Случилось это так. По стечению обстоятельств Мария присоединилась к группе паломников, направлявшихся в Святую Землю. Плывя с паломниками на корабле, Мария не переставала соблазнять людей и грешить. Попав в Иерусалим, она присоединилась к паломникам, направлявшимся в храм Воскресения Христова.
Люди широкой толпой входили в храм, а Мария у входа была остановлена невидимой рукой и никакими усилиями не могла войти в него. Тут поняла она, что Господь не допускает ее войти в святое место за ее нечистоту.
Охваченная ужасом и чувством глубокого покаяния, она стала молить Бога простить грехи, обещая в корне исправить свою жизнь. Увидев у входа в храм икону Божией матери, Мария стала просить Богоматерь заступиться за нее перед Богом. После этого она сразу почувствовала в душе просветление и беспрепятственно вошла в храм. Пролив обильные слезы у гроба Господня, она вышла из храма совершенно другим человеком.
Мария исполнила свое обещание изменить свою жизнь. Из Иерусалима она удалилась в суровую и безлюдную Иорданскую пустыню и там почти полстолетия провела в полном уединении, в посте и молитве. Так суровыми подвигами Мария Египетская совершенно искоренила в себе все греховные пожелания и соделала сердце свое чистым храмом Духа Святого.
Старец Зосима, живший в Иорданском монастыре св. Иоанна Предтечи, промыслом Божиим удостоился встретиться в пустыне с преподобной Марией, когда та уже была глубокой старицей. Он был поражен ее святостью и даром прозорливости. Однажды он увидел ее во время молитвы как бы возвысившейся над землей, а другой раз – идущей через реку Иордан, как по суше.
Расставаясь с Зосимой, преподобная Мария попросила его через год опять прийти в пустыню, чтобы причастить ее. Старец в назначенное время вернулся и причастил преподобную Марию Святых Таин. Потом придя в пустыню еще через год в надежде видеть святую, он уже не застал ее в живых. Старец похоронил останки св. Марии там в пустыне, в чем ему помог лев, который своими когтями вырыл яму для погребения тела праведницы. Это было приблизительно в 521 году.
Так из великой грешницы преподобная Мария стала, с Божией помощью, величайшей святой и оставила такой яркий пример покаяния.
Полное житие преподобной Марии Египетской
В одном палестинском монастыре в окрестностях Кесарии жил преподобный инок Зосима. Отданный в монастырь с самого детства, он подвизался в нем до 53 лет, когда был смущен помыслом: «Найдется ли и в самой дальней пустыне святой муж, превзошедший меня в трезвении и делании?»
Лишь только он помыслил так, ему явился Ангел Господень и сказал: «Ты, Зосима, по человеческой мере неплохо подвизался, но из людей нет праведного ни одного (Рим.3, 10). Чтобы ты уразумел, сколько есть еще иных и высших образов спасения, выйди из этой обители, как Авраам из дома отца своего (Быт.12, 1), и иди в монастырь, расположенный при Иордане».
Тотчас авва Зосима вышел из монастыря и вслед за Ангелом пришел в Иорданский монастырь и поселился в нем.
Здесь увидел он старцев, истинно просиявших в подвигах. Авва Зосима стал подражать святым инокам в духовном делании.
Так прошло много времени, и приблизилась Святая Четыредесятница. В монастыре существовал обычай, ради которого и привел сюда Бог преподобного Зосиму. В первое воскресенье Великого поста служил игумен Божественную литургию, все причащались Пречистого Тела и Крови Христовых, вкушали затем малую трапезу и снова собирались в церкви.
Сотворив молитву и положенное число земных поклонов, старцы, испросив друг у друга прощения, брали благословение у игумена и под общее пение псалма «Господь просвещение мое и Спаситель мой: кого убоюся? Господь Защититель живота моего: от кого устрашуся?» (Пс.26, 1) открывали монастырские ворота и уходили в пустыню.
Каждый из них брал с собой умеренное количество пищи, кто в чем нуждался, некоторые же и вовсе ничего не брали в пустыню и питались кореньями. Иноки переходили за Иордан и расходились как можно дальше, чтобы не видеть, как кто постится и подвизается.
Когда заканчивался Великий пост, иноки возвращались в монастырь на Вербное воскресенье с плодом своего делания (Рим.6, 21-22), испытав свою совесть (1Пет.3, 16). При этом никто ни у кого не спрашивал, как он трудился и совершал свой подвиг.
В тот год и авва Зосима, по монастырскому обычаю, перешел Иордан. Ему хотелось глубже зайти в пустыню, чтобы встретить кого-нибудь из святых и великих старцев, спасающихся там и молящихся за мир.
Он шел по пустыне 20 дней и однажды, когда он пел псалмы 6-го часа и творил обычные молитвы, вдруг справа от него показалась как бы тень человеческого тела. Он ужаснулся, думая, что видит бесовское привидение, но, перекрестившись, отложил страх и, окончив молитву, обратился в сторону тени и увидел идущего по пустыне обнаженного человека, тело которого было черно от солнечного зноя, а выгоревшие короткие волосы побелели, как агнчее руно. Авва Зосима обрадовался, так как за эти дни не видел ни одного живого существа, и тотчас направился в его сторону.
Но лишь только нагой пустынник увидел идущего к нему Зосиму, тотчас пустился от него бежать. Авва Зосима, забыв свою старческую немощь и усталость, ускорил шаг. Но вскоре он в изнеможении остановился у высохшего ручья и стал слезно умолять удалявшегося подвижника: «Что ты бежишь от меня, грешного старца, спасающийся в этой пустыне? Подожди меня, немощного и недостойного, и подай мне твою святую молитву и благословение, ради Господа, не гнушавшегося никогда никем».
Неизвестный, не оборачиваясь, крикнул ему: «Прости, авва Зосима, не могу, обратившись, явиться лицу твоему: я ведь женщина, и нет на мне, как видишь, никакой одежды для прикрытия телесной наготы. Но если хочешь помолиться обо мне, великой и окаянной грешнице, брось мне покрыться свой плащ, тогда смогу подойти к тебе под благословение».
«Не знала бы она меня по имени, если бы святостью и неведомыми подвигами не стяжала дара прозорливости от Господа», – подумал авва Зосима и поспешил исполнить сказанное ему.
