крест­ный путь ар­хи­епи­ско­па Ила­ри­о­на пред­став­ля­ет для нас очень боль­шой ин­те­рес, ибо в нем про­яви­лось все ве­ли­чие ду­ха му­че­ни­ка за Хри­ста, и по­это­му поз­во­лим се­бе бо­лее по­дроб­но оста­но­вить­ся на этом мо­мен­те его жиз­ни.

На­хо­дясь на Со­лов­ках, ар­хи­епи­скоп Ила­ри­он со­хра­нил в се­бе все те доб­рые ка­че­ства ду­ши, ко­то­рые он при­об­рел по­сред­ством по­дви­гов и до мо­на­ше­ства, и в мо­на­ше­стве, и в свя­щен­стве. Те кто в это вре­мя на­хо­ди­лись вме­сте с ним, яв­ля­лись сви­де­те­ля­ми его пол­но­го мо­на­ше­ско­го нес­тя­жа­ния, глу­бо­кой про­сто­ты, под­лин­но­го сми­ре­ния, дет­ской кро­то­сти. Он про­сто от­да­вал все, что имел, что у него про­си­ли.

Сво­и­ми ве­ща­ми он не ин­те­ре­со­вал­ся. По­это­му кто-то из ми­ло­сер­дия дол­жен был все-та­ки сле­дить за его че­мо­да­ном. И та­кой по­слуш­ник был у него и на Со­лов­ках. Ар­хи­епи­ско­па Ила­ри­о­на мож­но бы­ло оскор­бить, но он на это ни­ко­гда не от­ве­чал и да­же мог не за­ме­тить сде­лан­ной по­пыт­ки. Он все­гда был ве­сел, и ес­ли да­же оза­бо­чен и обес­по­ко­ен, то быст­ро ста­рал­ся при­крыть это все той же ве­се­ло­стью. Он на все смот­рел ду­хов­ны­ми оча­ми, и все слу­жи­ло ему на поль­зу ду­ха.

«На Фили­мо­но­вой ры­бо­лов­ной тоне,— рас­ска­зы­вал оче­ви­дец,— в се­ми вер­стах от Со­ло­вец­ко­го крем­ля и глав­но­го ла­ге­ря, на бе­ре­гу за­лив­чи­ка Бе­ло­го мо­ря, мы с ар­хи­епи­ско­пом Ила­ри­о­ном и еще дву­мя епи­ско­па­ми и несколь­ки­ми свя­щен­ни­ка­ми (все за­клю­чен­ные) бы­ли се­те­вя­заль­щи­ка­ми и ры­ба­ка­ми. Об этой на­шей ра­бо­те ар­хи­епи­скоп Ила­ри­он лю­бил го­во­рить пе­ре­ло­же­ни­ем слов сти­хи­ры на Тро­и­цын день: «Вся по­да­ет Дух Свя­тый: преж­де ры­ба­ри бо­го­слов­цы по­ка­за, а те­перь на­обо­рот — бо­го­слов­цы ры­ба­ри по­ка­за». Так сми­рял­ся его дух с но­вым по­ло­же­ни­ем.

Бла­го­ду­шие его про­сти­ра­лось на са­мую со­вет­скую власть, и на нее он мог смот­реть незло­би­вы­ми оча­ми.

Как-то при­вез­ли на Со­лов­ки мо­ло­до­го иеро­мо­на­ха из Ка­за­ни, ко­то­ро­му да­ли три го­да ссыл­ки за то, что он снял с диа­ко­на-об­нов­лен­ца орарь и не поз­во­лил ему слу­жить с со­бой. Ар­хи­епи­скоп одоб­рял иеро­мо­на­ха и шу­тил по по­во­ду раз­ных сро­ков за­клю­че­ния, дан­ных тем или иным ли­цам неза­ви­си­мо от тя­же­сти их «пре­ступ­ле­ний». «Лю­бо­че­стив бо сый Вла­ды­ка,— го­во­рил ар­хи­епи­скоп Ила­ри­он пас­халь­ны­ми сло­ва­ми Иоан­на Зла­то­уста,— при­ем­лет по­след­не­го яко­же и пер­ва­го; упо­ко­е­ва­ет в еди­но­на­де­ся­тый час при­шед­ша­го, яко­же де­лав­ша­го от пер­ва­го ча­са. И де­ла при­ем­лет, и на­ме­ре­ние це­лу­ет, и де­я­ние по­чи­та­ет и пред­ло­же­ние хва­лит». Сло­ва эти зву­ча­ли иро­ни­че­ски, но да­ва­ли чув­ство ми­ра и за­став­ля­ли при­ни­мать ис­пы­та­ние как от ру­ки Бо­жи­ей.

Вла­ды­ку Ила­ри­о­на очень ве­се­ли­ла мысль, что Со­лов­ки есть шко­ла доб­ро­де­те­лей — нес­тя­жа­ния, кро­то­сти, сми­ре­ния, воз­дер­жа­ния, тер­пе­ния, тру­до­лю­бия. Од­на­жды обо­кра­ли при­быв­шую пар­тию ду­хо­вен­ства, и от­цы силь­но огор­чи­лись. Один из за­клю­чен­ных в шут­ку ска­зал им, что так их обу­ча­ют нес­тя­жа­нию. Вла­ды­ка от этой шут­ки был в вос­тор­ге. У од­но­го ссыль­но­го два ра­за под­ряд про­па­да­ли са­по­ги, и он раз­гу­ли­вал по ла­ге­рю в рва­ных га­ло­шах. Ар­хи­епи­скоп Ила­ри­он, гля­дя на него, при­хо­дил в под­лин­ное ве­се­лье, чем и все­лял в за­клю­чен­ных бла­го­ду­шие. Лю­бовь его ко вся­ко­му че­ло­ве­ку, вни­ма­ние и ин­те­рес к каж­до­му, об­щи­тель­ность бы­ли про­сто по­ра­зи­тель­ны­ми. Он был са­мой по­пуляр­ной лич­но­стью в ла­ге­ре, сре­ди всех его сло­ев. Мы не го­во­рим, что ге­не­рал, офи­цер, сту­дент и про­фес­сор зна­ли его, раз­го­ва­ри­ва­ли с ним, на­хо­ди­ли его или он их, при всем том, что епи­ско­пов бы­ло мно­го и бы­ли ста­рей­шие и не ме­нее об­ра­зо­ван­ные. Его зна­ла «шпа­на», уго­лов­щи­на, пре­ступ­ный мир во­ров и бан­ди­тов имен­но как хо­ро­ше­го, ува­жа­е­мо­го че­ло­ве­ка, ко­то­ро­го нель­зя не лю­бить. На ра­бо­те ли урыв­ка­ми, или в сво­бод­ный час его мож­но бы­ло уви­деть раз­гу­ли­ва­ю­щим под ру­ку с ка­ким-ни­будь та­ким «эк­зем­пля­ром» из этой сре­ды. Это не бы­ло снис­хож­де­ние к млад­ше­му бра­ту и по­гиб­ше­му, нет. Вла­ды­ка раз­го­ва­ри­вал с каж­дым как с рав­ным, ин­те­ре­су­ясь, на­при­мер, «про­фес­си­ей», лю­би­мым де­лом каж­до­го. «Шпа­на» очень гор­да и чут­ко са­мо­лю­би­ва. Ей нель­зя по­ка­зать пре­не­бре­же­ния без­на­ка­зан­но. И по­то­му ма­не­ра вла­ды­ки бы­ла все­по­беж­да­ю­щей. Он, как друг, обла­го­ра­жи­вал их сво­им при­сут­стви­ем и вни­ма­ни­ем. На­блю­де­ния же его в этой сре­де, ко­гда он де­лил­ся ими, бы­ли ис­клю­чи­тель­но­го ин­те­ре­са.