Прикрывшись плащом, подвижница обратилась к Зосиме: «Что вздумалось тебе, авва Зосима, говорить со мной, женщиной грешной и немудрой? Чему желаешь ты у меня научиться и, не жалея сил, потратил столько трудов?». Он же, преклонив колена, просил у нее благословения. Так же точно и она преклонилась пред ним, и долго оба один другого просили: «Благослови». Наконец подвижница сказала; «Авва Зосима, тебе подобает благословить и молитву сотворить, так как ты почтен саном пресвитерским и многие годы, предстоя Христову алтарю, приносишь Господу Святые Дары».
Эти слова еще больше устрашили преподобного Зосиму. С глубоким вздохом он отвечал ей: «О мать духовная! Явно, что ты из нас двоих больше приблизилась к Богу и умерла для мира. Ты меня по имени узнала и пресвитером назвала, никогда меня прежде не видев. Твоей мере надлежит и благословить меня Господа ради».
Уступив наконец упорству Зосимы, преподобная сказала: «Благословен Бог, хотящий спасения всем человекам». Авва Зосима ответил «Аминь», и они встали с земли. Подвижница снова сказала старцу: «Чего ради пришел ты, отче, ко мне, грешнице, лишенной всякой добродетели? Впрочем, видно, благодать Духа Святого наставила тебя сослужить одну службу, потребную моей душе. Скажи мне прежде, авва, как живут ныне христиане, как растут и благоденствуют святые Божии Церкви?»
Авва Зосима отвечал ей: «Вашими святыми молитвами Бог даровал Церкви и нам всем совершенный мир. Но внемли и ты мольбе недостойного старца, мать моя, помолись, ради Бога, за весь мир и за меня, грешного, да не будет мне бесплодным это пустынное хождение».
Святая подвижница сказала: «Тебе скорее надлежит, авва Зосима, имея священный чин, за меня и за всех молиться. На то тебе и сан дан. Впрочем, все повеленное мне тобою охотно исполню ради послушания Истине и от чистого сердца».
Сказав так, святая обратилась на восток и, возведя очи и подняв руки к небу, начала шепотом молиться. Старец увидел, как она поднялась в воздухе на локоть от земли. От этого чудного видения Зосима повергся ниц, усердно молясь и не смея произнести ничего, кроме «Господи, помилуй!»
Ему пришел в душу помысл – не привидение ли это вводит его в соблазн? Преподобная подвижница, обернувшись, подняла его с земли и сказала: «Что тебя, авва Зосима, так смущают помыслы? Не привидение я. Я – женщина грешная и недостойная, хотя и ограждена святым крещением».
Сказав это, она осенила себя крестным знамением. Видя и слыша это, старец пал со слезами к ногам подвижницы: «Умоляю тебя Христом, Богом нашим, не таи от меня своей подвижнической жизни, но расскажи ее всю, чтобы сделать явным для всех величие Божие. Ибо верую Господу Богу моему, Им же и ты живешь, что для того и был я послан в эту пустыню, чтобы все твои постнические деяния сделал Бог явными для мира».
И святая подвижница сказала: «Смущаюсь, отче, рассказывать тебе о бесстыдных моих делах. Ибо должен будешь тогда бежать от меня, закрыв глаза и уши, как бегут от ядовитой змеи. Но всё же скажу тебе, отче, не умолчав ни о чем из моих грехов, ты же, заклинаю тебя, не преставай молиться за меня, грешную, да обрящу дерзновение в День Суда.
Родилась я в Египте и еще при жизни родителей, двенадцати лет от роду, покинула их и ушла в Александрию. Там лишилась я своего целомудрия и предалась безудержному и ненасытному любодеянию. Более семнадцати лет невозбранно предавалась я греху и совершала все безвозмездно. Я не брала денег не потому, что была богата. Я жила в нищете и зарабатывала пряжей. Думала я, что весь смысл жизни состоит в утолении плотской похоти.
Проводя такую жизнь, я однажды увидела множество народа, из Ливии и Египта шедшего к морю, чтобы плыть в Иерусалим на праздник Воздвижения Святого Креста. Захотелось и мне плыть с ними. Но не ради Иерусалима и не ради праздника, а – прости, отче, – чтобы было больше с кем предаваться разврату. Так села я на корабль.
Теперь, отче, поверь мне, я сама удивляюсь, как море стерпело мое распутство и любодеяние, как земля не разверзла своих уст и не свела меня заживо в ад, прельстившую и погубившую столько душ... Но, видно, Бог желал моего покаяния, не хотя смерти грешника и с долготерпением ожидая обращения.
Так прибыла я в Иерусалим и во все дни до праздника, как и на корабле, занималась скверными делами.
Когда наступил святой праздник Воздвижения Честнаго Креста Господня, я по-прежнему ходила, уловляя души юных в грех. Увидев, что все очень рано пошли в церковь, в которой находилось Животворящее Древо, я пошла вместе со всеми и вошла в церковный притвор. Когда настал час Святого Воздвижения, я хотела войти со всем народом в церковь. С большим трудом пробравшись к дверям, я, окаянная, пыталась втиснуться внутрь. Но едва я ступила на порог, как меня остановила некая Божия сила, не давая войти, и отбросила далеко от дверей, между тем как все люди шли беспрепятственно. Я думала, что, может быть, по женскому слабосилию не могла протиснуться в толпе, и опять попыталась локтями расталкивать народ и пробираться к двери. Сколько я ни трудилась – войти не смогла. Как только моя нога касалась церковного порога, я останавливалась. Всех принимала церковь, никому не возбраняла войти, а меня, окаянную, не пускала. Так было три или четыре раза. Силы мои иссякли. Я отошла и встала в углу церковной паперти.
Тут я почувствовала, что это грехи мои возбраняют мне видеть Животворящее Древо, сердца моего коснулась благодать Господня, я зарыдала и стала в покаянии бить себя в грудь. Вознося Господу воздыхания из глубины сердца, я увидела пред собой икону Пресвятой Богородицы и обратилась к ней с молитвой: «О Дево, Владычице, родившая плотию Бога–Слово! Знаю, что недостойна я смотреть на Твою икону. Праведно мне, блуднице ненавидимой, быть отвергнутой от Твоей чистоты и быть для Тебя мерзостью, но знаю и то, что для того Бог и стал человеком, чтобы призвать грешных на покаяние. Помоги мне, Пречистая, да будет мне позволено войти в церковь. Не возбрани мне видеть Древо, на котором плотию был распят Господь, проливший Свою неповинную Кровь и за меня, грешную, за избавление мое от греха. Повели, Владычице, да отверзутся и мне двери святого поклонения Крестного. Ты мне будь доблестной Поручительницей к Родившемуся от Тебя. Обещаю Тебе с этого времени уже не осквернять себя более никакою плотскою скверной, но как только увижу Древо Креста Сына Твоего, отрекусь от мира и тотчас уйду туда, куда Ты как Поручительница наставишь меня».