Он до­сту­пен всем, он та­кой же, как все, с ним лег­ко всем быть, встре­чать­ся и раз­го­ва­ри­вать. Са­мая обык­но­вен­ная, про­стая, несвя­тая внеш­ность — вот что был сам вла­ды­ка. Но за этой за­уряд­ной фор­мой ве­се­ло­сти и свет­ско­сти мож­но бы­ло по­сте­пен­но усмот­реть дет­скую чи­сто­ту ве­ли­кую ду­хов­ную опыт­ность, доб­ро­ту и ми­ло­сер­дие, это сла­дост­ное без­раз­ли­чие к ма­те­ри­аль­ным бла­гам, ис­тин­ную ве­ру, под­лин­ное бла­го­че­стие, вы­со­кое нрав­ствен­ное со­вер­шен­ство, не го­во­ря уже об ум­ствен­ном, со­пря­жен­ном с си­лой и яс­но­стью убеж­де­ния. Этот вид обык­но­вен­ной гре­хов­но­сти, юрод­ство, ли­чи­на свет­ско­сти скры­ва­ли от лю­дей внут­рен­нее де­ла­ние и спа­са­ли его са­мо­го от ли­це­ме­рия и тще­сла­вия. Он был за­кля­тый враг ли­це­ме­рия и вся­ко­го «ви­да бла­го­че­стия», со­вер­шен­но со­зна­тель­ный и пря­мой. В «ар­те­ли Тро­иц­ко­го» (так на­зы­ва­лась ра­бо­чая груп­па ар­хи­епи­ско­па Ила­ри­о­на) ду­хо­вен­ство про­шло в Со­лов­ках хо­ро­шее вос­пи­та­ние. Все по­ня­ли, что на­зы­вать се­бя греш­ным или толь­ко ве­сти дол­гие бла­го­че­сти­вые раз­го­во­ры, по­ка­зать стро­гость сво­е­го бы­та не сто­ит. А тем бо­лее ду­мать о се­бе боль­ше, чем ты есть на са­мом де­ле.

Каж­до­го при­ез­жа­ю­ще­го свя­щен­ни­ка вла­ды­ка по­дроб­но рас­спра­ши­вал обо всем, что пред­ше­ство­ва­ло за­клю­че­нию. При­вез­ли од­на­жды в Со­лов­ки од­но­го игу­ме­на. Ар­хи­епи­скоп спра­ши­ва­ет его: — За что же вас аре­сто­ва­ли? — Да слу­жил мо­леб­ны у се­бя на до­му, ко­гда мо­на­стырь за­кры­ли,— от­ве­ча­ет отец игу­мен,— ну, со­би­рал­ся на­род, и да­же бы­ва­ли ис­це­ле­ния... — Ах, вот как, да­же ис­це­ле­ния бы­ва­ли... Сколь­ко же вам да­ли Со­лов­ков? — Три го­да. — Ну, это ма­ло, за ис­це­ле­ния на­до бы дать боль­ше, со­вет­ская власть недо­смот­ре­ла...

Са­мо со­бой по­нят­но, что го­во­рить об ис­це­ле­ни­ях по сво­им мо­лит­вам бы­ло бо­лее чем нескром­но.

В се­ре­дине ле­та 1925 го­да с Со­лов­ков ар­хи­епи­ско­па Ила­ри­о­на от­пра­ви­ли в Яро­слав­скую тюрь­му. Здесь об­ста­нов­ка бы­ла иная, чем на Со­лов­ках. В тюрь­ме он поль­зо­вал­ся осо­бы­ми льго­та­ми, ему доз­во­ли­ли по­лу­чать кни­ги ду­хов­но­го со­дер­жа­ния. Поль­зу­ясь дан­ны­ми льго­та­ми, ар­хи­епи­скоп Ила­ри­он про­чи­ты­ва­ет мно­го свя­то­оте­че­ской ли­те­ра­ту­ры. де­ла­ет вы­пис­ки, из ко­то­рых по­лу­ча­ет­ся мно­го тол­стых тет­ра­дей свя­то­оте­че­ских на­став­ле­ний. Эти тет­ра­ди он имел воз­мож­ность по­сле тю­рем­ной цен­зу­ры пе­ре­да­вать сво­им дру­зьям на хра­не­ние. Свя­ти­тель тай­ком по­се­щал тю­рем­но­го над­зи­ра­те­ля, доб­ро­го че­ло­ве­ка, и вел у него со­би­ра­ние под­поль­ной ру­ко­пис­ной ре­ли­ги­оз­ной, со­вет­ской ли­те­ра­ту­ры и ко­пий вся­ких цер­ков­но-адми­ни­стра­тив­ных до­ку­мен­тов и пе­ре­пис­ки ар­хи­ере­ев.

В это же са­мое вре­мя ар­хи­епи­скоп Ила­ри­он му­же­ствен­но пе­ре­нес и ряд непри­ят­но­стей. Ко­гда он на­хо­дил­ся в Яро­слав­ской тюрь­ме, в лоне Рус­ской Церк­ви воз­ник гри­го­ри­ан­ский рас­кол. То­гда-то, как к по­пуляр­но­му ар­хи­ерею, и явил­ся к нему агент ГПУ и стал скло­нять его при­со­еди­нить­ся к но­во­му рас­ко­лу. «Вас Москва лю­бит,— за­явил пред­ста­ви­тель ГПУ,— вас Москва ждет». Ар­хи­епи­скоп Ила­ри­он остал­ся непре­кло­нен. Он ура­зу­мел за­мы­сел ГПУ и му­же­ствен­но от­верг сла­дость сво­бо­ды, пред­ла­га­е­мой за из­ме­ну. Агент уди­вил­ся его му­же­ству и ска­зал: «При­ят­но с ум­ным че­ло­ве­ком по­го­во­рить.— И тут же до­ба­вил:— А сколь­ко вы име­е­те сро­ка на Со­лов­ках? Три го­да?! Для Ила­ри­о­на три го­да?! Так ма­ло?» Неуди­ви­тель­но, что по­сле это­го ар­хи­епи­ско­пу Ила­ри­о­ну бы­ло до­бав­ле­но еще три го­да. И до­бав­ле­но «за раз­гла­ше­ние го­судар­ствен­ных тайн», то есть раз­гла­ше­ние раз­го­во­ра его с аген­том в Яро­слав­ской тюрь­ме.

Вес­ной 1926 го­да ар­хи­епи­скоп Ила­ри­он был сно­ва воз­вра­щен на Со­лов­ки. Крест­ный путь его про­дол­жал­ся. Гри­го­ри­ан­цы не оста­ви­ли его в по­кое. Они не те­ря­ли на­деж­ды на то, что им удаст­ся скло­нить на свою сто­ро­ну та­ко­го ав­то­ри­тет­но­го иерар­ха, ка­ким был ар­хи­епи­скоп Ила­ри­он, и за­кре­пить его пе­ре­хо­дом свои по­зи­ции.

В на­ча­ле июня 1927 го­да, ед­ва на­ча­лась на­ви­га­ция на Бе­лом мо­ре, ар­хи­епи­скоп Ила­ри­он был при­ве­зен в Моск­ву для пе­ре­го­во­ров с ар­хи­епи­ско­пом Гри­го­ри­ем. По­след­ний в при­сут­ствии свет­ских лиц на­стой­чи­во упра­ши­вал ар­хи­епи­ско­па Ила­ри­о­на «на­брать­ся му­же­ства» и воз­гла­вить все бо­лее те­ряв­ший зна­че­ние гри­го­ри­ан­ский «выс­ший цер­ков­ный со­вет». Ар­хи­епи­скоп Ила­ри­он ка­те­го­ри­че­ски от­ка­зал­ся, объ­яс­нив, что де­ло выс­ше­го цер­ков­но­го со­ве­та неспра­вед­ли­вое и про­пав­шее, за­ду­ман­ное людь­ми, не све­ду­щи­ми ни в цер­ков­ной жиз­ни, ни в цер­ков­ных ка­но­нах, и что это де­ло об­ре­че­но на про­вал. При этом ар­хи­епи­скоп Ила­ри­он брат­ски уве­ще­вал ар­хи­епи­ско­па Гри­го­рия оста­вить ненуж­ные и вред­ные для Церк­ви за­мыс­лы.

По­доб­ные встре­чи по­вто­ря­лись несколь­ко раз. Вла­ды­ку Ила­ри­о­на и умо­ля­ли, и обе­ща­ли ему пол­ную сво­бо­ду дей­ствий, и бе­лый кло­бук, но он твер­до дер­жал­ся сво­их убеж­де­ний. Был слух, что од­на­жды он ска­зал сво­е­му со­бе­сед­ни­ку: «Хо­тя я и ар­хи­пас­тырь, но вспыль­чи­вый че­ло­век, очень про­шу вас уй­ти, ведь я мо­гу по­те­рять власть над со­бой».