И когда я так помолилась, почувствовала вдруг, что молитва моя услышана. В умилении веры, надеясь на Милосердную Богородицу, я опять присоединилась к входящим в храм, и никто не оттеснил меня и не возбранил мне войти. Я шла в страхе и трепете, пока не дошла до двери и сподобилась видеть Животворящий Крест Господень.
Так познала я тайны Божии и что Бог готов принять кающихся. Пала я на землю, помолилась, облобызала святыни и вышла из храма, спеша вновь предстать пред моей Поручительницей, где дано было мной обещание. Преклонив колени пред иконой, так молилась я пред ней:
«О Благолюбивая Владычице наша Богородице! Ты не возгнушалась молитвы моей недостойной. Слава Богу, приемлющему Тобой покаяние грешных. Настало мне время исполнить обещание, в котором Ты была Поручительницей. Ныне, Владычице, направь меня на путь покаяния».
И вот, не кончив еще своей молитвы, слышу голос, как бы говорящий издалека: «Если перейдешь за Иордан, то обретешь блаженный покой».
Я тотчас уверовала, что этот голос был ради меня, и, плача, воскликнула к Богородице: «Госпоже Владычице, не оставь меня, грешницы скверной, но помоги мне», – и тотчас вышла из церковного притвора и пошла прочь. Один человек дал мне три медные монеты. На них я купила себе три хлеба и у продавца узнала путь на Иордан.
На закате я дошла до церкви святого Иоанна Крестителя близ Иордана. Поклонившись прежде всего в церкви, я тотчас спустилась к Иордану и омыла его святою водой лицо и руки. Затем я причастилась в храме святого Иоанна Предтечи Пречистых и Животворящих Тайн Христовых, съела половину от одного из своих хлебов, запила его святой Иорданской водой и проспала ту ночь на земле у храма. Наутро же, найдя невдалеке небольшой челн, я переправилась в нем через реку на другой берег и опять горячо молилась Наставнице моей, чтобы Она направила меня, как Ей Самой будет угодно. Сразу же после того я и пришла в эту пустыню».
Авва Зосима спросил у преподобной: «Сколько же лет, мать моя, прошло с того времени, как ты поселилась в этой пустыне?» – «Думаю, – отвечала она, – 47 лет прошло, как вышла я из Святого Града».
Авва Зосима вновь спросил: «Что имеешь или что находишь ты себе в пищу здесь, мать моя?» И она отвечала: «Было со мной два с половиной хлеба, когда я перешла Иордан, потихоньку они иссохли и окаменели, и, вкушая понемногу, многие годы я питалась от них».
Опять спросил авва Зосима: «Неужели без болезней пребыла ты столько лет? И никаких искушений не принимала от внезапных прилогов и соблазнов?» – «Верь мне, авва Зосима, – отвечала преподобная, – 17 лет провела я в этой пустыне, словно с лютыми зверями, борясь со своими помыслами... Когда я начинала вкушать пищу, тотчас приходил помысл о мясе и рыбе, к которым я привыкла в Египте. Хотелось мне и вина, потому что я много пила его, когда была в миру. Здесь же, не имея часто простой воды и пищи, я люто страдала от жажды и голода. Терпела я и более сильные бедствия: мной овладевало желание любодейных песен, они будто слышались мне, смущая сердце и слух. Плача и бия себя в грудь, я вспоминала тогда обеты, которые давала, идя в пустыню, пред иконой Святой Богородицы, Поручницы моей, и плакала, моля отогнать терзавшие душу помыслы. Когда в меру молитвы и плача совершалось покаяние, я видела отовсюду мне сиявший Свет, и тогда вместо бури меня обступала великая тишина.
Блудные же помыслы, прости, авва, как исповедаю тебе? Страстный огнь разгорался внутри моего сердца и всю опалял меня, возбуждая похоть. Я же при появлении окаянных помыслов повергалась на землю и словно видела, что предо мной стоит Сама Пресвятая Поручительница и судит меня, преступившую данное обещание. Так не вставала я, лежа ниц день и ночь на земле, пока вновь не совершалось покаяние и меня не окружал тот же блаженный Свет, отгонявший злые смущения и помышления.
Так жила я в этой пустыне первые семнадцать лет. Тьма за тьмой, беда за напастью обстояли меня, грешную. Но с того времени и доныне Богородица, Помощница моя, во всем руководствует мною».
Авва Зосима опять спрашивал: «Неужели тебе не потребовалось здесь ни пищи, ни одеяния?»
Она же отвечала: «Хлебы мои кончились, как я сказала, в эти семнадцать лет. После того я стала питаться кореньями и тем, что могла обрести в пустыне. Платье, которое было на мне, когда перешла Иордан, давно разодралось и истлело, и мне много потом пришлось терпеть и бедствовать и от зноя, когда меня палила жара, и от зимы, когда я тряслась от холода. Сколько раз я падала на землю как мертвая. Сколько раз в безмерном борении пребывала с различными напастями, бедами и искушениями. Но с того времени и до нынешнего дня сила Божия неведомо и многообразно соблюдала мою грешную душу и смиренное тело. Питалась и покрывалась я глаголом Божиим, всё содержащим (Втор.8, 3), ибо не о хлебе едином жив будет человек, но о всяком глаголе Божием (Мф.4, 4; Лк.4, 4), и не имеющие покрова камением облекутся (Иов.24, 8), если совлекутся греховного одеяния (Кол.3, 9). Как вспоминала, от сколького зла и каких грехов избавил меня Господь, в том находила я пищу неистощимую».
Когда авва Зосима услышал, что и от Священного Писания говорит на память святая подвижница – от книг Моисея и Иова и от псалмов Давидовых, – тогда спросил преподобную: «Где, мать моя, научилась ты псалмам и иным Книгам?»
Она улыбнулась, выслушав этот вопрос, и отвечала так: «Поверь мне, человек Божий, ни единого не видела человека, кроме тебя, с тех пор, как перешла Иордан. Книгам и раньше никогда не училась, ни пения церковного не слышала, ни Божественного чтения. Разве что Само Слово Божие, живое и всетворческое, учит человека всякому разуму (Кол.3, 16; 2Пет.1, 21; 1Фес.2, 13). Впрочем, довольно, уже всю жизнь мою я исповедала тебе, но с чего начинала, тем и кончаю: заклинаю тебя воплощением Бога–Слова – молись, святой авва, за меня, великую грешницу.