«Я ско­рее сгнию в тюрь­ме, а сво­е­му на­прав­ле­нию не из­ме­ню»,— го­во­рил он в свое вре­мя епи­ско­пу Гер­ва­сию.

Та­кой по­зи­ции в от­но­ше­нии гри­го­ри­ан­цев он дер­жал­ся до кон­ца сво­ей жиз­ни.

В смут­ное вре­мя, ко­гда по­сле об­нов­лен­че­ско­го рас­ко­ла про­ник­ли раз­но­гла­сия и в сре­ду ссыль­ных ар­хи­ере­ев на Со­лов­ках, ар­хи­епи­скоп Ила­ри­он явил­ся на­сто­я­щим ми­ро­твор­цем сре­ди них. Он су­мел на ос­но­ве Пра­во­сла­вия объ­еди­нить их меж­ду со­бой. Ар­хи­епи­скоп Ила­ри­он был в чис­ле епи­ско­пов, вы­ра­бо­тав­ших в 1926 го­ду цер­ков­ную де­кла­ра­цию, опре­де­ля­ю­щую по­ло­же­ние Пра­во­слав­ной Церк­ви в но­вых ис­то­ри­че­ских усло­ви­ях. Она сыг­ра­ла огром­ную роль в борь­бе с воз­ник­ши­ми то­гда раз­де­ле­ни­я­ми.

В но­яб­ре 1927 го­да неко­то­рые из со­ло­вец­ких епи­ско­пов на­ча­ли бы­ло ко­ле­бать­ся в свя­зи с иоси­ф­лян­ским рас­ко­лом. Ар­хи­епи­скоп Ила­ри­он су­мел со­брать до пят­на­дца­ти епи­ско­пов в ке­лии ар­хи­манд­ри­та Фе­о­фа­на, где все еди­но­душ­но по­ста­но­ви­ли со­хра­нять вер­ность Пра­во­слав­ной Церк­ви, воз­глав­ля­е­мой мит­ро­по­ли­том Сер­ги­ем.

«Ни­ка­ко­го рас­ко­ла!— воз­гла­сил ар­хи­епи­скоп Ила­ри­он.— Что бы нам ни ста­ли го­во­рить, бу­дем смот­реть на это, как на про­во­ка­цию!»

28 июня 1928 го­да вла­ды­ка Ила­ри­он пи­сал сво­им близ­ким, что до край­ней сте­пе­ни не со­чув­ству­ет всем от­де­лив­шим­ся и счи­та­ет их де­ло неосно­ва­тель­ным, вздор­ным и крайне вред­ным. Та­кое от­де­ле­ние он счи­тал «цер­ков­ным пре­ступ­ле­ни­ем». по усло­ви­ям те­ку­ще­го мо­мен­та весь­ма тяж­ким. «Я ров­но ни­че­го не ви­жу в дей­стви­ях мит­ро­по­ли­та Сер­гия и его Си­но­да, что бы пре­вос­хо­ди­ло ме­ру снис­хож­де­ния и тер­пе­ния»,— за­яв­ля­ет он. А в пись­ме от 12 ав­гу­ста 1928 го­да раз­ви­ва­ет свою мысль: «Вез­де пи­са­ны пу­стя­ки, кто на­про­тив пи­шет. Ка­кую шту­ку вы­ду­ма­ли. Он, мол, от­ступ­ник. И как пи­шут, буд­то без ума они. Са­ми в яму по­па­да­ют и за со­бой дру­гих та­щат». При этом он де­ла­ет за­клю­че­ние, что мит­ро­по­ли­ту Иоси­фу ни­че­го не до­ка­жешь, «хоть лбом об стен­ку бей­ся», что он, как до­пу­стив­ший грех от­де­ле­ния по зло­бе, оста­нет­ся до кон­ца жиз­ни при сво­их взгля­дах.

Мно­го тру­дов по­ло­жил ар­хи­епи­скоп Ила­ри­он и для то­го, чтобы пе­ре­убе­дить епи­ско­па Вик­то­ра (Ост­ро­ви­до­ва) Гла­зов­ско­го, близ­ко­го по на­прав­ле­нию к иоси­ф­ля­нам. «Го­во­рить с ним не при­ве­ди Бог, — пи­сал вла­ды­ка в письме от 28 июня 1928 года.— Ничего слушать не хочет и себя одного за правого почитает”.

Несмотря на эту характеристику архиепископ Иларион добился того, что епископ Виктор не только сознал свою неправоту, но и написал своей пастве, увещевая ее прекратить разделение.

Интересно отметить, что архиепископ Иларион безбоязненно укорял агента ГПУ за нелепый союз власти с обновленцами. И в то же время он подавал ему мысль, что не лучше ли заключить союз с Православной Церковью и поддержать ее: это позволит настоящей и авторитетной Церкви признать власть Советов.

Хотя и не все было известно архиепископу Илариону о тогдашней церковной жизни, но тем не менее он не был равнодушным зрителем тех или иных церковных нестроений и бедствий, обрушившихся на православный народ. К нему обращались за советом и спрашивали, что нужно делать, чтобы в новых условиях политической жизни достигнуть умиротворения Церкви. Вопрос был очень сложный. И на него архиепископ Иларион дал весьма глубокий и проанализированный ответ, основанный на православных канонах и церковной практике.

Вот что написал он вопрошавшим в своем письме от 10 декабря 1927 года:

“Последние два года с лишком я не участвую в церковной жизни, имею о ней лишь отрывочные и, возможно, неточные сведения. Поэтому для меня затруднительно суждение о частностях и подробностях этой жизни, но, думаю, общая линия церковной жизни и ее недостатки, и ее болезни мне известны. Главный недостаток, который чувствовался еще и раньше, это отсутствие в нашей Церкви Соборов с 1917 года, т. е. в то самое время, когда они особенно были нужны, так как Русская Церковь не без воли Божией вступила в совершенно новые исторические условия, условия необычные, значительно отличающиеся от раннейших условий. Церковная практика, включая и постановления Собора 1917—1918 годов, к этим новым условиям не приспособлена, так как она образовалась в иных исторических условиях. Положение значительно осложнилось со смерти Святейшего Патриарха Тихона. Вопрос о местоблюстительстве, насколько мне известно, тоже сильно запутан, церковное управление в полном расстройстве. Не знаю, есть ли среди нашей иерархии и вообще среди сознательных членов Церкви такие наивные и близорукие люди, которые имели бы нелепые иллюзии о реставрации и свержении советской власти и т. п., но думаю, что все, желающие блага Церкви, сознают необходимость Русской Церкви устраиваться в новых исторических условиях. Следовательно, нужен Собор, и прежде всего нужно просить государственную власть разрешить созвать Собор. Но кто-то должен собрать Собор, сделать для него необходимые приготовления, словом, довести Церковь до Собора. Поэтому нужен теперь же, до Собора, церковный орган. К организации и деятельности этого органа у меня ряд требований, которые у меня, думаю, общие со всеми, кто хочет церковного устроения, а не расстройства мира и не нового смятения. Некоторые из этих требований я и укажу.

1. Временный церковный орган не должен быть в своем начале самовольным, т.е. должен при своем начале иметь согласие Местоблюстителя.

2. По возможности во временный церковный орган должны войти те, кому поручено Местоблюстителем митр. Петром (Полянским) или Святейшим Патриархом.

3. Временный церковный орган должен объединять, а не разделять епископат, он не судья и не каратель несогласных — таковым будет Собор.

4. Временный церковный орган свою задачу должен мыслить скромной и практической — создание Собора.

Последние два пункта требуют особого пояснения. Над иерархией и церковными людьми витает отвратительный призрак ВЦУ 1922 года. Церковные люди стали подозрительными. Временный церковный орган должен как огня бояться хотя бы малейшего сходства своей деятельности с преступной деятельностью ВЦУ. Иначе получится только новое смятение. ВЦУ начинало со лжи и обмана. У нас все должно быть основано на правде. ВЦУ, орган совершенно самозванный, объявил себя верховным вершителем судеб Русской Церкви, для которого не обязательны церковные законы и вообще все Божеские и человеческие законы. Наш церковный орган — только временный, с одной определенной задачей — созвать Собор. ВЦУ занялось гонением на всех, ему не подчиняющихся, т. е. на всех порядочных людей из иерархии и из других церковных деятелей, и, грозя направо и налево казнями, обещая милость покорным, ВЦУ вызвало нарекания на власть, нарекания едва ли желательные для самой власти. Эта отвратительная сторона преступной деятельности ВЦУ и его преемника," так называемого Синода, с его соборами 1923— 1925 годов, заслужила им достойное презрение, доставив много горя и страданий неповинным людям, принесла только зло и имела своим следствием только то, что часть иерархии и несознательных церковных людей отстала от Церкви и составила раскольническое общество. Ничего подобного, до самого малейшего намека, не должно быть в действиях временного церковного органа. Эту мысль я особенно подчеркиваю, потому что здесь именно вижу величайшую опасность. Наш церковный орган должен только созвать Собор. Относительно этого Собора обязательны следующие требования.