И еще заклинаю тебя Спасителем, Господом нашим Иисусом Христом – все то, что слышал ты от меня, не сказывай ни единому до тех пор, пока Бог не возьмет меня от земли. И исполни то, о чем я сейчас скажу тебе. Будущим годом, в Великий пост, не ходи за Иордан, как ваш иноческий обычай повелевает».
Опять удивился авва Зосима, что и чин их монастырский известен святой подвижнице, хотя он пред нею не обмолвился о том ни одним словом.
«Пребудь же, авва, – продолжала преподобная, – в монастыре. Впрочем, если и захочешь выйти из монастыря, ты не сможешь... А когда наступит святой Великий четверг Тайной Вечери Господней, вложи в святой сосуд Животворящего Тела и Крови Христа, Бога нашего, и принеси мне. Жди же меня на той стороне Иордана, у края пустыни, чтобы мне, придя, причаститься Святых Таин. А авве Иоанну, игумену вашей обители, так скажи: внимай себе и стаду своему (1Тим.4, 16). Впрочем, не хочу, чтобы ты теперь сказал ему это, но когда укажет Господь».
Сказав так и испросив еще раз молитв, преподобная повернулась и ушла в глубину пустыни.
Весь год старец Зосима пребыл в молчании, никому не смея открыть явленное ему Господом, и прилежно молился, чтобы Господь сподобил его еще раз увидеть святую подвижницу.
Когда же вновь наступила первая седмица святого Великого поста, преподобный Зосима из-за болезни должен был остаться в монастыре. Тогда он вспомнил пророческие слова преподобной о том, что не сможет выйти из монастыря. По прошествии нескольких дней преподобный Зосима исцелился от недуга, но все же остался до Страстной седмицы в монастыре.
Приблизился день воспоминания Тайной вечери. Тогда авва Зосима исполнил повеленное ему – поздним вечером вышел из монастыря к Иордану и сел на берегу в ожидании. Святая медлила, и авва Зосима молил Бога, чтобы Он не лишил его встречи с подвижницей.
Наконец преподобная пришла и стала по ту сторону реки. Радуясь, преподобный Зосима поднялся и славил Бога. Ему пришла мысль: как она сможет без лодки перебраться через Иордан? Но преподобная, крестным знамением перекрестив Иордан, быстро пошла по воде. Когда же старец хотел поклониться ей, она запретила ему, крикнув с середины реки: «Что творишь, авва? Ведь ты – иерей, носитель великих Тайн Божиих».
Перейдя реку, преподобная сказала авве Зосиме: «Благослови, отче». Он же отвечал ей с трепетом, ужаснувшись о дивном видении: «Воистину неложен Бог, обещавший уподобить Себе всех очищающихся, насколько это возможно смертным. Слава Тебе, Христе Боже наш, показавшему мне через святую рабу Свою, как далеко отстою от меры совершенства».
После этого преподобная просила его прочитать «Верую» и «Отче наш». По окончании молитвы она, причастившись Святых Страшных Христовых Таин, простерла руки к небу и со слезами и трепетом произнесла молитву святого Симеона Богоприимца: «Ныне отпущаеши рабу Твою, Владыко, по глаголу Твоему с миром, яко видеста очи мои спасение Твое».
Затем вновь преподобная обратилась к старцу и сказала: «Прости, авва, еще исполни и другое мое желание. Иди теперь в свой монастырь, а на следующий год приходи к тому иссохшему потоку, где мы первый раз говорили с тобой». «Если бы возможно мне было, – отвечал авва Зосима, – непрестанно за тобой ходить, чтобы лицезреть твою святость!» Преподобная снова просила старца: «Молись, Господа ради, молись за меня и вспоминай мое окаянство». И, крестным знамением осенив Иордан, она, как прежде, прошла по водам и скрылась во тьме пустыни. А старец Зосима возвратился в монастырь в духовном ликовании и трепете и в одном укорял себя, что не спросил имени преподобной. Но он надеялся на следующий год узнать наконец и ее имя.
Прошел год, и авва Зосима снова отправился в пустыню. Молясь, он дошел до иссхошего потока, на восточной стороне которого увидел святую подвижницу. Она лежала мертвая, со сложенными, как подобает, на груди руками, лицом обращенная к Востоку. Авва Зосима омыл слезами ее стопы, не дерзая касаться тела, долго плакал над усопшей подвижницей и стал петь псалмы, подобающие скорби о кончине праведных, и читать погребальные молитвы. Но он сомневался, угодно ли будет преподобной, если он погребет ее. Только он это помыслил, как увидел, что у главы ее начертано: «Погреби, авва Зосима, на этом месте тело смиренной Марии. Воздай персть персти. Моли Господа за меня, преставльшуюся месяца апреля в первый день, в самую ночь спасительных страданий Христовых, по причащении Божественной Тайной Вечери».
Прочитав эту надпись, авва Зосима удивился сначала, кто мог сделать ее, ибо сама подвижница не знала грамоты. Но он был рад наконец узнать ее имя. Понял авва Зосима, что преподобная Мария, причастившись Святых Тайн на Иордане из его рук, во мгновение прошла свой дальний пустынный путь, которым он, Зосима, шествовал двадцать дней, и тотчас отошла ко Господу.
Прославив Бога и омочив слезами землю и тело преподобной Марии, авва Зосима сказал себе: «Пора уже тебе, старец Зосима, совершить повеленное тебе. Но как сумеешь ты, окаянный, ископать могилу, ничего не имея в руках?» Сказав это, он увидел невдалеке в пустыне лежавшее поверженное дерево, взял его и начал копать. Но слишком суха была земля, сколько ни копал он, обливаясь потом, ничего не мог сделать. Распрямившись, авва Зосима увидел у тела преподобной Марии огромного льва, который лизал ее стопы. Старца объял страх, но он осенил себя крестным знамением, веруя, что останется невредим молитвами святой подвижницы. Тогда лев начал ласкаться к старцу, и авва Зосима, возгораясь духом, приказал льву ископать могилу, чтобы предать земле тело святой Марии. По его слову лев лапами ископал ров, в котором и было погребено тело преподобной. Исполнив завещанное, каждый пошел своей дорогой: лев – в пустыню, а авва Зосима – в монастырь, благословляя и хваля Христа, Бога нашего.