5. Временный церковный орган должен собрать, а не подбирать Собор, как то сделано печальной памяти ВЦУ в 1923 году. Собор подобранный не будет иметь никакого авторитета и принесет не успокоение, а только новое смятение в Церкви. Едва ли есть нужда увеличить в истории количество разбойничьих соборов; довольно и трех: Ефесского 449 года и двух московских 1923—1925 годов. Самому же будущему Собору мое первое пожелание то, чтобы он мог доказать свою полную непричастность и несолидарность со всякими политически неблагонадежными направлениями, рассеять тот туман бессовестной и смрадной клеветы, которым окутана Русская Церковь преступными стараниями злых деятелей (обновления). Лишь только настоящий Собор может быть авторитетным и сможет внести успокоение в церковную жизнь, дать покой измученным сердцам церковных людей. Я верю, что на Соборе обнаружится понимание всей важности ответственного церковного момента, и он устроит церковную жизнь соответственно новым условиям”.

Только при соборности Церкви, как мыслил и утверждал архиепископ Иларион, произойдет умиротворение церковное и утвердится нормальная деятельность Русской Православной Церкви в новых условиях Советского государства.

Крестный путь его подходил к завершению. В декабре 1929 года архиепископа Илариона направили на поселение в Среднюю Азию, в город Алма-Ату, сроком на три года. Этапом он добирался от одной тюрьмы до другой. По дороге его обокрали, и в Ленинград он прибыл в рубище, кишащем паразитами, и уже больным. Из ленинградской тюремной больницы, куда его поместили, он писал: “Я тяжело болен сыпным тифом, лежу в тюремной больнице, заразился, должно быть, в дороге; в субботу, 28 декабря, решается моя участь (кризис болезни), вряд ли перенесу”.

В больнице ему заявили, что его надо обрить, на что Преосвященный ответил: “Делайте теперь со мной, что хотите”. В бреду он говорил: “Вот теперь-то я совсем свободен, никто меня не возьмет”.

Ангел смерти стоял уже у главы страдальца. За несколько минут до кончины к нему подошел врач и сказал, что кризис миновал и что он может поправиться. Архиепископ Иларион едва слышно прошептал: “Как хорошо! Теперь мы далеки от…” И с этими словами исповедник Христов скончался. Это было 15/28 декабря.

Митрополит Серафим Чичагов, занимавший тогда Ленинградскую кафедру, добился разрешения взять тело для погребения. В больницу доставили белое архиерейское облачение и белую митру. Покойного облачили и перевезли в церковь ленинградского Новодевичьего монастыря. Владыка страшно изменился. В гробу лежал жалкий, весь обритый, седой старичок. Одна из родственниц покойного, увидевшая его в гробу, упала в обморок. Так он был непохож на прежнего Илариона.

Похоронили его на кладбище Новодевичьего монастыря, недалеко от могил родственников архиепископа, а впоследствии Патриарха Алексия.

Кроме митрополита Серафима и архиепископа Алексия в погребении участвовали епископ Амвросий (Либин) Лужский, епископ Сергий (Зенкевич) Лодейнопольский и еще три архиерея.

Так отошел в вечность этот богатырь духом и телом, чудесной души человек, наделенный от Господа выдающимися богословскими дарованиями, жизнь свою положивший за Церковь. Его смерть явилась величайшей утратой для Русской Православной Церкви.

Мощи священномученика Илариона (Троицкого)

Священномученик Иларион (Троицкий), архиепископ Верейский (1886–1929), жизнь свою положивший за Церковь Христову, – выдающийся иерарх, один из крупнейших церковных деятелей XX века, настоятель Сретенского монастыря в 1920-е годы и Небесный покровитель нашей обители.