Придя в обитель, авва Зосима поведал монахам и игумену, что видел и слышал от преподобной Марии. Все дивились, слушая о величии Божием, и со страхом, верой и любовью установили творить память преподобной Марии и почитать день ее преставления. Авва Иоанн, игумен обители, по слову преподобной с Божией помощью исправил в обители то, что надлежало. Авва Зосима, пожив еще богоугодно в том же монастыре и немного не дожив до ста лет, окончил здесь свою временную жизнь, перейдя в жизнь вечную.
Так передали нам дивную повесть о житии преподобной Марии Египетской древние подвижники славной обители святого всехвального Предтечи Господня Иоанна, расположенной на Иордане. Повесть эта первоначально не была ими записана, но передавалась благоговейно святыми старцами от наставников к ученикам.
– Я же, – говорит святитель Софроний, архиепископ Иерусалимский (память 11 марта), первый описатель Жития, – что принял в свой черед от святых отцов, все предал письменной повести.
Бог, творящий великие чудеса и великими дарованиями воздающий всем, с верою к Нему обращающимся, да вознаградит и читающих, и слушающих, и передавших нам эту повесть и сподобит нас благой части с блаженной Марией Египетской и со всеми святыми, Богомыслием и трудами своими угодившими Богу от века. Дадим же и мы славу Богу Царю вечному, да и нас сподобит милость обрести в День Судный о Христе Иисусе, Господе нашем, Ему же подобает всякая слава, честь, и держава, и поклонение со Отцем, и Пресвятым и Животворящим Духом, ныне и присно и во веки веков, аминь.
См.: «Житие преподобной матери нашей Марии Египетской» в изложении свт. Димитрия Ростовского.
См. также: «Св. Мария-египтянка» свт. Филарета Черниговского.
***
Преподобный Варсонофий Оптинский
Преподобный Варсонофий был одним из великих оптинских старцев. По отзыву преподобного Нектария, «из блестящего военного в одну ночь, по соизволению Божию, он стал великим старцем». Отец Варсонофий носил в миру имя Павла, и это чудо, с ним бывшее, напоминает чудесное призвание его небесного покровителя апостола Павла, который волею Божией за ночь превратился из гонителя христиан Савла в апостола Павла.
Старец Варсонофий обладал всей полнотой даров, присущих Оптинским старцам: прозорливостью, чудотворением, способностью изгонять нечистых духов, исцелять болезни. Он сподобился истинных пророчеств о рае. Его видели на молитве озарённым неземным светом. По смерти своей он несколько раз являлся оптинским инокам.
Яркую характеристику дал ему игумен Иннокентий (Павлов), духовное чадо старца: «Это был гигант духа. Без его совета и благословения и сам настоятель монастыря отец Ксенофонт ничего не делал, а о его духовных качествах и великом обаянии, которое он имел на всех своих духовных чад, можно судить по краткому выражению из надгробного слова: «гиганта малыми деревцами не заменишь».
Путь в Оптину старца Варсонофия оказался длиннее всех остальных Оптинских старцев: он пришёл сюда по благословению преподобного Амвросия на сорок седьмом году жизни, когда уже сильная седина пробилась в его волосах. Каким же был этот путь?
Почти совсем не сохранилось документов и свидетельств о жизни старца до поступления его в число братии Оптиной Пустыни, а это сорок шесть лет, – многое здесь остаётся неизвестным. Но отец Варсонофий сам нередко рассказывал о себе в беседах с духовными чадами – их записи и донесли до нас сведения о его жизни до Оптиной.
Преподобный Варсонофий, в миру Павел Иванович Плиханков, родился в 1845 году в Самаре в день памяти преподобного Сергия Радонежского, которого он всегда считал своим покровителем. Мать его Наталия скончалась при родах, а сам ребёнок остался жив благодаря Таинству Крещения, которое немедленно совершил над ним священник. Отец его происходил из казаков, занимался торговлей.
Дед и прадед мальчика были весьма богаты. Почти все дома по Казанской улице принадлежали семье Плиханковых. Все члены семьи были благочестивыми и глубоко верующими людьми, много помогали находившемуся на этой же улице храму Казанской иконы Божией Матери. Семья считала, что их род находится под особым покровительством Казанского образа Божией Матери.
После смерти матери отец женился вторично, и в лице мачехи Господь послал младенцу глубоко верующую, добрейшей души наставницу, которая заменила ему родную мать. И вот Павлуша с раннего возраста – настоящий православный человек. Он ходит с мамой (так называл он мачеху) в церковь, регулярно причащается, читает домашнее правило. Позднее он вспоминал: «Любила мама и дома молиться. Читает, бывало, акафист, а я распеваю тоненьким голоском на всю квартиру: «Пресвятая Богородице, спаси нас!» Пяти лет Павлуша начал прислуживать в алтаре и нередко слышал, как люди предсказывали: «Быть тебе священником!»
Знаменательный случай произошёл с ребёнком, когда ему было около шести лет. Он сам вспоминал позднее: «Был я в саду с отцом. Вдруг по аллейке идёт странник. И дивно, как он мог попасть в сад, когда сад окружён большими собаками, которые без лая никого не пропускают. Тихо подошёл странник к отцу и, показывая на меня ручкой, говорит: «Помни, отец, это дитя в своё время будет таскать души из ада!» И после этих слов он вышел. Потом мы его нигде не могли найти. И Бог его знает, кто это был за странник».
Девяти лет Павлушу зачислили в гимназию, учился он очень хорошо, много читал, прекрасно знал мировую литературу. Позднее, будучи старцем, он часто говорил о пользе книжных знаний, в первую очередь – житий святых. Об учёбе в гимназии он вспоминал: «Летом нас переселяли на каникулы в живописное казённое имение... Там была прекрасная берёзовая аллея... Воспитанники обыкновенно вставали в шесть часов, а я вставал в пять часов, уходил в ту аллею и, стоя меж тех берёз, молился. И тогда я молился так, как никогда уже более не молился: то была чистая молитва невинного отрока. Я думаю, что там я себе и выпросил, вымолил у Бога монашество».
Затем была учёба в Оренбургском военном училище, штабные офицерские курсы в Петербурге. Постепенно повышаясь в чинах, он скоро стал начальником мобилизационного отделения, а затем полковником. О поступлении в монастырь он тогда ещё не думал, представлял себе монашескую жизнь так: «страшная скука, – там только редька, постное масло да поклоны» Но он уже был призван, – часто незаметно, но иногда весьма явственно Господь вёл его именно в монастырь. Отсюда и многочисленные «странности» офицера Павла Ивановича Плиханкова.
Павел Иванович был молодым военным, сослуживцы его прожигали жизнь в развлечениях, но он приходил в своём быту к всё большему аскетизму. Комната его напоминала келлию монаха простотой убранства, порядком, а также множеством икон и книг. Шли годы. Товарищи его один за другим переженились.
Позднее старец вспоминал об этом времени: «Когда мне было тридцать пять лет, матушка обратилась ко мне: «Что же ты, Павлуша, всё сторонишься женщин, скоро и лета твои выйдут, никто за тебя не пойдёт». За послушание, я исполнил желание матери... В этот день у одних знакомых давался званый обед. «Ну, – думаю, – с кем мне придётся рядом сидеть, с тем и вступлю в пространный разговор». И вдруг рядом со мной, на обеде, поместился священник, отличавшийся высокой духовной жизнью, и завёл со мной беседу о молитве Иисусовой... Когда же обед кончился, у меня созрело твёрдое решение не жениться».
Военная служба, блестящая карьера. По службе он был на самом блестящем счету, и не за горами был для него генеральский чин. Прямая возможность к стяжанию всех мирских благ. И... отказ от всего. Сослуживцы и знакомые никак не могли понять: что же за «изъян» в стройном, красивом полковнике, весь облик которого так дышал каким-то удивительным внутренним благородством? Жениться не женится, балов и званых обедов, равно как и прочих светских развлечений, избегает. В театр, бывало, ходил, да и тот бросил. За спиной у Павла Ивановича даже поговаривали порой: «С ума сошел, а какой был человек!..»
Однажды поехал Павел Иванович в оперный театр по приглашению своего военного начальства. Среди развлекательного представления он вдруг почувствовал невыразимую тоску. Позднее он вспоминал: «В душе как будто кто-то говорил: «Ты пришёл в театр и сидишь здесь, а если ты сейчас умрёшь, что тогда? Господь сказал: «В чём застану, в том и сужу»... С чем и как предстанет душа твоя Богу, если ты сейчас умрёшь?»
И он ушёл из театра и больше никогда не ходил туда. Прошли годы, и Павлу Ивановичу захотелось узнать, какое число было тогда, чья была память. Он справился и узнал, что была память святителей Гурия и Варсонофия, Казанских чудотворцев. И Павел Иванович понял: «Господи, да ведь это меня святой Варсонофий вывел из театра! Какой глубокий смысл в событиях нашей жизни, как она располагается – точно по какому-то особенному таинственному плану».
Были и ещё знаки. Зашёл как-то Павел Иванович в Казанский монастырь на исповедь и узнал случайно, что настоятеля монастыря зовут игумен Варсонофий. Когда Павел Иванович заметил, что это имя трудное на слух, ему ответили: «Чем же трудное? Для нас привычное... Ведь в нашем монастыре почивают мощи святителя Варсонофия и архиепископа Гурия...» С этого дня Павел Иванович стал часто молиться у мощей Казанского чудотворца, испрашивая у него покровительства себе: «Святителю отче Варсонофие, моли Бога о мне!» Посещая этот монастырь, он невольно обратил внимание на его бедность и стал помогать: купил лампадку, киот на большую икону, ещё что-то... «И так полюбил всё в этом монастыре! Воистину: где будет сокровище ваше, тут будет и сердце ваше».
Теперь сослуживцы уже не звали Павла Ивановича ни на пирушки, ни в театр. Зато у него появились маленькие друзья. Денщик Павла Ивановича, Александр, доброй души человек, помогал ему найти бедных детей, которые жили в бедных домах и хижинах, в подвалах. Впоследствии старец рассказывал: «Я очень любил устраивать детские пиры. Эти пиры доставляли одинаково и мне, и детям радость... А также я им рассказывал о чём-нибудь полезном для души, из житий святых или вообще о чём-нибудь духовном. Все слушают с удовольствием и вниманием. Иногда же для большей назидательности я приглашал с собой кого-либо из монахов или иеромонахов и предоставлял ему говорить, что производило ещё большее впечатление... Перед нами поляна, за ней река, а за рекой Казань со своим чудным расположением домов, садов и храмов... И хорошо мне тогда бывало, – сколько радости – и чистой радости – испытывал я тогда и сколько благих семян было брошено тогда в эти детские восприимчивые души!»
В Москве Павел Иванович встретился со святым и праведным отцом Иоанном Кронштадтским. Эта судьбоносная встреча запомнилась ему на всю жизнь, позднее он напишет: «Когда я был ещё офицером, мне по службе надо было съездить в Москву. И вот на вокзале я узнаю, что отец Иоанн служит обедню в церкви одного из корпусов. Я тотчас поехал туда. Когда я вошёл в церковь, обедня уже кончалась. Я прошёл в алтарь. В это время отец Иоанн переносил Святые Дары с престола на жертвенник. Поставив Чашу, он вдруг подходит ко мне, целует мою руку, и, не сказав ничего, отходит опять к престолу. Все присутствующие переглянулись и говорили после, что это означает какое-нибудь событие в моей жизни, и решили, что я буду священником... А теперь видишь, как неисповедимы судьбы Божии: я не только священник, но и монах».
Наконец утвердился Павел Иванович в мысли идти в монастырь, но в какой, куда – здесь была полная неопределённость. В период этих раздумий попался в руки Павлу Ивановичу один духовный журнал, а в нем – статья об Оптиной пустыни и преподобном старце Амвросии. «Так вот кто укажет мне, в какой монастырь поступить», – подумал молодой военный и взял отпуск.
Когда он только подходил к Оптинскому скиту, находившаяся в «хибарке» старца Амвросия одна блаженная неожиданно с радостью произнесла:
– Павел Иванович приехали.
– Вот и слава Богу, – спокойно отозвался преподобный Амвросий...
Оба они духом знали, что приехал будущий старец.
Когда Павел Иванович пришёл в келлию старца, то нашёл там, кроме отца Амвросия, ещё и отца Анатолия (Зерцалова). Оба они встретили его, как он вспоминал, «очень радостно», а недомогавший отец Амвросий даже встал, оказывая особый почёт приехавшему.
Здесь же, в «хибарке», и услышал Павел Иванович поразившие его слова преподобного: «Искус должен продолжаться ещё два года, а после приезжайте ко мне, я вас приму». Дано было и послушание – жертвовать на определённые храмы некоторые суммы из своего довольно высокого жалования полковника.