28 декабря 1929 года архиепископ Иларион, только что отбывший срок на Соловках и приговоренный к новой ссылке в Казахстан, отошел ко Господу в тюремной больнице Ленинграда. Ему было всего 43 года. Похоронили измученного заключением, голодом и тяжелым тифом страдальца на кладбище петербургского Новодевичьего монастыря, недалеко от могил родственников архиепископа, а впоследствии Патриарха Алексия I. Могила владыки Илариона стала местом почитания для многих верующих: благоговейная память о святителе в Церкви не исчезала, несмотря на десятилетия церковных гонений.

Воскресенкий Новодевичий монастырь. Санкт-Петербург

Работа по сбору материалов о жизни, подвигах и трудах архиепископа Илариона (Троицкого) продолжалась несколько лет, митрополит Санкт-Петербургский и Ладожский Иоанн (Снычев) составил его «Житие». С марта 1996 года работа по сбору материалов продолжилась в Сретенском монастыре.

9 мая 1999 года честные останки архиепископа Илариона были доставлены из Санкт-Петербурга в Москву на маленьком самолете ЯК-40. Святыню сопровождали настоятельница Петербургской Новодевичьей обители монахиня София (Силина), ныне игумения, с несколькими сестрами, а также наместник Сретенского монастыря архимандрит Тихон (Шевкунов), ныне митрополит Псковский и Порховский. Мощи владыки Илариона были обретены нетленными, и даже облачение сохранилось в сырой петербургской земле, не утратив чистоту мученических одежд.

На следующий день, 10 мая 1999 года, владыка Иларион был прославлен в лике местночтимых святых Московской епархии. На торжественной службе молились множество почитателей подвижника, в том числе большое количество монашествующих из обителей Москвы и Петербурга. Святейший Патриарх Алексий II зачитал решение Священного Синода о канонизации владыки Илариона (Троицкого) и возжег над ракой с мощами нового святого неугасимую лампаду.

Митрополит Псковский и Порховский Тихон (Шевкунов) рассказывал следующую чудесную историю: «Многие из наших прихожан помнят Любовь Тимофеевну Чередову, последнюю духовную дочь священномученика Илариона (Троицкого). Ей было уже больше ста лет, но она с полной убежденностью говорила, что не умрет, пока не будет прославлен в лике святых владыка Иларион. Настал момент, когда был поднят вопрос о его канонизации. Любовь Тимофеевна была в это время уже тяжело больна. Она не вставала, и врачи поражались, что она еще жива. И вот, поехав в последний раз ее причащать, я принес ей радостную весть: решение о канонизации священномученика Илариона принято Синодом. После Причастия мы прочитали несколько молитв и в том числе “Ныне отпущаеши…” Через три дня она отошла ко Господу».

 

 

Любовь Тимофеевна Чередова (1898-1999)

В августе 2000 года на Юбилейном Архиерейском Соборе Русской Православной Церкви владыка Иларион был причислен к сонму святых Новомучеников и Исповедников Российских для общецерковного почитания.

25 мая 2017 года мощи священномученика Илариона (Троицкого) были перенесены крестным ходом из нашего древнего собора в честь Сретения Владимирской иконы Божией Матери в новый храм монастыря, освященный в честь Воскресения Христова и Новомучеников и Исповедников Церкви Русской. Под звон колоколов ковчег с мощами установили на камнях, привезенных с Соловков, где священномученик Иларион находился в заключении с 1924 по 1929 год.

Память священномученика Илариона (Троицкого) совершается в день его смерти 28 декабря (15 декабря ст.ст.), в день прославления – 10 мая (27 апреля ст.ст.), 24 июля (11 июля ст.ст.) в день обретения его мощей (1998), а также в день празднования Собора Новомучеников и Исповедников Российских – 7 февраля (25 января ст.ст.), если этот день совпадает с воскресным днем, а если не совпадает, то в ближайшее воскресение после 7 февраля.

С. Ивлева. Портрет священномученика Илариона (Троицкого)

                                                                                      

25 декабря 2018

 

https://monastery.ru/svyatyni-obitely/moshchi-svyashchennomuchenika-ilariona-troitskogo/