В 1881 году Павел заболел воспалением лёгких. Когда по просьбе больного полковника денщик начал читать Евангелие, последовало чудесное видение, во время которого наступило духовное прозрение больного. Он увидел открытыми небеса и содрогнулся весь от великого страха и света. Вся жизнь пронеслась мгновенно перед ним. Глубоко проникнут был Павел Иванович сознанием покаяния за всю свою жизнь и услышал голос свыше, повелевающий ему идти в Оптину пустынь. У него открылось духовное зрение. По словам старца Нектария, «из блестящего военного в одну ночь, по соизволению Божиему, он стал старцем».
К удивлению всех, больной стал быстро поправляться, а по выздоровлении поехал в Оптину. Преподобный Амвросий велел ему покончить все дела в три месяца, с тем, что, если он не приедет к сроку, то погибнет. И вот тут начались препятствия. Поехал он в Петербург за отставкой, а ему предложили более блестящее положение и задерживают отставку. Товарищи смеются над ним, уплата денег задерживается, он не может завершить свои дела, ищет денег взаймы и не находит. Но его выручает старец Варнава из Гефсиманского скита, указывает ему, где достать денег, и тоже торопит исполнить Божие повеление. Люди противятся его уходу из мира, находят ему даже невесту. Только мачеха, заменившая ему родную мать, радовалась и благословила его на иноческий подвиг.
С Божией помощью полковник Плиханков преодолел все препятствия и явился в Оптину пустынь в последний день своего трёхмесячного срока. Старец Амвросий лежал в гробу в церкви, и Павел Иванович приник к его гробу. Десятого февраля 1892 года он был зачислен в число братства Иоанно-Предтеченского скита и одет в подрясник. Каждый вечер в течение трех лет ходил Павел для бесед к старцам: сначала к преподобному Анатолию, а затем к преподобному Иосифу, преемникам старца Амвросия.
Преподобный Анатолий дал новоначальному послушание быть келейником иеромонаха Нектария, последнего великого оптинского старца. Около отца Нектария его келейник прошёл в течение десяти лет все степени иноческие: через год, двадцать шестого марта 1893 года, Великим постом, послушник Павел был пострижен в рясофор, в декабре 1900 года, по болезни, пострижен в мантию с именем Варсонофий, двадцать девятого декабря 1902 года рукоположен в иеродиакона, а первого января 1903 года был рукоположен в сан иеромонаха.
В 1903 году преподобный Варсонофий был назначен помощником старца и одновременно духовником Шамординской женской пустыни и оставался им до начала войны с Японией.
В 1904 году начинается русско-японская война, и преподобный Варсонофий за послушание отправляется на фронт: обслуживать лазарет имени преподобного Серафима Саровского, исповедовать, причащать, соборовать раненых и умирающих солдат. Он сам неоднократно подвергается смертельной опасности.
По возвращении после окончания войны в Оптину Пустынь, в 1907 году, отец Варсонофий был возведён в сан игумена и назначен Святейшим Синодом настоятелем Оптинского скита. К этому времени слава о нем разносится уже по всей России. Ушли в вечные обители святой праведный отец Иоанн Кронштадтский, преподобный старец Варнава Гефсиманский. Страна приближалась к страшной войне и неизмеримо более страшной революции, житейское море, волнуемое вихрями безумных идей, уже «воздвизалось напастей бурею», люди утопали в его волнах...
Как в спасительную гавань, стремились они в благословенный Оптинский скит к преподобному Варсонофию за исцелением не только телес, но и истерзанных, истомленных грехом душ, стремились за ответом на вопрос: как жить, чтобы спастись? Он видел человеческую душу, и, по молитвам, ему открывалось в человеке самое сокровенное. А это давало ему возможность воздвигать падших, направлять с ложного пути на истинный, исцелять болезни, душевные и телесные, изгонять бесов.
Его дар прозорливости особенно проявлялся при совершении им Таинства Исповеди. С.М. Лопухина рассказывала, как, приехав 16-летней девушкой в Оптину, она попала в «хибарку», в которой принимал старец. Преподобный Варсонофий увидел ее и позвал в исповедальню и там пересказал всю жизнь, год за годом, проступок за проступком, не только указывая точно даты, когда они были совершены, но также называя и имена людей, с которыми они были связаны. А завершив этот страшный пересказ, велел: «Завтра ты придешь ко мне и повторишь мне все, что я тебе сказал. Я хотел тебя научить, как надо исповедоваться»...
А вот какие поразительные воспоминания об исповеди у старца оставила его духовная дочь:
– Дошли мы до скита, враг всячески отвлекал меня и внушал уйти, но, перекрестившись, я твёрдо вступила в хибарку... Перекрестилась я там на икону Царицы Небесной и замерла. Вошёл батюшка, я стою посреди келлии... Батюшка подошёл к Тихвинской и сел...
– Подойди поближе.
Я робко подошла.
– Стань на коленочки... У нас так принято, мы сидим, а около нас, по смирению, становятся на коленочки.
Я так прямо и рухнула, не то, что стала... Взял батюшка меня за оба плеча, посмотрел на меня безгранично ласково, как никто никогда не смотрел, и произнёс:
– Дитя моё милое, дитя моё сладкое, деточка моя драгоценная! Тебе двадцать шесть?
– Да, батюшка.
- Тебе двадцать шесть, сколько лет тебе было четырнадцать лет тому назад?
Я, секунду подумавши, ответила:
– Двенадцать.
– Верно, и с этого года у тебя есть грехи, которые ты стала скрывать на исповеди. Хочешь, я скажу тебе их?
– Скажите, батюшка, – несмело ответила я.
И тогда батюшка начал по годам и даже по месяцам говорить мои грехи так, как будто читал их по раскрытой книге...
Исповедь, таким образом, шла двадцать пять минут. Я была совершенно уничтожена сознанием своей греховности и сознанием того, какой великий человек передо мной.
Как осторожно открывал он мои грехи, как боялся, очевидно, сделать больно и в то же время как властно и сурово обличал в них, а, когда видел, что я жестоко страдаю, придвигал ухо своё к моему рту близко-близко, чтобы я только шепнула:
– Да...
А я ведь в своём самомнении думала, что выделяюсь от людей своей христианской жизнью. Боже, какое ослепление, какая слепота духовная!
– Встань, дитя моё!
Я встала, подошла к аналою.
– Повторяй за мной: «Сердце чисто созижди во мне, Боже, и дух прав обнови во утробе моей». Откуда эти слова?
– Из Пятидесятого псалма.
– Ты будешь читать этот псалом утром и вечером ежедневно. Какая икона перед тобой?
– Царицы Небесной.
– А какая это Царица Небесная? Тихвинская. Повтори за мной молитву...
Когда я наклонила голову и батюшка, накрыв меня епитрахилью, стал читать разрешительную молитву, я почувствовала, что с меня свалились такие неимоверные тяжести, мне делается так легко и непривычно...
– После всего, что Господь открыл мне про тебя, ты захочешь прославлять меня, как святого, этого не должно быть – слышишь? Я человек грешный, ты никому не скажешь...Сокровище ты моё... помози и спаси тебя Господь!
Много-много раз благословил меня опять батюшка и отпустил...
Во время бесед с духовными детьми старец Варсонофий говорил: «Есть разные пути ко спасению. Одних Господь спасает в монастыре, других в миру... Везде спастись можно, только не оставляйте Спасителя. Цепляйтесь за ризу Христову – и Христос не оставит вас.
Говоря о мире, считаю долгом сказать, что под этим словом я подразумеваю служение страстям, где бы оно ни совершалось, можно и в монастыре жить по-мирски. Стены и черные одежды сами по себе не спасают.
Верный признак омертвения души есть уклонение от церковных служб. Человек, который охладевает к Богу, прежде всего начинает избегать ходить в церковь, сначала старается прийти к службе попозже, а затем и совсем перестает посещать храм Божий. Ищущие Христа обретают Его, по неложному евангельскому слову: «Стучите и отверзется вам, ищите и обрящете», «В доме Отца Моего обителей много». И заметьте, что здесь Господь говорит не только о небесных, но и о земных обителях, и не только о внутренних, но и о внешних.
Каждую душу ставит Господь в такое положение, окружает такой обстановкой, которая наиболее способствует ее преуспеянию. Это и есть внешняя обитель, исполняет же душу покой мира и радования – внутренняя обитель, которую готовит Господь любящим и ищущим Его.
Нужно помнить, что Господь всех любит и о всех печется, но, если и по-человечески рассуждая, опасно дать нищему миллион, чтобы не погубить его, а сто рублей легче могут поставить его на ноги, то тем более Всеведущий Господь лучше знает, кому что на пользу. Нельзя научиться исполнять заповеди Божии без труда, и труд этот трехстатный: молитва, пост и трезвение.
Самое трудное – молитва. Всякая добродетель от прохождения обращается в навык, а в молитве нужно понуждение до самой смерти. Ей противится наш ветхий человек, и враг особенно восстает на молящегося. Молитва – вкушение смерти для диавола, она поражает его. Даже святые, как, например, преподобный Серафим, и те должны были понуждать себя на молитву, не говоря уже о нас, грешных.
Второе средство – пост. Пост бывает двоякий: внешний – воздержание от скоромной пищи и внутренний – воздержание всех чувств, особенно зрения, от всего нечистого и скверного. Тот и другой неразрывно связаны друг с другом. Некоторые понимают только пост внешний. Приходит, например, такой человек в общество, начинаются разговоры, осуждение ближних, он принимает в них деятельное участие. Но вот наступает время ужина. Гостю предлагают котлеты, жаркое... Он решительно заявляет, что не ест скоромного.
– Ну, полноте, – уговаривают хозяева, – скушайте, ведь не то, что в уста, а то, что из уст.
– Нет, я насчет этого строг.
И не понимает такой человек, что он уже нарушил внутренний пост, осуждая ближнего.
Вот почему так важно трезвение. Трудясь для своего спасения, человек мало-помалу очищает свое сердце от зависти, ненависти, клеветы, и в нем насаждается любовь».
Оптину за все время своей монашеской жизни преподобный Варсонофий покидал лишь несколько раз – только по послушанию. В 1910 году, также за послушание, ездил на станцию Астапово для напутствия умиравшего Л.Н. Толстого. Впоследствии он с глубокой грустью вспоминал: «Не допустили меня к Толстому... Молил врачей, родных, ничего не помогло... Хотя он и Лев был, но не смог разорвать кольцо той цепи, которою сковал его сатана».
В 1912 году преподобного Варсонофия назначают настоятелем Старо-Голутвина Богоявленского монастыря. Смиренно просил он оставить его в скиту для жительства на покое, просил позволить ему остаться хотя бы и в качестве простого послушника. Но, несмотря на великие духовные дарования старца, нашлись недовольные его деятельностью: путем жалоб и доносов он был удален из Оптиной.
Мужественно перенося скорбь от разлуки с любимой Оптиной, старец принимается за благоустройство вверенной ему обители, крайне расстроенной и запущенной. И как прежде, стекается к преподобному Варсонофию народ за помощью и утешением. И как прежде, он, сам уже изнемогавший от многочисленных мучительных недугов, принимает всех без отказа, врачует телесные и душевные недуги, наставляет, направляет на тесный и скорбный, но единственно спасительный путь.
Здесь, в Старо-Голутвине, совершается по его молитвам чудо исцеления глухонемого юноши. «Страшная болезнь – следствие тяжкого греха, совершенного юношей в детстве», – поясняет старец его несчастной матери и что-то тихо шепчет на ухо глухонемому. «Батюшка, он же вас не слышит, – растерянно восклицает мать, – он же глухой...». – «Это он тебя не слышит, – отвечает старец – а меня слышит», – и снова произносит что-то шепотом на самое ухо молодому человеку. Глаза того расширяются от ужаса, и он покорно кивает головой... После исповеди преподобный Варсонофий причащает его, и болезнь оставляет страдальца.
Меньше года управлял старец обителью. Страдания его во время предсмертной болезни были поистине мученическими. Отказавшийся от помощи врача и какой бы то ни было пищи, он лишь повторял: «Оставьте меня, я уже на кресте...» Причащался старец ежедневно.
Первого (четырнадцатого) апреля 1913 года предал он свою чистую душу Господу. Похоронен был преподобный Варсонофий в Оптиной, рядом со своим духовным отцом и учителем, преподобным Анатолием (Зерцаловым). В 1996 году преподобный Варсонофий был причислен к лику местночтимых святых Оптиной пустыни, а в августе 2000 года Юбилейным Архиерейским Собором Русской Православной Церкви прославлен для общецерковного почитания. Мощи его покоятся во Владимирском храме Оптиной пустыни.
https://azbyka.ru/days/sv-varsonofij-optinskij
